Тот, кого назвали Симоном, покачал головой. Это был молодой человек лет двадцати пяти, высокий, крепкого телосложения. Ветер трепал края его тёмного плаща и прямые чёрные волосы, спускавшиеся почти до плеч. Что-то суровое было в выражении его угловатого, чисто выбритого лица и тёмных, глубоко посаженных глаз.

— Твоя работа — безумие. Она ни к чему не приведёт. Покончи с этим, о наставник, и возвращайся на постоялый двор.

Досифей сердито посмотрел на него, затем бросил лопату; она с грохотом упала на каменистую землю.

— Говорю тебе, это было здесь! Разве я не показывал тебе отрывок из древней книги Маттана, жреца Баала, где сказано...

— Безумие, — повторил Симон. — Автор этого труда был таким же сумасшедшим, как и колдун, которому принадлежал этот манускрипт. Я всё ещё думаю, что ты заплатил слишком много за покупку книг этого колдуна.

— Продикос не был обычным колдуном, как тебе хорошо известно. Он был величайшим магом Эфеса, города, славящегося своей магией. Когда он… умер… я купил всё, что мог себе позволить из его библиотеки, ибо было бы преступлением позволить его книгам попасть в руки кого-то менее учёного, чем я.

Симон снова покачал головой.

— Ты одержим. День за днём, уже почти неделю, ты приходишь сюда копаться в земле. Что ты надеешься найти на этой мрачной горной гряде? Сокровище?

Глаза Досифея сузились, блеснули.

— Ты не настолько глуп, чтобы так говорить, Симон.

— Да. Ты всегда ищешь какое-нибудь скрытое знание, которое увеличит твою магическую силу. Но здесь? Посмотри! — Он взмахнул левой рукой в сторону широкой, загромождённой руинами гряды; при этом его плащ распахнулся, обнажив красно-коричневую тунику и широкий пояс, на котором висели большой нож и римский гладиус. – Гляди — камни, сухая трава и обломки руин, которым больше тысячи лет. Ты действительно надеялся, что здесь сохранится что-нибудь ценное после…

— Века многое скрыли, — прошипел Досифей. — Неужели ты так мало узнал у меня и великого мага Дарамоса, у которого мы учились четыре года в Персеполисе? Есть тайны, которые тысячу раз по тысяче лет лежали скрытыми в земле — вещи, созданные магией колдунов минувших эпох. То, что я ищу, по сравнению с этим может показаться молодым — то есть, молодым на земле, ибо оно было создано среди звёзд за эоны до того, как было принесено в место, где сейчас лежат эти руины, когда они являлись построенным чародеями святилищем Хали.

Симон снова запахнул плащ, поёживаясь не только от порывов холодного ветра. Ему не нравилось напоминание о том, что в этом месте находился Хали, город, разрушенного двенадцатью коленами под предводительством Иисуса Навина много веков назад. Старые свитки Досифея из библиотеки Продикоса, большинство из которых были древнее пятикнижия Моисеева, рассказывали о чудовищных обрядах, которые совершали здесь древние жители этой земли, не все из коих были людьми.

— Я бы подумал, Досифей, что после того, что мы пережили в Эфесе, ты оставишь эти мрачные изыскания. Я никогда больше не хочу так близко подходить к неземной погибели, как тогда, когда мы противостояли служителям Ассатура, Звёздного Бога.

Досифей внезапно рассмеялся.

— И всё же, Симон, именно твои собственные изыскания тёмных знаний ввергли нас в эту опасность. Твоей целью тогда была месть Риму за смерть Елены.

— Не смей говорить об этом! — предостерегающе прорычал Симон.

— Хорошо. Но теперь ты ищешь римлян, которые убили твоих родителей восемь лет назад и продали тебя на арену. Я думаю, что если мои изыскания обнаружат источник силы, ты воспользуешься им довольно охотно.

— Для того, что мне нужно сделать, хватит меча. Но пойдём, нам пора. До постоялого двора далеко.

Досифей неохотно кивнул, спрятал инструменты в расщелину скалы, затем взял длинный деревянный посох и последовал за Симоном от руин вниз по тропинке, огибавшей склон холма. Они шли быстрым шагом, и Симон в который раз поразился своему седовласому наставнику, который, хотя ему было за семьдесят, казался столь же бодрым, как горный козёл. Пока они спешили, ветер продолжал дуть, сгибая сухие травы и шелестя листьями редких дубов. Изредка выглядывало из-за облаков клонящееся к западу солнце, окрашивая серые склоны и гряды, волнами спускавшиеся перед ними к далёкому берегу Великого моря и обнесённому стенами городу Экдиппа, в древности называвшемуся Ахзив.

— Это ещё одна причина, по которой я скоро должен буду отправиться своим путём, — сказал Симон через некоторое время их ходьбы. — Помимо того, чтобы избежать дальнейших твоих связей с тёмной магией, я должен сделать то, ради чего сюда пришёл.

— Понимаю. — Досифей помолчал несколько мгновений, затем спросил: — А как же юный Менандр и девушка Илиона? Ты спас её от тёмных замыслов её лживого отца Продикоса; отчасти ты несёшь за неё ответственность.

— Нет. Дочь Продикоса решила отправиться с тобой и Менандром обратно в Персеполис, чтобы учиться у мага Дарамоса. Ты должен поехать туда, как и планировал изначально, вместо того чтобы сопровождать меня сюда, в страну, где я родился.

— Возможно. Но это было до того, как я купил книги Продикоса и узнал о том, что может быть скрыто в руинах Хали.

— И что же это может быть, Досифей?

— Ха! Так значит, тебе интересно.

Симон вздохнул.

— Нет. Забудь, что я спросил.

Они зашагали дальше в молчании. Почти два часа они шли, всё время спускаясь к городу у моря, по истоптанным тропам, неглубоким травянистым долинам и низким грядам, пока наконец им не стали встречаться на пути другие люди — крестьяне, пастухи, путники, двигавшиеся пешком и на мулах. Солнце уже село за море, когда наконец они увидели постоялый двор среди скопления убогих жилищ прямо за городскими стенами, но лучи всё ещё окрашивали нижнюю сторону сплошных облаков багряным огнём.

— Ты уже сказал Менандру и Илионе? — спросил Досифей.

— Что я уезжаю? Нет… ещё нет.

— Менандр будет разочарован. Он смотрит на тебя с восхищением, ты же знаешь.

— Я тоже буду скучать по нему.

— И Илиона будет разочарована вместе с ним.

Симон ничего не ответил.

— Она прелестная девушка, — продолжал Досифей, — по-своему такая же милая, какой была её сестра Елена. Она даже немного похожа на неё, как ты, уверен, заметил.

Да, Симон заметил это. Илиона, пусть и не такая высокая, как её старшая сестра, и светловолосая, а не брюнетка, всё же напоминала ему Елену каждый раз, когда он смотрел на неё.

— Дурак! – Симон, нахмурившись, резко повернулся к старому Досифею. — Неужели ты не понимаешь, что это ещё одна причина, по которой я должен уйти? Илиона прелестна, но она никогда не заменит Елену — и каждый раз, когда я вижу её, это как нож, поворачивающийся внутри меня. Больше не говори об этом!

Вновь погрузившись в молчание, они прошли короткое расстояние до постоялого двора. Симон хмурился, погружённый в мрачные раздумья, а в глазах Досифея читалось раздражение и оттенок грусти.

Когда они вошли в ворота, ведущие к тропинке вокруг боковой стороны здания к небольшому саду, толстый мужчина выбежал из передней двери и побежал за ними.

— Позвольте обратиться к вам, добрые господа.

Симон почувствовал легкое раздражение, когда толстый бородатый трактирщик дернул Досифея за рукав.

— Ну, что такое?

— Возможно, у меня есть кое-что интересное для вас, — сказал мужчина, ухмыляясь и поглядывая то на одного, то на другого, потирая толстопалые руки.

— Да, Исаак? — мягко спросил Досифей, кладя монету в одну из этих рук.

— Чуть меньше час назад сюда приходили два солдата. Они расспрашивали о трех самаритянских путниках и золотоволосой девушке с ними.

— Солдаты! — воскликнул Симон, кладя руку на рукоять меча. – Это были римляне?

— Похоже, что нет. На них были темные доспехи и черные плащи. Не думаю, что я когда-либо видел таких раньше.

— Что им было нужно? — спросил Досифей.

— Они интересовались, где вас найти. Когда я сказал, что не знаю, то спросили, где вы остановились. — Трактирщик взглянул на второй этаж здания.

— И я полагаю, ты им сказал, за вознаграждение? — прорычал Симон.

Мужчина пожал плечами и развел руками.

— Нет, нет, конечно, нет, но они могли узнать. Я видел, как они расспрашивали слуг.

— Куда они пошли? В город?

— Нет, молодой господин. Они пошли по дороге в сторону холмов — той самой, по которой вы только что пришли.

Симон и Досифей посмотрели друг на друга, каждый думая об одном и том же.

— Благодарю тебя, Исаак, — сказал Досифей, кладя еще одну монету на ладонь трактирщика. — Если ты снова увидишь этих людей, пожалуйста, немедленно дай нам знать.

Мужчина поклонился.

— Обязательно. Конечно, я так и сделаю. — Он повернулся и поспешил прочь, в темной бороде блеснула его застывшая ухмылка.

Симон и Досифей быстро поднялись по внешней лестнице на галерею, опоясывавшую второй этаж, и быстро направились к снятой ими комнате. Они попробовали дверь, обнаружили, что она не заперта и вошли.

Двое молодых людей повернулись к ним из противоположных углов помещения. Одна, девушка с золотыми волосами, собранными в небрежную прическу, поднялась со стула возле очага, в котором мерцало теплое пламя. Другой, юноша с глазами и волосами такими же темными, как у Симона, тоже встал. Большой черный ворон сидел на столе, за которым сидел юноша, одна его лапа покоилась на полуразвернутом свитке.

— Менандр, почему дверь не заперта? — потребовал Симон.

— А зачем? — удивилс юноша. — Илиона и я, мы оба здесь.

Симон и Досифей закрыли за собой дверь. Досифей спросил:

— Никто из вас случайно не видел двух солдат, одетых в черное?

— Я же говорила вам! — воскликнула девушка, бросая укоризненный взгляд на Менандра. — Я говорила, что они от моего отца, но ты не слушал, сказал, чтобы я не беспокоилась! — Она бросилась вперед и обняла Симона. — Помоги мне! – воскликнула она. — Мой отец восстал из могилы! Он прислал за мной своих стражников!

Симон схватил ее за плечи и встряхнул.

— Ты должна прекратить это, Илиона.

Досифей положил руку на лоб девушки, поймал ее взгляд своим и произнес короткую молитву на непонятном ей языке. Она тут же немного расслабилась; ее глаза, нежного орехового цвета, потеряли большую часть горевшей в них тревоги.

— Мне так спокойно рядом с вами, — вздохнула она, но в ее голосе все еще дрожала нотка волнения. — Скажи мне, Симон, что сказал старый чародей?

Симон неловко отвел взгляд, но Менандр шагнул вперед и произнёс:

— Это благословение, данное нашему народу древним пророком Моисея. Оно означает: «Да благословит тебя Господь и сохранит тебя, да воссияет лик Его над тобою…»

— А ты! — воскликнула девушка, резко повернувшись. — Ты не хотел меня слушать, даже не желал запирать дверь. — Она повернулась к остальным. — Симон, мы видели их, когда возвращались из города с покупками. Мы прятались в кустах, пока они не ушли — Менандр не хотел, но я настояла. Они расспрашивали слуг.

— Вы слышали, что они говорили? — спросил Досифей.

— Нет, они были слишком далеко, — ответил Менандр. — Почему они здесь, почтенный наставник? Что им нужно?

Симон и Досифей переглянулись.

— Я знала! — запричитала девушка. — Мой отец вернулся — он послал их за мной! — Она отвернулась и, рыдая, бросилась на покрытую одеялом циновку у очага.

Менандр шагнул к Досифею.

— Почтенный наставник, это правда?

Досифей покачал головой.

— Нет, это невозможно. Продикос мертв. Однако те солдаты, которых вы видели, действительно спрашивали о нас. Так нам сказал трактирщик.

— Боги! — Юноша поспешил к девушке. — Илиона, прости, я должен был тебя послушаться. Но, пожалуйста, не бойся. Они не могут быть солдатами твоего отца. Ты слышала Досифея — это невозможно!

Девушка продолжала рыдать, не обращая на него внимания.

Симон вышел наружу и быстро обошел галерею, опоясывавшую второй этаж. Он не увидел никого, кто выглядел бы подозрительно, хотя, конечно, в сгущающихся сумерках могло скрываться множество людей. На западе стены Экдиппы вырисовывались на фоне облаков, окрашенных последним отблеском заката; на востоке небо прояснялось, и над холмами поднимались бледные звезды Девы, среди которых сияла алмазно-яркая Спика.

Вернувшись внутрь, он закрыл и запер дверь на засов.

— Запри и наружную дверь соседней комнаты, Менандр, — сказал он. Затем, ради Илионы, добавил: — Я не сомневаюсь, что это ложная тревога, но для нашего собственного спокойствия мы будем спать с открытыми внутренними дверьми, чтобы можно было позвать друг друга, если понадобится.

Значительно позже, после того как Илиона и Менандр разошлись по своим комнатам, Симон и Досифей сидели за столом в главной комнате, разговаривая тихим шепотом. Неподвижное пламя масляной лампы горело между ними, а в очаге на другом конце комнаты всё ещё мерцали язычки пламени. Наверху, среди темных стропил, беспокойно дремал ворон, время от времени вздрагивая и издавая легкие шорохи и карканье.

— Что ты думаешь, об этом, о наставник? — спросил Симон.

— Не знаю, что сказать, — ответил Досифей. — Описание солдат соответствует тем, которых использовал Продикос.

— Он действительно был колдуном, одним из величайших и самых отвратительных. Говорят, что такие часто возвращаются из мертвых, особенно чтобы отомстить тем, кто погубил их. Неужели он?..

Досифей покачал головой.

— Нет. Душа Продикоса несомненно заключена в аду Хараг-Колата, вместе с душами тех, кого он держал в рабстве и кто умер вместе с ним. Тем не менее, он служил существам гораздо более могущественным, чем он, и их приспешники все еще могут ходить по земле. Возможно ли, что кто-то из их слуг заметил меня на аукционе в Эфесе, когда я покупал несколько древних книг Продикоса? — Несколько мгновений Досифей хмурился в молчаливом раздумье; затем, взглянув вверх, прошипел: — Карбо, спустись сюда!

Ворон сонно пошевелился, взмахнул крыльями, тихо каркнул, затем слетел со стропил на стол.

Досифей вытащил из-под одежды небольшой кожаный мешочек, развязал шнурки и высыпал из него с дюжину белых предметов, которые застучали по столу. Симон увидел, что они были вырезаны из кости или слоновьего бивня и огранены странным, неправильным образом; на каждой грани был выгравирован незнакомый ему символ.

— Выбирай, Карбо, — сказал Досифей. — Расскажи нам, откуда пришли люди в черном.

Ворон снова каркнул, словно в сонном раздражении. Затем быстро, почти нетерпеливо наклонился и схватил один из белых предметов своим тяжелым клювом. Досифей взял его у него.

— Что за чепуха? — спросил Симон. — Ты серьезно думаешь, что этот ворон может…

— Тихо, Симон! Ты видел, на что способен Карбо. Разве не он однажды спас тебе жизнь? А теперь смотри.

Симон так и сделал, вспомнив с легким ознобом тот случай, когда суждения Карбо оказались лучше, чем у самого Досифея. Да, интеллект ворона был сверхъестественным — но действительно ли Досифей верил в такой способ гадания?

— Выбирай снова, Карбо, — пробормотал старик. — Выбирай столько костей, сколько захочешь.

Ворон быстро схватил еще одну, бросил ее в протянутую руку Досифея, затем расправил крылья и тяжело взлетел обратно на свою стропилину.

— Больше ничего? — спросил старик, глядя вверх. — Только две?

Ворон спрятал голову под крыло.

— Хватит с меня! — проворчал Симон, поднимаясь. — Я спать.

— Подожди, Симон. Это любопытно. Карбон выбрал символы, означающие «тьма» и «святое место».

— И что это значит?

— Я спросил, откуда пришли люди в черном

Симон кивнул.

— Понимаю. «Черный храм» — звучит достаточно зловеще, согласен. Но, по-моему, Досифей, ты совершенно напрасно сам себя запугиваешь. В любом случае, твоё загадочное послание не сообщает нам ничего конкретного. Давай очистим наши мысли, хорошенько выспавшись.

Досифей кивнул, хотя в его глазах по-прежнему читалось сомнение. Они улеглись, завернувшись в одеяла, по разные стороны очага, и Досифей вскоре заснул. Однако Симон еще некоторое время лежал без сна, задумчиво глядя на колеблющийся световой узор, отбрасываемый угасающим огнем на потолок.

Он принял решение. Сегодня он закончил закупать припасы в Экдиппе; завтра он возьмет все, что ему нужно, и отправится на юг — один.

Симон вздохнул и беспокойно повернулся, глядя на тлеющие угли. Ему будет не хватать трех своих спутников. Много недель они путешествовали вместе, сначала на корабле из Эфеса в Антиохию, оттуда пешком на юг до Библоса, Сидона, Тира и наконец Экдиппы. Они зарабатывали на жизнь уличными фокусами: Симон и Досифей показывали чудеса, заставлявшие толпу ахать, а Менандр и Илиона выступали в роли помощников или собирали пожертвования зрителей. Они хорошо делали свою работу и слаженно работали вместе.

Именно во время их пребывания в Антиохии Досифей объявил о своем изменении планов. Первоначально он намеревался отправиться с Менандром и осиротевшей Илионой в далекий Персеполис, где они должны были заняться изучением тайных искусств под руководством Дарамоса, величайшего из магов. Однако во время морского путешествия из Эфеса старый самаритянский ученый успел прочесть купленные им древние свитки, и сделанное им в результате этого некое открытие заставило его принять решение сопровождать Симона на юг. Что именно он обнаружил, Досифей не сказал, а Симон не стал настаивать, поскольку его собственная мрачная цель занимала все мысли.

В городах по пути они неплохо зарабатывали, но, оказавшись в Экдиппе, Досифей потерял интерес к уличным представлениям, оставив это занятие своим трем спутникам, а сам днем уходил копаться в руинах на холмах к северо-востоку — руинах города Хали, осуждаемого в Книге Яшар*, которую некоторые считали старше писаний пророка Моисея.

* Книга Яшар (Книга праведных или Книга справедливого человека), является утерянной неканонической книгой, дважды упомянутой в Библии — Иисус Навин 10:13 и 2 Царств 1:18. Было написано множество подделок, якобы являющихся вновь обнаруженными копиями этой утерянной книги.

Симон внезапно проснулся. Он услышал какой-то звук. В комнате было темно, угли в очаге едва тлели. Пахло дымом, не похожим на дым из камина, и он почувствовал сквозняк. Затем его кожа покрылась мурашками, когда он увидел, что наружная дверь открыта, и в ней стоят две черные фигуры, силуэты которых вырисовывались на фоне звездного неба.

Симон медленно двинулся, затаив дыхание. Его руки коснулись рукоятей меча и кинжала, лежавших рядом с ним.

Фигуры вошли в комнату. В их руках блеснул яркий металл.

Симон вскочил, нанося рубящие и колющие удары со всей ловкостью и силой, которые он приобрел во время гладиаторских тренировок. Клинок его сики вонзился в грудь одной из темных фигур за мгновение до того как его римский гладиус перерезал шейные жилы у другой. Мгновенно оба человека с грохотом рухнули на пол.

— Досифей! — крикнул Симон. — Вставай, быстро! Принеси свет!

Но старик уже был на ногах, тыча факел в тлеющие угли. Когда вспыхнуло пламя, оно осветило две фигуры в черных плащах, распростертые на полу. На шлемах и доспехах из черного металла посверкивали блики.

Крови не было.

— Симон! — Менандр в одной тунике появился в дверном проеме другой комнаты с незакрытой масляной лампой в руке. — Что случилось?

— Закрой дверь, Симон, — поторопил Досифей, прикрепив свой факел к стене, — Быстро! Никто не должен об этом узнать.

Симон так и сделал, удивляясь тревоге своего старого наставника — и вдруг заметил, что дверь странно обгорела. Большой полукруглый кусок, содержащий замок и часть поперечной балки, был аккуратно вынут и теперь лежал на полу; очевидно, звук его падения и разбудил самаритянина. Обломок и место, где он был, почернели и дымились по краям.

— Баал! — ахнул Симон. — Досифей, что, во имя Аида?..

Илиона в белой ночной рубашке появилась в дверном проеме за Менандром. Ее глаза расширились.

— Боги! Стражники моего отца! — ахнула она, побледнев и схватившись за дверной косяк для опоры.

— Нет, — сказал Досифей, наклоняясь над неподвижными телами. — Это невозможно. Но они вполне могли быть приверженцами того же темного культа, которому служил твой отец. Смотри! — Он перевернул одно из тел и указал на черно-желтый медальон на его груди. — Видишь эти вставные драгоценности? Они образуют знак Бычьей Головы, эмблему культа Ассатура!

Но Симон смотрел на зияющую рану, которую его меч оставил на шее человека. Крови не было, и более того, пока он смотрел, рана, казалось, медленно затягивалась, срасталась.

— Досифей, берегись!

Старик ахнул, когда рука упавшего солдата метнулась и схватила его за горло. Илиона закричала. Симон зарычал и ударил коротким мечом, рассекая мышцы и позвонки так, что голова стражника откинулась назад и повисла на клочке плоти и сухожилий, но рука все еще сжимала горло Досифея. Симон яростно выругался и рубанул по ней; она ослабила хватку и упала на пол, отрубленная по локоть.

— Симон! Другой! — закричал Менандр.

Симон обернулся и увидел, как поднимается другой солдат, бескровная рана на его груди затягивалась под медальоном. В его поднимающейся руке блеснул яркий металл. Симон инстинктивно пригнулся — как раз в тот момент, когда из оружия вырвался тонкий, как карандаш, луч света. Издав крик, он прыгнул и ударил; голова стражника в чёрном шлеме слетела с плеч и с грохотом покатилась в угол. На мгновение тело осталось стоять прямо, неуверенно покачиваясь, затем рухнуло на пол.

— Боги! — воскликнул Менандр.

Досифей поднялся, кашляя и хватаясь за горло, доковылял до стула и сел. Менандр поставил свою лампу на стол, затем бросился к Илионе, которая сползла на колени и с широко раскрытыми от ужаса глазами вцепилась в дверной косяк.

Симон осторожно опустился на колени рядом с мертвыми стражниками, держа наготове свой клинок. Тела не шевелились — теперь они казались по-настоящему мертвыми. Но крови по-прежнему не было. Медленно он вернулся к своим покрывалам, надел пояс с мечом поверх туники и вложил оружие в ножны, ни на мгновение не отрывая взгляда от неподвижных тел.

Они не двигались.

Досифей поднялся со стула, наклонился, взял из правой руки обезглавленного стражника небольшой предмет серебристого металла и поднес его к лампе. Симон подошел и осмотрел его. Это была блестящая, как зеркало, металлическая сфера размером чуть больше грецкого ореха, из которой торчала трубка, длиной примерно в палец.

— Что это? — спросил Симон.

— Оружие, — пробормотал Досифей. — Странное оружие. Я никогда не видел ничего подобного. Оно выпустило тот потрескивающий луч.

Симон взглянул на дальнюю стену, где на штукатурке дымилось небольшое почерневшее пятно.

— Колдовство! — прорычал он. — Если бы я не поторопился, оно бы убило меня. Досифей, тебе лучше объяснить, как…

— Нет! — внезапно завизжала Илиона, указывая.

Симон обернулся и ахнул, увидев, что из шеи каждого трупа сочится вязкая зеленоватая масса, собираясь на полу в жилистый полупрозрачный пузырь, пульсирующий и набухающий. Затем оба пузыря, каждый размером почти с человеческую голову, начали двигаться по доскам пола. Один из них остановился у руки одного из стражников; из него выросла бесформенная псевдоподия, подняла маленькое серебристое оружие из мертвых пальцев и начала наводить его.

Симон метнул меч. Он пронзил пузырчатую тварь и с глухим стуком вонзился в пол, пригвоздив ее; вспыхнул еще один яркий огненный луч, коротко потрескивая на штукатурке потолка, а затем серебристый предмет со стуком покатился по полу. Пузырь стёк с клинка, который, по-видимому, не причинил ему вреда, оставив меч торчать в досках, и двинулся к наружной двери. Симон перепрыгнул через него и схватил широкую лопату, стоявшую рядом с очагом. Тварь быстро ползла вдоль стены к щели под дверью. Симон быстро подбежал и подхватил ее на лопату, а затем ловко сбросил в тлеющие угли камина. Оно зашипело, забулькало, попыталось вылезти из огня, но Симон снова запихнул его туда лопатой. Угли зашипели. По лицу Симона тек пот; хотя тварь не издавала ни звука, ему казалось, что он слышит ее мучительный вопль в своем сознании, как её боль проходит по его собственным нервным волокнам.

Илиона снова закричала. Симон обернулся и увидел, как другая пузырчатая тварь вцепилась в ее лодыжку длинной псевдоподией и начала вливаться в этот отросток, устремляясь по нему к своей жертве. Менандр бросился вперед с факелом, который он схватил со стены, и поднес к ней пламя. Илиона вскрикнула, словно горела ее собственная плоть. Тварь отпустила ее и отступила. Симон бросился вперед, подхватил тварь на лопату и тоже бросил в угли, Менандр последовал за ним с факелом.

Через минуту от пузырей осталась только смолистая жидкость, бурлящая в золе. Комната наполнилась отвратительной вонью. Илиона дрожала в объятиях старого Досифея, который пытался ее утешить.

— Оно хотело проникнуть внутрь! — рыдала она. — Оно хотело завладеть моим разумом, моей душой! Я не могла пошевелиться! Я чувствовала его мысли, его боль, когда огонь коснулся твари!

Симон шагнул вперед, его лицо было мрачным, угрюмым.

— Досифей, кем они были?

Старик, поглаживая светлые волосы девушки, поднял на него встревоженные глаза.

— Не знаю. Я никогда не видел ничего подобного. Но можешь быть уверен, что это действительно прислужники Ассатура.

— Возможно, поднятые твоими раскопками в тех руинах?

— Боюсь, что так. Мы должны уйти отсюда, Симон, прежде чем…

Дверь внезапно распахнулась, и черноволосый трактирщик вбежал в комнату, размахивая топором. За ним следовали трое крепких мужланов с дубинами в руках.

— Баал и Ашторет! — выругался он. — Что за шум? И эта вонь! Что тут горело? — Он взглянул на изрубленные тела двух стражников. — Боги! Здесь произошло убийство!

— Нет! — Досифей бросился к своему спальному месту, вытащил позвякивающий кошелек и подошел к трактирщику. — Нет, добрый Исаак, не убийство. Эти люди напали на нас ночью.

Трактирщик взглянул на кошелек, затем повернулся к своим трем крепышам.

— Я сам с этим разберусь, — сказал он. — Идите и успокойте всех, кого разбудили, скажите, что все под контролем.

Трое кивнули и вышли, бормоча себе под нос. Симон закрыл за ними дверь и повернулся к трактирщику.

— Эти двое — те самые люди, которые вчера о нас спрашивали?

— Я… я думаю, что да. — Исаак с беспокойством взглянул на отрубленную голову, затем на тяжелую сику у бедра Симона.

— Они не здешние?

— Я никогда не видел их до вчерашнего дня.

Досифей вложил несколько золотых монет в руку Исаака.

— Это должно покрыть любые убытки и проблемы с… утилизацией. Мне искренне жаль за причинённое беспокойство, и я обещаю тебе, что мы все уйдём отсюда до рассвета.

Хозяин гостиницы задумчиво позвенел монетами.

— Я должен подумать о моих трёх верных помощниках.

Досифей добавил к кучке ещё три монеты. Исаак кивнул, ухмыльнулся, затем сунул их в свой кошель. Потом, бросив последний оценивающий взгляд на Илиону, поклонился и вышел из комнаты.

— Одевайтесь и собирайтесь, все, — сказал Досифей. — Живо!

— Мы же не пойдём туда, правда? — спросила Илиона, её голос дрожал. — А вдруг там ещё кто-то есть… там, в ночи?

— Сомневаюсь, — ответил Досифей, — но мы должны уйти, прежде чем другие подобные им узнают об их неудаче — и прежде чем местные власти пронюхают об этом.

Полчаса спустя они собрали все свои пожитки и повели трёх навьюченных ослов вверх по долине к востоку от Экдиппы, к холмистому горизонту, где уже забрезжил первый проблеск зари.

Глава II

Через час после рассвета они вышли к перекрёстку. Здесь путники остановились и позавтракали под двумя дубами. Немногочисленные прохожие, двигавшиеся мимо в этот ранний час, почти не обращали на них внимания, когда они сидели и молча ели. Илиона, как заметил Симон, всё ещё выглядела довольно бледной, и хотя солнечный свет был приятно тёплым, она плотно закуталась в свой плащ. Тем не менее, теперь она казалась спокойной. Здесь, при ясном дневном свете, ночной ужас отступал, казался менее реальным.

Когда они закончили трапезу, Симон спросил:

— Куда ты пойдёшь отсюда, Досифей?

Старик взглянул на восточные холмы.

— В Капернаум.

Симон поднялся на ноги.

— Тогда я должен вас покинуть. Моё предназначение зовёт меня на юг.

Остальные тоже встали. Досифей спросил:

— Ты должен, Симон?

— Ты прекрасно знаешь об этом, старый наставник. Я буду скучать по тебе, но ещё до того, как мы покинули Эфес, я сказал тебе, где находится моя судьба.

Досифей кивнул, взглянул на трёх вьючных животных.

— Возьми с собой хотя бы одного из ослов.

— Нет. Я беру только то, что могу нести с удобством. Мне нужно путешествовать налегке.

— Деньги…

— У меня есть четверть того, что мы заработали. Этого более чем достаточно, чтобы добраться до Себасты. Остальное вам троим нужнее, чем мне.

Илиона вдруг бросилась вперёд и обняла его.

— Пожалуйста, Симон, пожалуйста, не покидай нас!

Молодой самаритянин осторожно высвободился из объятий девушки.

— Я должен, Илиона.

— Что мы будем делать? — В голосе девушки послышалось отчаяние. — Ты сильный и умелый боец. Ты можешь защитить нас от разбойников и… и ночных тварей.

— Ерунда, Илиона. Досифей — могущественный чародей, ты же знаешь. А Менандр изучал искусство магии и самообороны у мага Дарамоса столько же, сколько и я, а под руководством Досифея ещё больше. Они защитят тебя…

— Менандр молод. Никто не сравнится с тобой, Симон — моя сестра часто говорила мне это.

Лицо Симона исказилось от боли. Он довольно резко оттолкнул девушку и повернулся к Досифею.

— Мой совет тебе, старый наставник, — следуй своему первоначальному плану. Отведи Менандра и Илиону в Парфию, где они будут учиться и расти под опекой Дарамоса.

— А ты последуешь за нами туда, Симон?

— Когда-нибудь… возможно.

Досифей кивнул.

— Если выживешь, ты хочешь сказать. Что ж, Симон, у меня тоже есть своя цель. Я напал на след и должен идти по нему.

Симон нахмурился.

— Я знаю тебя. Пути, которыми ты следовал в поисках тёмных знаний, часто оказывались коварными.

— Больше, чем твои в поисках мести?

Симон не нашёл, что ответить.

— Каждый из нас должен следовать своей судьбе.

— А что насчёт Менандра и Илионы? — спросил Симон.

— Я продолжу обучать их, как делал до сих пор.

— Надеюсь, твои… изыскания… не подвергнут их опасности.

Досифей улыбнулся.

— Разве ты только что не сказал, что я могущественный чародей? В конце концов, я прожил более семидесяти лет.

— Очень хорошо, — кивнул Симон. — Удачи тебе. И тебе, Илиона. И тебе, Менандр. — Он поочерёдно пожал руку каждому. — И тебе, Карбо, — добавил он, обращаясь к чёрной птице, сидевшей на плече Менандра. Затем резко повернулся и зашагал прочь по дороге, ведущей на юг, не оглядываясь.

Он шёл, наверное, минут пять, когда услышал за спиной быстрые шаги. Обернувшись, он увидел юного Менандра, спешащего в его сторону, а рядом с ним в воздухе хлопал крыльями ворон Карбо.

— Симон! — задыхаясь, проговорил Менандр, догнав его. — Я иду с тобой.

Симон остановился и сурово посмотрел на юношу.

— Нет!

— Ита!* — каркнул ворон, устраиваясь на привычном месте на плече юноши.

* Ita — так (лат.).

— Нет, и ты тоже, безумная птица! Возвращайтесь оба к остальным.

— Пожалуйста, Симон! Возьми меня с собой. Позволь мне помочь тебе уничтожить римлян, которые убили твою семью.

Симон покачал головой, гнев и печаль смешались в его глазах.

— Ты не понимаешь, что говоришь, парень.

— Всё я понимаю! Разве римляне не убили и моих родителей тоже?

— Это произошло, когда ты был слишком мал, чтобы помнить. Тебе было всего шесть, когда Досифей выкупил тебя из рабства. А мне было шестнадцать — столько же, сколько тебе сейчас, — когда это случилось со мной.

— Но я знаю, Симон. Я часто об этом думаю. Я хочу убивать римлян так же, как и ты!

— Послушай, будь ты проклят! — прорычал Симон. — У тебя есть ответственность перед Досифеем и Илионой.

Менандр яростно покачал головой.

— Досифей ни в ком не нуждается, как ты прекрасно знаешь. А что касается Илионы, то она меня презирает.

— Ага, вот оно что, — сказал Симон. Он положил руки на плечи юноши и, поглядев в его тёмные глаза, увидел там боль. — Расскажи мне об этом, Менандр. Вы с Илионой казались хорошими друзьями во время путешествия из Эфеса и в Антиохии. Что случилось?

Менандр вздохнул.

— Всё началось, когда Досифей сказал, что мы поедем с тобой, Симон, а не в Парфию. Я так много рассказывал ей о Дарамосе, о его странных и фантастических способностях и о том, какой он замечательный и добрый учитель.

— Он действительно такой. Я знаю, Илиона с нетерпением ждала этого путешествия — казалось, она почти забыла о той тёмной тени, что лежала на ней в доме её отца. Я чувствовал, что она разочарована — проклятое упрямство старого Досифея! Но неужели Илиона отвернулась от тебя из-за этого?

Менандр заколебался.

— Симон… она любит тебя.

Симон вздрогнул. И снова не нашёл, что сказать.

— Это правда, Симон. Её сестра Елена много рассказывала о тебе, пока они жили в особняке сенатора Юния в Антиуме. И теперь я боюсь, что Илиона, разочарованная тем, что не поедет в Парфию, возложила все свои надежды на тебя — и презирает меня за то, что я давал ей обещания, которые оказались нарушены. Я не могу винить её — я тоже хотел бы вернуться к Дарамосу в Парфию.

Симон мгновенно осознал правоту слов Менандра. Это объясняло угрюмость Илионы, её импульсивную привязчивость.

— Послушай, Менандр, — сказал он. — Между мной и Илионой ничего нет. То, что было между мной и Еленой, было чем-то… чем-то таким, что даётся только богам. Я не могу говорить об этом больше. Но ты и Илиона?

Менандр покачал головой.

— Мы были друзьями — близкими друзьями. Я… я надеялся, что из этого может выйти что-то большее, но…

Симон хлопнул юношу по плечу.

— Возвращайся к ней, — сказал он. — Она нуждается в тебе, можешь не сомневаться — причём сейчас больше, чем когда-либо, я уверен. И Досифей тоже. Постарайся уберечь его от неприятностей, если сможешь. Они оба нуждаются в тебе, Менандр, знают они об этом или нет.

Юноша кивнул.

— Хорошо, Симон. Я вернусь к ним — но только если ты пообещаешь мне, что вернёшься к нам снова.

Симон помедлил.

— Я… я вернусь, если смогу.

— Ты вернёшься, если захочешь, Симон.

— Да. — Самаритянин импульсивно протянул руку и сжал предплечье юноши, посмотрев в его серьёзные тёмные глаза. — Обещаю, я снова увижу тебя, Менандр — и вся Римская империя не помешает мне!

— Тогда в Капернауме?

— В Капернауме — или в любом другом месте, где бы вы ни оказались.

Менандр кивнул, крепко пожал руку Симону, затем резко повернулся и поспешил обратно по дороге. Симон смотрел ему вслед, пока тот не скрылся из виду, затем устроил поудобнее свой заплечный мешок и продолжил свой путь на юг.

Весь тот день они втроём двигались на юго-восток через холмы, Илиона время от времени ехала на осле, который был ментше всего нагружен. Менандр сочувствовал ей, зная, что её усталость отчасти объясняется пережитым ужасом, но всякий раз, когда он заговаривал с ней, она отвечала как можно короче, скрывая свои чувства.

Однажды утром они остановились, и Досифей оглянулся назад, на широкий хребет к северо-востоку от Экдиппы. Менандр внимательно следил за ним.

— Почему я не смог найти её? — услышал он бормотание старого мудреца. — Разве её там не было? Если нет, то кто её нашёл? Куда её забрали?

— Что забрали? — спросил Менандр.

— Чашу Биах… — Досифей внезапно оборвал себя. — Будь ты проклят, Менандр, неужели тебе обязательно нужно соваться в мои мысли без приглашения?

Юноша удивился непривычной резкости своего наставника.

— Разве на тех вершинах холмов не руины Хали? Что ты не смог там найти?

Досифей взглянул на Илиону, которая безвольно стояла рядом с ослами, по-видимому, не обращая внимания на разговор.

— Я расскажу тебе в Капернауме, — сказал он. — Пойдём, мы должны добраться до города до наступления ночи.

Они двинулись дальше, ещё дважды ненадолго останавливаясь в течение дня. Небо было ясным, и ещё задолго до полудня ночной ужас уже казался Менандру лишь смутно припоминаемым кошмаром. Даже настроение Илионы, казалось, улучшилось. И всё же Досифей, казалось, торопился, и эта спешка заставляла Менандра задуматься. Не боялся ли старик, что сумерки могут застать их за пределами защищающих стен гостиницы?

Ночь они провели в небольшой переполненной гостинице в горной деревушке и рано утром возобновили свой путь. К середине дня путники миновали вершину холмов и смогли взглянуть вниз, на прекрасную плодородную равнину Генисарет. За ней простиралось широкое озеро с тем же названием, а на его берегу расположился город Капернаум. За час до заката они въехали в западную часть города и до наступления ночи разместились в уютной гостинице.

Менандр позаботился о том, чтобы животных отвели в конюшню и дали им побольше соломы, затем вернулся в гостиницу. После того как они втроём поднялись по наружной лестнице в свои три комнаты, путники легко поужинали и выпили травяного настоя, после чего совершенно измученная Илиона сразу же удалилась в свою комнату.

— Она будет спать крепко, — сказал Досифей. — Зелье, которое я ей дал, поможет в этом.

— Несомненно. Мы здесь в безопасности, о наставник?

— Да, конечно.

Менaндр наклонился вперед, упершись локтями в стол.

— Ты обещал рассказать мне все. Не щади меня. Ты расшевелил нечто опасное для нас? Не наделал ли ты дел, которые представляют для нас опасность? Что это за Чаша Биах, которую ты ищешь?

Старик вздохнул.

— Ты, конечно, читал об этом в Книге Яшар.

— Да, как раз прошлой ночью, когда занимался исследованиями, которые ты мне поручил. Там написано, что служители Ассатура некогда собрались в Хали, чтобы совершать чудовищные обряды и пить золотой нектар Первобытных Богов из Чаши Биах — и за это мужи Ашера под предводительством Иисуса Навина разрушили город и многие другие поселения в этом регионе. Что все это значит, о наставник?

— Я тебе расскажу. — Досифей наполнил кубок вином, отпил из него и поставил на стол. — Книге Яшар, возможно, больше тысячи лет, но существуют куда более древние книги — те, которые я пока что не позволял тебе изучать.

— Книги из библиотеки Продикоса, которые ты купил?

— Да. Они рассказывают об этом святилище Хали, которое было названо в честь ужасной и отдалённой области космоса, природу которой ты не смог бы постичь на своей нынешней ступени обучения. И всё же город, где находилось святилище, был лишь последним уцелевшим форпостом древнего царства, исчезнувшего задолго до того, как Иисус Навин привёл избранный народ Яхве в эту землю. Столицей этого царства был древний и легендарный город Каракосса, чьи давно исчезнувшие руины покоятся под почвой долины Геннисарет. Там поклонялись древнейшим богу и богине Ассатуру и Шупникуррат, чьи обряды были известны мужам давно минувших Элама, Шема и первобытного Атллума — да, и даже тем, кто правил этим миром до того, как Элохим вдохнул жизнь в Адама. Ты понимаешь, что я говорю, Менандр?

Юноша неподвижно сидел мгновение, его глаза были широко открыты от благоговения и, возможно, лёгкого страха. Затем он прошептал:

— Йа, Ассатур! Йа, Шупникуррат! Кумат Каракосса ут Араг-Колат.

— Тихо! — Досифей оглянулся, словно опасаясь, что кто-то мог услышать, затем сделал большой глоток вина. — Да, ты помнишь — песнопение великим Порождающим в храме Эфеса. Не повторяй его!

— Досифей! — прошипел юноша. — С какими силами ты играешь?

— С силами, которые, возможно, принесут нам власть.

— Они подвергнут Илиону опасности? Те солдаты, которые искали нас в Экдиппе — они в самом деле напоминали тех, кто служил её отцу. Их действительно послал он?

Досифей покачал головой.

— Продикос уничтожен. Однако многие другие колдуны всё ещё процветают. И как центром поклонения Шупникуррат был великий храм в Эфесе, так и главное святилище её супруга Ассатура находится в одном из городов этой самой долины. Но довольно. — Досифей залпом допил остаток вина. — Ты должен идти спать, Менандр. Я расскажу тебе больше в другой раз, когда мы оба будем не такими уставшими.

— Завтра?

— Нет. Завтра я должен навести справки в местной синагоге по некоторым вопросам.

— Ты имеешь в виду вопросы, касающиеся того, что мы обсуждали?

— Я расскажу тебе в своё время.

— Досифей, что это были за желеобразные штуки, которые вылезли из людей в чёрных доспехах?

Старик помедлил, затем налил себе ещё вина.

— Называй их демонами, если хочешь. Я уверен, что они были слугами Ассатура. Мне кажется, я знаю, откуда они пришли, ибо о них говорится в Книге Эйбона, более древней, чем даже забытые народы Хайбории. Они могут завладевать телами людей или животных, живых или мёртвых.

— И... стражники Продикоса были одержимы?

— Некоторые из них — и даже сам Продикос. Существо, которое им овладело, известное пророкам как Саккут, Царь Ночи, было предводителем многих таких существ, каких ты видел в гостинице возле Экдиппы. Но это вещи, которые сложноваты даже для мого понимания. Я больше ничего не скажу до другого раза, Менандр. Спокойной ночи.

После того как Менандр ушёл в свою комнату, Досифей неторопливо допил свою вторую чашу вина. Затем, взглянув на карниз над окном, он прошептал:

— Карбо!

Ворон вспорхнул в тени, открывая глаза.

— Карбо, ты слышишь меня?

Птица кивнула.

— Ита!

— Завтра ты полетишь и найдёшь Симона. Он направляется на юг, к Гитте, своей родине. Найди его, но не позволяй ему себя обнаружить Ты понимаешь?

Ворон снова кивнул.

— Хорошо. Я открою тебе окно на рассвете, чтобы ты мог улететь.

Сказав это, старый самаритянин задул лампу и лёг спать. Снаружи, в ночи, сверкали холодные звёзды.

Симон доел свою тёплую похлёбку, отставил миску и уставился на пламя догорающего костра. Воздух был прохладным и тихим. Последние отблески сумерек исчезли, свет растущего полумесяца мерцал сквозь ветви дубов, среди которых он расположился.

Лёгкий порыв ветра зашелестел сухими листьями. Симон отозвался на него вздохом. Он устал, ибо прошёл долгий путь за последние два дня — на юг, через прибрежные равнины к реке Кишон и в холмы за ней. Его привалы были редкими и короткими, и он избегал городов, ночуя в лесистых холмах под звёздами.

Самария — его родная провинция. Он уже сейчас находился в её пределах. Завтра он пройдёт через Гитту, город, где был рождён. Это казалось странным. А на следующий день он войдёт в город Себасту, где римляне восемь лет назад разграбили его дом и убили его родителей.

Римляне.

Он хорошо сражался с ними гладиусом, которым его научил владеть дед — его дед Симон, который был солдатом при Марке Антонии до того как римляне посадили своего марионеточного царя Ирода править этой страной. Он сражался достаточно хорошо, чтобы ранить одного из римлян и убить одного из их псов-убийц и одного из помощников презренного сборщика налогов, который привёл их туда — сражался достаточно хорошо, чтобы римский офицер, командовавший ими, приказал схватить его невредимым, чтобы продать в одну из гладиаторских школ.

Римский офицер — Максенций. На протяжении восьми лет это имя вызывало ненависть Симона, вместе с тремя другими: Скрибоний, подчинённый офицера-садиста; Джахат, главный сборщик налогов Самарии; и Акраб, жестокий смотритель псов Максенция.

Максенций, который приказал убить родителей Симона; Скрибоний и Акраб, которые выполнили этот приказ; и низкий, ухмыляющийся, крысоподобный Джахат, который подстрекал к заговору и привёл их туда.

Симон покачал головой, плотно сжав губы, стиснул зубы, и отвёл взгляд от догорающего костра, в пламени которого ему мерещились злорадные лица его врагов. Долгое мгновение он смотрел на ночное небо, пока глаза не привыкли к темноте, и он смог различить луну и блеск холодных звёзд. Затем он поднялся и закончил разворачивать своё одеяло, убирая с него свои немногочисленные пожитки в приготовлении ко сну.

И когда он это сделал, Симон нашёл небольшой кожаный мешочек, перевязанный ремешком — мешочек, который не принадлежал к числу его личных вещей.

Он осторожно развязал его и развернул на земле. В нём лежали два предмета: чёрный медальон с несколькими жёлтыми и одним красным камнем, и серебристая сфера, из которой выступал тонкий цилиндр из того же металла. Симон вздрогнул, узнав в них вещи одного из одетых в чёрное стражников, с которыми он сражался в Экдиппе. Затем он увидел, что внутренняя поверхность кожи исписана арамейскими буквами, выдавая почерк Досифея:

Пусть это принесёт тебе удачу, Симон. Я уверен, что в них есть магия. Исследуй их тщательно. Я сохранил их двойники.

Симон задумчиво нахмурился. Разумеется, в этих вещах присутствовало колдовство. И всё же он не доверял им, как и любопытству, которое так часто побуждало Досифея исследовать подобные вещи. Он внимательнее всмотрелся в медальон — толстый диск из чёрного металла, подвеска на тонкой цепочке из того же материала. На одной стороне была изображена грубая буква V из камней, нескольких жёлтых и одного красного — камней, которые слабо светились в темноте.

Он отложил этот предмет и осмотрел другой, стараясь направлять выступающий цилиндр в сторону от себя. Он был уверен, что огненный луч исходил из этого полого выступа. Но как он был вызван? За исключением цилиндра, сфера была абсолютно гладкой, без каких-либо особенностей, кроме крошечного круглого участка, точно напротив выступа, слегка вдавливавшегося под давлением его пальца.

В ночи раздался резкий треск огня.

Симон выронил предмет и вскочил на ноги. Тонкий огненный луч, вылетевший из цилиндра, всё ещё горел яркой линией в его глазах, медленно угасая. Затем он увидел, что ствол большого дуба, прямо за его костром, несёт тлеющий шрам с ярко светящимися искрами в центре.

Медленно он приблизился, рассматривая шрам, который прорезал грубую кору, глубоко вонзившись в древесину — шрам, который оставило огненное копьё. Затем, так же медленно, он отступил, наклонился и с благоговением в глазах осторожно поднял серебристый предмет.

Долгое мгновение он изучал его. Наконец, очень осторожно, он направил цилиндр на ближайший камень и мягко надавил большим пальцем на заднюю часть сферы.

Снова огненное копьё. Раздался резкий треск. Мгновенно Симон ослабил давление; пламя погасло. Там, где оно коснулось камня, от него откололись куски; на мгновение в камне вспыхнул ярко-красный кратер, а затем погас.

Симон снова посмотрел на предмет в своей руке. Затем, осторожно, он отложил его, убедившись, что цилиндр направлен в противоположную от него сторону.

— Баал! — прошептал он. — Оружие богов.

Ещё около часа он сидел, размышляя. Знал ли Досифей о природе этой вещи? Правда, старый маг был сведущ в колдовстве, но такое?.. Симон надеялся, что его бывший наставник будет осторожен, исследуя подобное оружие, которое он оставил себе.

Оружие. Оружие, которое могло убивать римлян.

Всё ещё размышляя, Симон развернул своё одеяло, закутался в плащ с капюшоном и улёгся спать. Свет костра медленно угасал.

Несмотря на усталость, сон его был беспокойным. Ему снились сны, которые наполовину состояли из воспоминаний, показывавшие ему квадратное надменное лицо Максенция, худое жестокое — Скрибония и крысоподобный лик Джахата. Несколько раз он просыпался, обливаясь потом от гнева и лёгкого страха — страха, что ему чудились чудовищные нечеловеческие лики за лицами его врагов, лики нечеловеческих существ, вырисовывающихся на фоне звёзд. В такие моменты он замечал, как камни медальона тускло светятся в темноте.

Незадолго до рассвета он проснулся в последний раз и увидел на востоке тусклые звёзды Водолея и Рыб, мерцающие в первых слабых лучах рассвета. Он встал и съел несколько фиников, затем собрал свои вещи. Заворачивая серебристую сферу, он был очень осторожен, следя за тем, чтобы её цилиндр оставался направлен в противоположную от него сторону. Ещё раз он взглянул на слабо светящийся медальон. Узор из камней казался странно знакомым.

Он снова взглянул на угасающие звёзды Водолея. Рыбы уже исчезли в рассветном сиянии. Солнце должно было войти в созвездие Тельца.

И тут его осенило. Да, V-образный узор Бычьего Лика, с красным камнем, сверкающим из одной его ветви, словно зловещий глаз! Гиады…

Дрожащими пальцами Симон спрятал медальон в свой узел, безмолвно поклявшись, что ничто и никогда не заставит его надеть его.

Менандр проснулся ночью от низкого гортанного голоса ворона прямо у своего уха:

— Каве!

— Что? — Юноша сел в темноте, протирая глаза. — Опасность?

Он услышал, как птица зашуршала рядом в полумраке, увидел её неясный силуэт. Клюв был направлен в сторону закрытого ставнями окна.

— Иби!*

* Ibi – Там (лат.).

Юноша тихо поднялся и прокрался к ставням. В щелях между досками он увидел звёздный свет. Конечно, никто не мог там прятаться, ведь западная стена гостиницы была отвесной, а эта комната находилась на втором этаже. Менандр быстро ухватился за ставень и открыл его.

Ледяной ужас сковал его. На подоконнике, на расстоянии вытянутой руки, сидела огромная сова, уставившись на него круглыми глазами. На её груди висел прямоугольный предмет из тёмного металла, который тихо гудел и пульсировал странными разноцветными огнями.

Карбо громко закричал и взмахнул крыльями в сторону совы, которая тут же повернулась и взлетела с подоконника. На мгновение Менандр увидел её бесшумный силуэт, скользящий на фоне тёмно-синего ночного неба; затем она исчезла.

— Боги! — Менандр упал на колени, дрожа от внезапного потрясения. — Карбо… что это было?

Вошёл Досифей с масляной лампой в руке. Он взглянул на открытое окно, где теперь сидел Карбо, затем помог дрожащему юноше подняться на ноги.

— Бубо! — каркнул ворон.

— Сова? — Старик повернулся к Менандру. — Что она здесь делала?

— Она… она пряталась за окном. У неё на шее что-то висело — металлическая коробка с мигающими огнями. Что это значит, о наставник?

Досифей на мгновение высунулся в окно, затем отступил и взял Карбо на руку.

— Она улетела. Закрой ставень, юноша, и пройди ко мне в соседнюю комнату.

Менандр так и сделал. Досифей подбрасывал дрова в очаг и раздувал угли. В это время в дверях своей комнаты появилась Илиона, закутанная в плащ и протирающая глаза со сна.

— Что случилось? Меня разбудил какой-то звук.

— Ничего, Илиона, — сказал Менандр. — На моём подоконнике сидела сова. Она напугала Карбо. Вот и всё.

Илиона увидела, как они обменялись взглядами.

— Если это всё, Менандр, то почему ты такой бледный и дрожишь?

— Илиона, — сказал Досифей, — тебе не о чем беспокоиться.

— Хватит! — Глаза девушки вспыхнули гневом. — Хватит что-то от меня скрывать. Мы все в этом замешаны. Я имею право знать. Это был ещё один прислужник моего отца, не так ли? Я знаю, что к нему прилетали совы, разговаривая с ним.

Досифей кивнул.

— Очень хорошо. Я буду откровенен. Не думаю, что нам сейчас что-то угрожает, но мы должны как можно скорее покинуть эту гостиницу и найти другую. Думаю, эта сова была послана, чтобы найти нас, и скоро сообщит об этом другим.

— Другим? Ты имеешь в виду — таким, как те, кто приходил к нам в Экдиппе?

Досифей снова кивнул.

— Кто послал это существо искать нас? – спросил Менандр.

— Кто? Сова, рысь и летучая мышь — прислужники Ассатура. Боюсь, его слуги действительно догадались, зачем я копался в руинах Хали. — Он подошёл к окну и открыл его. — Давай, Карбо, тебе придётся отправиться в путь раньше, чем мы планировали — уже немедленно!

Птица снова вспорхнула на рукав старика.

— Луна опустилась, — сказал Досифей, — и скоро взойдёт солнце. Лети, Карбо, и найди Симона. Он идёт по южной дороге в Гитту и Себасту. Найди его и узнай, как у него дела. Затем принеси мне весть.

— Уби?* — вопросила птица.

* Ubi – Где (лат).

— Где? Я поставлю посох с белой тряпкой на крыше гостиницы, где мы решим остановиться. Ищи его.

Птица кивнула, негромко каркнула, затем вылетела в прохладную темноту и исчезла.

— Теперь, — сказал Досифей, — давайте соберём вещи и позавтракаем. Затем вы двое возьмёте наши пожитки и поищете другую гостиницу.

— А что насчёт тебя? — спросила Илиона.

— Я должен встретиться с некоторыми людьми. Когда вы двое найдёте подходящую гостиницу, оставьте для меня сообщение об этом в Белой синагоге. Здешний… раввин… мой друг.

— А что насчёт тех, кто нас ищет? — спросил Менандр. — Разве они не найдут нас снова?

Досифей взглянул на небольшой кожаный свёрток, лежавший на столе рядом с лампой.

— Думаю, я знаю, что привело их к нам в этот раз. Вам не о чем беспокоиться. Я возьму это с собой и выброшу, если почувствую опасность.

— Ты имеешь в виду медальон, — сказала Илиона, — и штуку, которая стреляет огнём. Лучше бы ты бросил их в колодец!

— Так знания не приобретаются. Но не бойтесь — вам ничто не угрожает, и я достаточно изучил колдовство, чтобы позаботиться о себе.

— Именно такое колдовство? — спросил Менандр.

— Всё, больше никаких разговоров. Давайте собирать вещи.

Юноша взглянул на Илиону — и поймал её взгляд, полный того же сомнения, которым полнились и его собственные глаза.

Глава III

Досифей, торопливо шагая по узким улочкам в свете полуденного солнца, вскоре подошёл к Белой синагоге Капернаума. Пройдя между изящными коринфскими колоннами её портика, он мельком отметил искусную, но нееврейскую резьбу над антаблементом — барельефы виноградных лоз и других плодоносящих растений, а в центре — большое животное, похоже на оленя. На мгновение Досифей почувствовал сожаление, что это здание окружено такими узкими улочками, отчего его прекрасная архитектура и резьба по белому известняку не могли быть оценены по достоинству. Но его сожаление было мимолётным. Он пришёл сюда, чтобы получить важные сведения.

Внутри находились всего два служителя, гасившие часть ламп и факелов, горевших всю ночь. Досифей не привлёк особого внимания, так как сменил свою самаритянскую одежду на галилейскую. Пройдя через колонный зал в заднюю часть здания, он подошёл к узкой занавешенной двери и, мгновение поколебавшись, отодвинул занавеску и вошёл.

Старый, лысеющий человек, сидевший за столом, на котором лежал развёрнутый свиток, изумлённо воззрился на самаритянина.

— О, Толмай, — сказал Досифей. — Я надеялся найти тебя здесь.

Старик поднялся и внимательно посмотрел на вошедшего.

— Это… этого не может быть! Досифей?

— Он самый. Нам нужно многое обсудить, мой друг.

Толмай шагнул вперёд, недоверчиво улыбаясь. Они пожали друг другу руки. Затем Толмай сказал:

— Подожди здесь. — Он вышел через занавешенную дверь и крикнул служителям: — Достаточно. Уборку женских рядов оставьте до полудня. Ваша плата не уменьшится.

Когда Толмай вернулся, Досифей произнёс:

— Это было мудро.

— Я догадался, что ты пришёл сюда не для того, чтобы говорить о мирских вещах, Досифей. Вижу, я был прав. Боги Демхе*! Прошло почти пять лет с тех пор, как ты в последний раз проходил здесь — по пути в Персию с двумя юными послушниками, насколько я помню.

* Озеро или море, связанное с мифом о Каркозе. Точного описания не существует, известно лишь упоминание неких «облачных глубин» Демхе.

— Да, с Симоном и Менандром. — слегка улыбнулся Досифей. — Но сколько времени прошло, добрый рабби Толмай, с тех пор, как ты в последний раз открыто говорил с кем-то из богов Демхе?

Толмай слегка нервно взглянул на раввинские одежды, которые носил.

— На самом деле я говорил с несколькими из них. Нас сейчас почти два десятка, и в соответствующие ночи мы проводим здесь собрания, посвящённые древней Богине, для которой я построил этот храм и тайно освятил его.

— Белой Оленихе Ихтилле, — произнес Досифей, кивнув, — и двум ее служительницам, Касильде и Камиле.

Толмай слегка побледнел.

— Говори тише! Ты же знаешь, что эти неотёсанные галилеяне сделают со мной, если хоть заподозрят, что я служу какому-либо богу, кроме их чудовищного Яхве!

— Не бойся, — ответил самаритянин, понизив голос. — Разве я когда-нибудь предавал тебя намеренно или по неосторожности? А что касается этих галилеян, то в их собственной природе куда больше того, что они ненавидят, чем они готовы признать, и многие из них втайне знают об этом! Разве они не смешивались поколениями с Ам-ха-арец — Земным Народом? Да, и с Глубинными Обитателями, которые давным-давно прорыли проходы в это Геннисаретское озеро из Западного моря? И если бы только эти галилеяне знали, что их бог Яхве готовит для них, они бы тоже сочли его самым чудовищным богом из всех!

— Молчи! — Лицо Толмая стало пепельным. — Мы просто не должны говорить вслух о таких вещах в местах, где кто-нибудь может услышать. Здесь нет никого из моих доверенных стражей — они бывают здесь только во время церемоний. — Он снова выглянул в дверной проем, чтобы убедиться, что храм пуст, затем сказал: — Идем, пройдемся по улицам и поговорим. Там будет безопаснее.

Досифей не возражал. Когда они отошли от синагоги на несколько улиц, он спросил:

— Что тебе известно о Чаше Биах?

Толмай остановился и повернулся к самаритянину.

— А что тебе известно о ней?

— Возможно, Чаша была извлечена из своего древнего тайника. Недавно я проводил раскопки в руинах Хали, точно на том месте, где она должна была быть, и нашел там только большой каменный блок алтаря. Чаши не было.

В глазах Толмая блеснул неприкрытый страх.

— Ты не мог узнать ее точное местонахождение, если бы не видел копию… оригинальной книги…

— Да, полную версию «Эль-Халал», называемой греками «Владыка Хаоса», написанной Маттаном, жрецом Баала девять веков назад. Мне удалось купить ее в Эфесе в библиотеке покойного архимага Продикоса. К счастью, аукционисты поместья ничего не знали о ее ценности.

— Ты поражаешь меня, Досифей! Идем — озеро в той стороне, и там есть открытые пляжи, где мы можем прогуляться и наблюдать за всем, что находится в пределах слышимости. Даже эти улицы небезопасны для обсуждения того, о чем ты говоришь.

Досифей согласился, и вскоре они уже шли на север вдоль берега широкого Геннисаретского моря. Поблизости не было никого, кроме рыбаков, время от времени шумно кричавших и ругавшихся, вытаскивая свои лодки на берег или сталкивая их в воду. Высоко на востоке, за бескрайней сине-серой гладью озера, над далекими холмами ярко светило солнце.

— Подумать только, — сказал Досифей, — что вся эта область — озеро, его плодородные берега и холмы за ними — некогда принадлежала царям, правившим в древнем и знаменитом городе Каракоссе!

— Город Каракосса, — эхом отозвался Толмай, — чьи руины, неподалеку отсюда, исчезли так же бесследно, как и руины Гипербореи Эйбона. И все же, как ни странно, некоторые из его древних культов сохранились. Скажи мне, Досифей, почему ты искал Чашу Биах?

— По тем же причинам, по каким искал бы ее ты, Толмай: знание и могущество. Разве Тале, Альдонес и другие цари древней каракосской династии не пили из нее Золотой Нектар и тем самым не обретали странную мудрость?

— Так написано, — задумчиво погладил свою тонкую бороду Толмай. — Но теперь, возможно, есть тот, кто знает.

— Знает что? — резко взглянул на своего спутника Досифей. – У тебя есть подозрения, кто именно забрал Чашу из ее тайного места?

— Если это действительно произошло, то такое мог сделать только колдун Изхар, раввин Хоразина, который служит Ассатуру, как и я служу Ихтилле.

— Я тоже подозревал это. Но как же тогда Изхар заполучил копию книги Маттана в оригинальной древнеханаанской версии?

— В этом не было необходимости. В архивах Черной Синагоги ее копия хранится уже много десятилетий. Изхар однажды сам мне об этом говорил.

— Однако, похоже, что Чаша, была извлечена из тайника совсем недавно. Почва над алтарной плитой была потревожена не более нескольких месяцев назад.

Толмай кивнул.

— Странные вещи действительно происходят в последнее время. Я слышал, что Изхар изменился, и другие тоже. — Он помолчал, размышляя, затем сказал: — Помнишь того нового лидера культа, Иоанна Крестителя, которого ты встретил здесь с двумя своими учениками пять лет назад?

— Да, конечно. Он заинтриговал меня своими речами о том, кто скоро придет и «исполнит Закон» — настолько, что я прошел его обряд крещения и убедил Симона сделать то же самое, чтобы постичь ту мудрость, которой он обладал. Но при всей своей пророческой ярости он разочаровал меня, ибо не практиковал никакого колдовства и постоянно твердил об «исполнителе Закона», который вскоре последует за ним. Какое отношение этот Иоанн имеет к Изхару из Хоразина?

— Никакого прямого — и теперь он ни к чему не имеет отношения, ибо тетрарх Ирод приказал обезглавить его некоторое время назад.

— В самом деле? Почему?

— Он взял на себя смелость упрекать Ирода в его собственном дворце в Тивериаде — публично указывая на то, что образ жизни тетрарха противоречит грядущему исполнению Закона. Исполнение Закона было постоянной темой Иоанна, как ты хорошо знаешь.

— Да. Но какое это имеет отношение к…

— Послушай, Досифей. Некоторое время спустя после того как ты и твои ученики уехали в Парфию, появился новый лидер культа — тот самый, о ком Иоанн утверждал, что он пришел «исполнить Закон». Ты слышал о чудотворце Иешуа Бар Иосефе?

Досифей кивнул.

— Да — об этом говорили в Тире. Кажется, что-то о том, как он превращал хлебные корки в рыбу.

— В отличие от Иоанна, этот человек действительно настоящий колдун — и, кстати, двоюродный брат самого Иоанна, как мне говорили. Ходят любопытные истории о рождении обоих этих людей. Странные вещи начинают происходить в этой земле, Досифей. Пробуждаются странные силы.

— Что ты знаешь об этом чудотворце Бар Йосефе? Ты видел, как он творит свои чары?

Толмай кивнул; в его глазах была печаль и гнев.

— Я узнал о нем от Нафанаила — моего собственного сына, Нафанаила, которого я посвятил в обряды Ихтиллы в надежде, что он однажды заменит меня в сохранении ее тайных знаний и культа! Он слышал, как говорил этот человек Иешуа, видел, как он творил свои чародейства, а затем стал одним из его последователей! Он даже убедил меня позволить этому человеку читать наставления здесь, в этой самой синагоге, утверждая, что он обладает знанием еще более глубоким и древним, чем знание древних династий Каракоссы.

— Этот человек читал наставления в твоем храме? — перебил Досифей.

— Да, и он сделал этот город своим центром деятельности на довольно долгое время — творя свои чародейства и намекая, что он пришел исполнить Закон.

— И ты встречался с ним лично, слушал его и даже видел, как он творит свои чары?

— Да, это так! — Губы Толмая на мгновение плотно сжались от негодования. Затем он продолжил: — Сначала я был впечатлен. Его основной мыслью было то, что Закон, который Яхве дал Моисею, должен соблюдаться до последней йоты и чёрточки. И манера держать себя у него, к тому же, казалась такой мягкой и доброй – такой сочувствующей.

Досифей задумался, что за человек мог вызывать такие противоречивые чувства. Голос его друга затих; взгляд старого чародея, ставший странно мягким, казалось, был прикован к воспоминаниям, которое пробудили его слова.

— Толмай, — произнёс самаритянин, — расскажи мне больше об этом Иешуа Бар Йосефе. Расскажи мне все, что знаешь.

— Он высокий человек, — ответил Толмай, — и широкоплечий. Выше и шире в плечах, чем большинство людей, на полголовы выше тебя или меня — и все же, несмотря на это, не властный. Очень тихий и обходительный. А его черты лица — я никогда не видел ничего подобного! Они были широкие и плоские, как у молодого ягненка или козленка. Странно, но однажды во время своей проповеди он сказал, что хотел бы принести себя в жертву как «агнец Божий» для спасения всего живого, и снова, что он мог бы быть «козлом отпущения» и таким образом утащить все наши тягости к Азазелю. Но по большей части он говорил об исполнении Закона — призывал нас всех отложить наши мелкие распри и мирские дела и сосредоточиться на поклонении и послушании в соответствии с Законом Яхве, потому что цель Закона скоро будет достигнута, и тогда мы освободимся от боли и страха, греха и мучений.

— Довольно простодушный взгляд, едва ли оригинальный.

— Так я часто думал с тех пор, но потом вспоминал глаза этого человека, тон его голоса. За его словами было что-то, Досифей, что-то, что я чувствовал за его подлинным состраданием. Скажи мне, мудрый друг: как сострадание может таить в себе угрозу? Ибо в словах этого человека я действительно, казалось, ощущал чудовищную угрозу — даже грядущий суд над всеми нами.

Досифей задумчиво нахмурился.

— Ты говоришь, Толмай, что черты лица этого рабби Иешуа казались какими-то... козлиными?

— Да. Но именно то, что последовало за этим, заставило меня избегать его — то, что произошло в синагоге во время его наставления. — Толмай замолчал и огляделся, хотя рядом никого не было; они шли по берегу к северо-восточной окраине города. Старый самаритянин, почувствовав его настроение, тоже огляделся. Солнце, приближавшееся к зениту, теплое на этой небольшой высоте, казалось почти наблюдающим глазом.

— Здесь нас никто не услышит, старый друг, — сказал Досифей. — Расскажи мне все.

Илиона расхаживала по полу небольшой комнатки, которую они с Менандром сняли в гостинице, обнаруженной ими недалеко от северной оконечности Капернаума. На её лице смешались гнев, смятение и тревога. Менандр попросил ее начать распаковывать вещи, но она проигнорировала его просьбу; ее нервозность невыносимо усилилась, и все, что она могла сделать, чтобы облегчить ее, это ходить взад и вперед.

Она мысленно вернулась к тому времени, когда эти таинственные самаритяне спасли ее от отца в Эфесе — спасли от того, чтобы стать человеческой жертвой чудовищным богам. Сначала, после того как шок прошел, она почувствовала огромное облегчение и благодарность; затем, когда перед ней начала открываться новая жизнь, она даже была счастлива от волнения и приключений. Досифей был чародеем — не темным и злым, как ее одержимый отец, а доброжелательным искателем знаний, обучавшим двух своих учеников, Симона и Менандра, накопленной им мудрости. Илиона тоже должна была приобщиться к ней. Досифей уже начал обучать ее; более того, он обещал, что она поедет с ними тремя обратно в Парфию, где ранее они почти четыре года учились у Дарамоса, величайшего из магов. Все они с энтузиазмом свидетельствовали о мудрости, доброжелательности и странных способностях Дарамоса и обещали Илионе, что она полюбит его, несмотря на его странную внешность и причуды.

«Я уже люблю другого», — беззвучно вздохнула Илиона.

Она тряхнула головой, чтобы прогнать болезненную мысль. Симон оставил ее — странный мрачный Симон, поклявшийся отомстить Риму.

Она понимала, почему ее сестра Елена, так любила его. Бедная Елена, которую римляне обрекли на смерть! Почему Симон не позволил ей, Илионе, утешить его скорбящее сердце, чего она так сильно желала? Но казалось, что Симон жаждал только мести.

И Досифей — казалось, что ненависть к Риму глубоко укоренилась и в его старом сердце. Он тоже намекал, что давно потерял кого-то из-за римской жестокости. Илиона задумалась, не была ли эта ненависть причиной его решения отложить их путешествие в Парфию, чтобы исследовать древние руины этого региона, который был его родиной — земли, которая была такой странной для нее.

Теперь, в своем разочаровании, она почти пожалела, что не вернулась в Эфес. В конце концов, она никогда не была там по-настоящему несчастна, не зная, какую судьбу отец уготовил ей и Елене. У них было очень мало контактов с ним, фактически, их воспитывали в закрытой обстановке рабыни, евнухи и наставники. В каком-то смысле это была печальная жизнь, потому что почти сразу после того, как у них начинала формироваться привязанность к опекуну или учителю, этого человека заменяли. Тем не менее, не было ни страха, ни ощущения надвигающейся опасности. Их баловали, развлекали и обучали, платя за это куда больше, чем большинство родителей могло себе такое позволить. Единственное действительно жесткое ограничение появилось у них в период полового созревания — им не разрешалось никаких бесконтрольных контактов с мужчинами.

Илиона вздрогнула, снова тряхнула головой, чтобы избавиться от нового понимания. Ее отец хотел сохранить их девственницами, потому что только в таком качестве они были бы достойными жертвами его чудовищным богам. Но что теперь насчет Досифея? Что он планировал для нее? Неужели она всегда будет обречена быть игрушкой в руках коварных колдунов?

«Нет!» — Она резко обернулась, полная решимости, и выбежала из комнаты на галерею, опоясывавшую второй этаж гостиницы. Быстро найдя лестницу, ведущую на крышу, она поднялась по ней. Добравшись до верха, Илиона увидела Менандра, стоявшего на плоской поверхности и устанавливавшего шест в углу невысокого парапета.

— Что ты делаешь? — спросила она, торопясь к нему.

Менандр взглянул на нее, тайно радуясь, что она поднялась к нему, затем посмотрел на белую тряпку, развевающуюся на шесте.

— Это чтобы Карбо смог найти нашу гостиницу, когда вернется сегодня вечером.

— Карбо? Ах, конечно — он отправился искать Симона. — Девушка коротко улыбнулась, но затем задумалась. — Менандр, какая именно опасность, по мнению Досифея, нам грозит?

Менандр заколебался. Он хотел рассказать Илионе, но Досифей отсоветовал ему это делать.

Девушка заметила его колебание. Слезы навернулись ей на глаза.

— Я ненавижу тебя, Менандр! — воскликнула она. — Тебя и этого ужасного Досифея — вы вечно всё скрываете от меня! Ты сказал, что мы едем в Парфию учиться чудесным вещам у мудрого Дарамоса, но это не так. Ты привез меня в эту ужасную страну и планируешь сделать со мной что-то ужасное, как собирался сделать мой отец. Но я не позволю тебе — я не останусь с тобой!

Она развернулась и побежала обратно к лестнице. Менандр побежал за ней, догнал ее у парапета, схватил за плечи и развернул к себе.

— Илиона, это неправда. Ты же знаешь, что это не так!

— Так! Так! — закричала она, колотя его в грудь сжатыми кулаками. Затем резко остановилась и закрыла глаза. Ее тело сотрясалось от рыданий. Менандр хотел прижать ее к себе, но сдержался, боясь, что она воспримет это неприязненно.

— Илиона... — Его руки по-прежнему нежно лежали на ее плечах.

Она подняла на него взгляд, ее карие глаза казались темными на фоне бледного лица.

— Я... я в порядке, — произнесла она, явно пытаясь взять себя в руки. — Я знаю, ты не злой, как мой отец, но больше не могу выносить этой скрытности. Досифей не хочет отвечать на мои вопросы честно, Менандр, и я чувствую, что он попросил и тебя не отвечать. Но я больше не могу так жить. Я должна знать, куда движется моя жизнь. Если вы с Досифеем не будете честны со мной, я пойду своим путем.

— Илиона...

— Ты же видишь это, Менандр? Досифей разжег мои мечты, как и Дарамос — если он существует! Я хочу, чтобы он существовал — хочу сидеть у его ног, как ты расказывал, учиться тому, чему, как ты говоришь, он тебя научил, стать свободной, благодаря знаниям и мудрости. Но эта скрытность пугает меня.

Менандр мгновенно принял решение.

— Это правда, Досифей просил меня не рассказывать тебе всего. Он считал, что ты не готова. Но теперь я думаю, что он ошибся. Задавай мне любые вопросы, Илиона. Я знаю не все, что знает Досифей, но расскажу тебе то, что смогу.

Девушка слегка расслабилась.

— Почему Досифей привез нас в эту страну?

— Он ищет кое-что — что-то, о чем он прочитал в книгах, которые купил из библиотеки твоего отца. Я думаю, это также связано с чем-то, что он узнал, когда проезжал через эти края более четырех лет назад. Я помню, что он расспрашивал прорицателя по имени Иоанн, который убедил его и Симона погрузиться в Иордан в качестве посвящения в странные мистерии — но что они могли узнать в результате этого, я не знаю.

Илиона взглянула на высокий шест с развевающимся на нём белым лоскутом.

— А Карбо?

-Ты слышала, что говорил Досифей. Он послал его следить за Симоном. Птица должна вернуться к закату и сообщить.

От Менандра не ускользнула радость в глазах Илионы. Он убрал руку с ее плеча.

— Это было очень предусмотрительно со стороны Досифея, — сказала девушка. — Я... я не должна была так плохо о нем говорить.

— Симон его друг, — ответил юноша, поворачиваясь к юго-западному горизонту, — как и я. Мы все многое пережили вместе.

Илиона легко коснулась его плеча рукой.

— А Карбо?

— Да... он тоже друг.

— Я имею в виду, кто такой Карбо? Что он такое? Он не обычный ворон. — Затем, когда Менандр повернулся к ней, она добавила: — Ты обещал мне быть честным. Расскажи мне все.

На лице юноши отразилось искреннее недоумение.

— Как бы я хотел, Илиона. Я сам часто задавался этим вопросом и не раз спрашивал об этом своего наставника. Он говорит, что Карбо — его фамильяр, дух... такой, как у многих других чародеев. Сомневаюсь, что это вся история, но он не говорит мне большего.

— Я верю тебе, — произнесла Илиона. — Скажи мне тогда: почему мы находимся в этой стране? Что Досифей надеется здесь найти?

Менандр посмотрел на северо-запад, затем указал туда рукой:

— Смотри... Видишь тот дальний город в долине, выходящей из холмов? Это Хоразин. Досифей однажды сказал мне, что там находится Черная синагога, которой управляет раввин Изхар, тайный поклонник Ассатура, того самого бога, которому служил твой... твой отец. Более того, он намекнул, что эта синагога — земной центр поклонения Ассатуру, которое тайно практиковалось в этом регионе тысячи лет после падения Каракоссы.

Илиона снова побледнела.

— Да... мой отец однажды говорил об этом с некоторыми своими стражами в черных одеждах, когда думал, что мы с Еленой не слышим.

— Досифей считает, что то, что он не смог найти в руинах Хали, могло быть перенесено в Черную синагогу. — Менандр задумался на мгновение, затем твердо сказал: — Послушай: когда Досифей вернется, мы оба спросим его. Я хочу в Парфию так же сильно, как и ты. Дарамос существует, и он действительно такой замечательный, как я говорил. Ты сомневаешься во мне? Я видел его, учился у него!

— Нет, конечно, я не сомневаюсь в тебе, — ответила Илиона, чувствуя неподдельный энтузиазм юноши.

— И мы найдем Симона, и он пойдет с нами. Я знаю, как сильно ты... любишь его... Илиона.

— О, Менандр! — Девушка бросилась вперед и обняла его. Внезапно отсутствие Симона показалось ей не настолько важным, как раньше. Моменты откровенности, которые она только что разделила с этим юношей, заставили ее почувствовать себя спокойнее и безопаснее.

Менандр неловко, но счастливо ответил на объятия.

Внезапно на вершине лестницы появилась голова в темном шлеме. Затем показалась фигура в темном плаще, за ней еще одна — двое темнокожих солдат с пустыми, ничего не выражающими лицами, поднялись на крышу и двинулись прямо к ним. На плече одного из них сидела сова.

Ледяной страх пронзил Илиону.

— Боги! Солдаты моего отца!

Сова уставилась на Менандра, протянула к нему крыло, затем жутко проскрипела:

— И-и-и-и-ли-и-и!

Ужас сковал девушку, когда ей показалось, что она слышит первые слоги своего имени в странном крике птицы. Юноша выхватил кинжал, а солдаты в черном направились к ним. Затем он увидел, что тот, который шел впереди, сжимает что-то в правой руке — цилиндр из светящегося металла, длиной и толщиной с большой палец человека. Из него исходил пронзительный вибрирующий гул.

— Илиона, встань за мной! — крикнул Менандр.

Светящийся предмет засиял ярче, издавая громкий пронзительный звук. На мгновение молодой самаритянин почувствовал странное покалывание, пронизывающее каждый его нерв... а затем внезапно потерял сознание.

Был девятый час дня, солнце клонилось к западу, когда Симон из Гитты поднялся на невысокий холм и увидел перед собой место своего рождения — ферму своего деда Симона, в честь которого он получил своё имя. Местность выглядела пустынной.

Долгое мгновение он стоял там, опираясь на посох, плащ развевался на прохладном ветру. Позади него, менее чем в миле, лежал город Гитта, прижавшийся к берегу узкой реки, вытекавшей из холмов и начинавшей свой путь по равнине к далекой дымке, обозначавшей море. Впереди, среди нескольких дубов у ручья, стоял знакомый дом и хозяйственные постройки; на склоне за ними паслось стадо овец.

Старые чувства шевельнулись в душе Симона, но его лицо выглядело высеченным из гранита, до такой степени оно было бесстрастным.

Он зашагал вперед. Ветер немного стих, когда он спустился в небольшую долину. Симон надеялся, что место окажется таким же пустынным, каким казалось; он не хотел, чтобы кто-либо знал о его присутствии. Он обошел Гиту стороной, чтобы избежать малейшей возможности быть узнанным кем-либо, кто знал его, хотя и понимал, что его внешность сильно изменилась за последние восемь лет. У него возникло искушение войти в город под видом странствующего мага, но любопытство пересилила жажда мести.

Однако другое побуждение всё же заставило его сделать этот небольшой крюк к тому месту, которое было самым счастливым в его детстве. Он вспомнил, как горевал, когда умер его дед. Симону тогда было всего четырнадцать; его бабушка переехала жить к нему и его родителям в их прекрасный дом в Себасте, но умерла в течение года. Теперь Симон был рад этому; его дедушка и бабушка не дожили до того бедствия, котороеримляне обрушили на их семью.

Приблизившись, он увидел, что дом действительно находится в плачевном состоянии. Большая часть штукатурки отвалилась от стен, обнажив кирпичную кладку, многие деревья во дворе были срублены, вероятно, на дрова. Здание в основном было построено в римском стиле, так как старый Симон проникся некоторым восхищением греко-римской культурой во время своей службы в армии Марка Антония. В лучшие времена это здание и окружающие его земли представляли собой образец сельской парковой элегантности, скромную виллу, подобную тем, что когда-то встречались только в Италии, но теперь были распространены по всей Римской империи. Симон задавался вопросом, кто был узурпировавшим владельцем, который допустил такое запустение.

Он подошел к потрескавшимся колоннам портика, намереваясь войти, но затем заметил, что стадо овец, которое он видел ранее, спускается с холма в его направлении. За колышущейся массой животных шел один пастух, а две очень большие собаки с громким лаем подгоняли их по бокам, удерживая в строю. Симон стоял и наблюдал, как овец загнали в деревянный загон; затем мужчина запер ворота и направился к нему, сопровождаемый двумя псами. Приблизившись, Симон заметил, что он был высок, бородат и крепко сложен, одетый в грубую тунику и темный плащ. В руках у него был дубовый посох. более длинный и толстый, чем у Симона, а на боку висел римский короткий меч.

Двое псов ощетинились, залаяли и злобно зарычали, словно собираясь напасть. Симон крепче сжал свой посох. Животные были огромными, мощного телосложения, явно не обычные овчарки.

— Рекс, Регул — стоять! — прорычал пастух.

Свирепые псы остановились, но продолжали злобно смотреть и скалиться.

Рекс... Регул?..

— Что тебе здесь нужно? – требовательно спросил пастух, подходя ближе. У него было широкое, грубое лицо, глаза хмурились из-под спутанных темных волос. Несколько шрамов и сломанный нос усиливали уродство и без того отталкивающей физиономии.

И Симон узнал его.

— Я спросил, что ты здесь делаешь? Отвечай, или я прикажу этим собакам сожрать твои кости, чего они только и ждут.

Симон подавил внезапный прилив ярости. Да, он знал этого человека и его собак.

— Чья это собственность? — Его голос был ровным и твердым.

Пастух отступил на шаг, почувствовав угрозу в этом незнакомце со стальным голосом и гранитным лицом. Собаки зарычали громче.

— Это место принадлежит трибуну Максенцию из Себасты. Он не желает видеть здесь посторонних. Убирайся.

— Возможно, я потенциальный покупатель.

Пастух пристально оглядел Симона.

— И чем ты это докажешь?

— А чем ты докажешь, что являешься смотрителем?

Мужчина грубо рассмеялся.

— Стал бы я пасть овец римлянина, если бы это было не так? Я слежу за этим местом для Максенция.

— Ты не очень хорошо справляешься. Максенций, должно быть, редко сюда приезжает или не очень ценит это место.

Пастух плюнул на землю.

— Я слежу за ним достаточно хорошо, чтобы его это устраивало. Он живет в Себасте и приезжает сюда лишь изредка, чтобы развлекать своих гостей-охотников.

Симон кивнул.

— А его шлюхи? А жертвы его пыток?

Мужчина подозрительно уставился на него.

— Ты слышал истории о Максенции, не так ли? Что ж, если ты хочешь кого-то прикончить, тебе придется поехать в Себасту и поговорить с ним или с Джахатом, сборщиком налогов, который управляет этим поместьем. Честно говоря, ты не выглядишь достаточно богатым, чтобы заплатить за это, да и чтобы купить это место тоже.

— Я пришел сюда не покупать, Акраб. Я пришел, чтобы рассчитаться по долгам.

Пастух нахмурился еще мрачнее.

— Баал и Анат! Откуда ты знаешь мое имя?

Симон рассмеялся тихим, но зловещим смехом.

— Неужели, Акраб, ты действительно меня не помнишь? Впрочем, возможно, и нет, ведь я был на восемь лет моложе, когда мы встретились, и ненависть еще не ожесточила мою душу мечтами о смерти и мести. Неужели эта жестокость теперь видна на моем лице, о Акраб?

— Говори прямо, черт тебя дери, или я спущу на тебя этих собак...

— Да, этих собак. Позволь мне рассказать тебе об этих собаках, Акраб. Они были с тобой одной ночью восемь лет назад, когда ты вошел в дом в Себасте со своим господином Максенцием, его римским подручным Скрибонием и сборщиком налогов Джахатом. Там были мужчина, его жена и их шестнадцатилетний сын, и они сопротивлялись вам, потому что вы и ваши хозяева пришли забрать у них все, что они имели.

Глаза Акраба расширились.

— Ты! — выдохнул он. — Симон бар Антоний!

— Они сопротивлялись, и ты — ты, Акраб, — по приказу Максенция натравил на них своих собак. Тогда их было три, помнишь? Они растерзали мужчину и его жену, которых ты и центурион Скрибоний затем закололи мечами; но прежде чем вы это сделали, сын убил одну из собак мечом своего деда и ранил Скрибония. Ты, Акраб, усмирил этого юношу, ударив его по голове сзади. Затем, за то, что он так хорошо сражался, юношу продали гладиаторам, и в течение двух лет он обучался боевым искусствам и убил много людей и зверей на аренах Рима. Затем он сбежал и скитался по дальним землям, изучая тайны смерти у могущественных колдунов, поклявшись однажды вернуться, чтобы отомстить тем, кто убил его родителей и продал его в рабство. И наконец он вернулся, Акраб, и теперь он стоит перед тобой.

— Рекс, Регул! — закричал Акраб, в его глазах был страх. — Взять!

Две огромные собаки прыгнули вперед, рыча и лая. Симон сбросил свою сумку с левого плеча и бросил ее в морду первого пса, затем резко взмахнул посохом. Твердая деревянная палка с треском обрушилась на голову второй бестии, раздробив одну сторону её нижней челюсти и разбрызгав по траве кровь и зубы. С предсмертным визгом тварь откатилась в сторону, дергаясь в конвульсиях, её глазные яблоки выскочили из орбит и болтались на нервных волокнах. Симон развернулся с ловкостью опытного бойца — как раз вовремя, чтобы встретить новую атаку первого пса и с такой силой вонзить свой посох ему прямо в рычащее горло, что тупой конец вышел наружу под хвостом, сопровождаемый брызгами кишок и потрохов. Затем он отскочил в сторону, едва успев увернуться от свистящего посоха Акраба.

Он вскочил на ноги, пригнувшись, и выхватил меч как раз вовремя, чтобы встретить атаку ревущего пастуха. Симон зарычал и взмахнул мечом; дубовый посох Акраба раскололся под этим ударом. Пастух отскочил назад, отбросил сломанную палку, выхватил свой собственный меч и снова бросился в атаку. Затем на несколько коротких мгновений сталь яростно кружилась и звенела — пока внезапно пастух, поняв, что столкнулся с противником более искусным, чем любой, с кем он когда-либо сражался, не отступил и начал отходить к дому.

Симон грубо рассмеялся.

— Неужели ты совсем не боец, Акраб? Я слышал, что ты был им, но, очевидно, без своих собак ты ничто.

Акраб зарычал и, схватив каменную урну, швырнул ее. Симон легко уклонился от снаряда и бросился вперед. Снова сталь столкнулась в бою, вихрь яркого металла, слишком быстрый, чтобы уследить за ним глазом — и внезапно меч Акраба завертелся и с грохотом упал на плиты портика.

Упал, вместе с правой рукой, которая все еще сжимала его.

Акраб вскрикнул, когда из его запястья хлынула кровь. Левой рукой он выхватил из-за пояса кинжал и неуклюже замахнулся, чтобы метнуть его. Меч Симона взметнулся в воздух и с глухим звуком вонзился в живот Акраба. Пастух опустился на колени, глаза и рот широко раскрылись от боли; он уронил кинжал и беспомощно схватился за рукоять меча. Затем его глаза закатились, и он рухнул вперед; меч вошел в живот по самую рукоять, лезвие торчало на фут из спины.

Симон подошел к пронзенной туше и толкнул ее носком сапога. Она не шелохнулась.

— Ты всего лишь первый, Акраб, — пробормотал он. — Клянусь богами Эбала и Сеира*, я обещаю это; ты всего лишь первый.

* Эбал — гора в Самарии вблизи города Шхем. С горы Эйваль провозглашались проклятия нарушителям Моисеева Закона. Сеир — гористая местность на территории современной Иордании между Красным и Мёртвым морями.

Глава IV

— Расскажи мне всё, Толмай! — настоятельно попросил Досифей. — Какое отношение имеет этот рабби Иешуа Бар Йосеф к тому, что ты рассказал мне об Изхаре, Хоразине и приспешниках Ассатура?

— Я мало знаю, — ответил лысый старик, — но могу тебя заверить, что Изхар и этот Иешуа не друзья. Более того, я думаю, что один из последователей рабби Иешуа мог что-то украсть из Чёрной синагоги в Хоразине.

Досифей подался вперёд, его глаза блестели от любопытства.

— Некоторое время назад Изхар изменился, — продолжал раввин Толмай, нервно поглядывая на северо-запад. — Теперь мало кто посещает его синагогу.

Досифей, проследив за его взглядом, заметил далёкие холмы и расположившийся у их подножия город, примерно в трёх римских милях от них по ту сторону равнины. Хоразин.

— Изменился? Как?

— Он окружил себя одетыми в чёрное стражами, числом около двадцати. Они охраняют синагогу ночью. Некоторые люди, которые раньше посещали службы Изхара, а теперь приходят в Капернаум, чтобы посещать мои, рассказывают мне, что глаза Изхара и его стражников светятся в темноте. Другие говорят, что Изхар стал колдуном и держит сову в качестве фамильяра.

— Понимаю. А этот рабби Иешуа?

— Ах! — Толмай печально покачал головой. – Это настоящий колдун! Позволь мне рассказать тебе, что случилось в тот день, когда я разрешил ему выступить в синагоге Капернаума. Его послание с самого начала было странным, ибо он говорил не просто как учитель, но как человек, получивший полномочия от самого Яхве, подчёркивая, что он пришёл исполнить Закон. Меня это раздражало, и я уже было поднялся, чтобы возразить, когда вдруг поднялся другой человек и воскликнул: «Что тебе до нас, рабби Назарянин? Думаешь нас уничтожить? Я знаю тебя — ты из Уагио-тсотхо!»

— Он так сказал? — воскликнул Досифей.

— Ага. Большинство, однако, его не поняли, ничего не зная об этом, и подумали, что он сказал «о агиос тоу Теу» — «Святой от Бога. Но я был рядом и хорошо это слышал. Он отчётливо произнёс каракосское имя Уагио-тсотхо — то самое, которое древние евреи называли Яхве Цваот, а стигийцы — Йог-Сотот.

Досифей вздрогнул.

— Боги! Скажи мне тогда, кто был этот человек, который так говорил?

— Он был одним из одетых в чёрное воинов Изхара!

Досифей кивнул, словно понимая.

— Продолжай, Толмай, продолжай. Ничего не упускай.

— Затем произошло нечто странное. Рабби Иешуа достал из-под своего плаща небольшой металлический цилиндр, который странно гудел, и протянул его в сторону того человека, затем сказал: «Замолчи и выйди из него!» И тогда, Досифей, тот человек упал в конвульсиях, и… и что-то вышло из него! Это было похоже на зеленоватую жидкость, текущую изо рта, ноздрей, из всех пор его лица. В следующее мгновение оно покинуло его и собралось в зеленоватую, пульсирующую яйцевидную форму, размером с ладонь; затем, пока собравшиеся в ужасе наблюдали за происходящим, оно потянулось вверх по стене, перебралось через подоконник и исчезло, как змея, в узком переулке снаружи.

Странные эмоции отразились на лице Досифея.

— Продолжай, Толмай, — снова попросил он.

— Разумеется, моя община пришла в неистовство. Многие восклицали: «Кто это такой, что повелевает нечистыми духами, и они повинуются ему?» Когда рабби Иешуа покинул синагогу, все последовали за ним, включая моего сына Нафанаила, и до конца дня в Капернауме не говорили ни о чём другом, кроме как о человеке, одержимом демонами.

— А что стало с этим одержимым?

— Я поговорил с ним, когда все остальные ушли, ибо он был слишком слаб, чтобы последовать за ними. Он оказался греком по имени Несс, солдат; он утверждал, что сразу после увольнения из легиона в Эфесе демон овладел им и заставил служить колдуну по имени Продикос в течение двух лет, наряду со многими другими одержимыми. Когда этот Продикос был наконец убит магией других колдунов, все его выжившие воины-демоны отправились в Хоразин, извечный центр поклонения Ассатуру, чтобы поступить на службу к Изхару, который тоже был одержим демоном, как мне сказал Несс. Грек был благодарен своему спасителю, рабби Иешуа, и как только немного окреп, спешно последовал за ним.

— Боги! — выдохнул Досифей. — Продикос...

— Ты упоминал этого колдуна и его библиотеку тайных знаний.

— Ага. Я был одним из тех «других колдунов», которые стали причиной его гибели и, возможно, тем самым спасли мир от Великой Ночи!

— И ты действительно убил его?

Досифей нахмурился в раздумье.

— Хотел бы я знать. Я полагаю, что он вместе со своим фамильяром был унесён в пещеры Хараг-Колата, где, если книга Останеса говорит правду, он теперь должен лежать связанным тысячу лет. Но это сложные вопросы, Толмай — ты бы понимал, насколько, если б так же глубоко изучал древние писания, как и я.

— Тогда тебе следует позволить мне сделать это. Я должен увидеть те свитки из библиотеки Продикоса, которые ты купил.

— И ты их увидишь. Но сначала скажи мне, что стало с этим колдуном Иешуа Бар Йосефом.

— Я слышал, что он изгонял всё больше демонов — которые иногда затем вселялись в животных, сводя их с ума от ужаса. Он также вылечил многих людей от болезней при помощи странных методов. Однажды я видел, как он излечил человека с парализованной рукой в моей собственной синагоге; в другой раз он исцелил дочь моего главного старейшины, которую считали умершей. После этого я больше не разрешал ему там проповедовать, потому что учёные фарисеи прослышали о его деяниях и часто приходили спорить с ним, создавая опасную ситуацию. Некоторые заходили так далеко, что требовали, чтобы его судили за колдовство, хотя он совершал лишь благо для других. Что касается самого рабби Иешуа, то он утверждал, что его колдовство было ничем иным, как знаком того, что он пришёл исполнить Закон. Позже я слышал, что он отправился в Хоразин, чтобы противостоять Изхару, но Изхар и его одетые в чёрное стражники не пожелали приближаться к нему и отказали ему в синагоге — которая теперь, как ни странно, охранялась римскими войсками! Затем он отправился в Вифсаиду и точно так же столкнулся с нашим старым другом раввином Самезером, который тайно хранит знания Ихтиллы и Демхе, как и я; Самезер тоже отказал ему в своей синагоге, и Бар Йосеф наконец покинул этот регион — но не прежде, чем проклял все три наших города, предсказав день гнева, который скоро наступит и перед которым померкнет разрушение Содома и Гоморры!

— И куда же наконец отправился этот безумный рабби?

— Самое последнее письмо Нафанаила сообщает мне, что этот человек и его последователи теперь творят своё колдовство к югу от Декаполиса и к востоку от Иордана. Нафанаил настоятельно призывает меня присоединиться к ним — меня! Если бы у меня были лишние волосы, я бы вырвал их и сжёг в горе на тайном алтаре Ихтиллы!

— И всё же, Толмай, ты говоришь, что этот Иешуа исцелил многих от их болезней или избавил их от демонов Ассатура, и что он призывает к исполнению Закона, который ты публично поддерживаешь.

— Закон, возможно, хорош для простолюдинов, — сказал Толмай, — но этот человек навязывает его всем. Однако я знаю, что он обладает тайным знанием, и видит лучше нас. Из его проповедей я чувствую, что он знает о древних культах Ханаана и даже о гораздо более древних культах Каракоссы. Почему же тогда он проклинает наши города за то, что мы не хотим снова принять суровый Закон Яхве, как Иисус Навин когда-то навязал его моим предкам? Неужели он не понимает, что римляне этого не допустят!

— Они не допустят. — В глазах Досифея промелькнула горечь. — И всё же, если бы я думал, что этот Иешуа действительно может исполнить Закон, я бы последовал за ним до конца, ибо Яхве когда-то повелел своим избранникам предать мечу все другие народы этой земли. О, если бы его повеление когда-нибудь исполнилось над римлянами!

Толмай снова беспокойно оглядел тихий берег, словно опасаясь, что их могут подслушать.

— Я сказал достаточно, Досифей. Теперь твоя очередь. Расскажи мне, что ты знаешь обо всём этом.

Досифей согласился. Он рассказал Толмаю о своём путешествии в Парфию, где он с Симоном и Менандром учился у странного мага Дарамоса; об их возвращении в Эфес и встрече с одетыми в чёрное приспешниками Ассатура; об их последующем путешествии в Антиохию, а затем на юг, в Экдиппу, откуда Досифей совершал свои одиночные вылазки в горы, чтобы вести раскопки среди руин Хали.

Солнце уже склонилось далеко к западу, когда он закончил рассказывать Толмаю о последних событиях.

— Я завидую тебе, — сказал Толмай, когда Досифей закончил. — О, если бы Нафанаил сопровождал тебя в твоих путешествиях и разделил с тобой приобретённые знания и мудрость!

— Возможно, он обрёл свою собственную мудрость, которой мы не разделяем. Скажи мне: кто, кроме Нафанаила, следует за этим странным рабби?

Толмай скривился.

— Увы, мой сын попал в дурную компанию! Из двенадцати ближайших доверенных лиц рабби семеро — простые рыбаки, грубые мужланы. Ещё один — фанатичный зилот, выступающий против Рима, а другой — вымогатель налогов для римлян — вот уж точно накликает беду! Мой Нафанаил и его друг Филипп, сын Самезера из Вифсаиды — единственные галилеяне в его компании, получившие хоть какое-то образование, и они очень молоды.

— Это одиннадцать, — сказал Досифей. — Ты сказал, что их двенадцать.

— Ах, двенадцатый! Он не галилеянин, как остальные, а рыжеволосый иудей по имени Иуда бар Симон из Кериофа. И я ошибся, сказав, что Нафанаил и Филиппа — единственные образованные люди в этой группе, ибо я подозреваю, что этот Иуда из Кериофа обладает большим тёмным знанием, чем все остальные последователи рабби вместе взятые. Я слышал, что, возможно, именно он сумел украсть Чашу Биах из Чёрной синагоги после того, как его учителю не разрешили туда войти.

Досифей вздрогнул.

— Чаша была украдена?

— Так мне сказал грек Несс; кроме того, Самезер из Вифсаиды слышал это от другого солдата Изхара, из которого рабби Иешуа изгнал демона. Этот Иуда из Кериофа, очевидно, искусный колдун; никто другой не смог бы пройти мимо нечеловеческой стражи, чтобы украсть столь тщательно охраняемую вещь.

— Ты прав, Толмай, — сказал Досифей, — странные вещи творятся в этой земле. Посмотри. — Он залез под плащ, достал небольшой кожаный мешочек, положил его на плоский камень и развязал шнурок, которым он был завязан. — Скажи мне — ты когда-нибудь видел такие предметы?

Толмай ахнул, увидев два предмета, лежавшие на развёрнутом квадратном куске кожи.

— Ихтилла! Этот медальон — он изображает Гиады, средоточие власти Ассатура. Точно такой же носил Несс. Он утверждал, что это позволяло приспешникам Ассатура, которые его носили, находить друг друга на расстоянии многих десятков миль; после своего освобождения он снял его с себя, и я бросил медальон в Галилейское море перед закатом. И серебристая сфера с тонким выступом — у Несса тоже была такая, и она разделила судьбу медальона, упокоившись в озере. Грек сказал мне, что эти предметы были злом, превосходящим всякое воображение — один был орудием порабощения, другой — смерти. Я настоятельно призываю тебя выбросить их, Досифей!

В глазах старого самаритянина мелькнуло сомнение; он взглянул на волны, плещущиеся у близкого берега.

— Возможно, ты прав, старый друг. Я чувствую, что эти предметы заключают в себе странное колдовство. И всё же, как можно обрести знание, если избегать всего странного, всех опасностей?

— Досифей, смотри!

Ужас засиял в глазах Толмая. Досифей резко обернулся и увидел четырёх мужчин, приближавшихся к ним по пустынному пляжу, в чёрных плащах и доспехах, несущих между собой покрытые чёрной тканью носилки. У переднего на плече сидела сова, и он держал в руке небольшой гудящий металлический цилиндр.

— Нет! — закричал Толмай. — Нет!

Затем цилиндр засветился, пронзительно зазвенел — и больше они не различали ничего.

Симон остановился на вершине невысокого хребта и бросил взгляд назад, на северо-запад. Темные клубы дыма поднимались к небу. За ними, на западе, солнце опускалось к невысоким холмам за долиной, касаясь верхушек дубов.

Он вздохнул. Вечерние тени уже окутывали горящую виллу его деда. Для него они будут окружать ее всегда, ибо он никогда больше туда не вернется. Он пробыл там лишь достаточно долго, чтобы осмотреть внутренность дома; там было грязно — очевидно, Максенций превратил его в охотничий домик. Симон нашел несколько больших амфор с ламповым маслом, вылил их на пол, затем открыл все двери и окна и поджег. Пока потрескивало пламя, он достал свой меч и посох, вымыл их в ручье, а затем, словно по некоторому раздумью, вернулся, чтобы забрать последнюю вещь у мертвого Акраба.

Перед уходом он распахнул ворота овчарни, чтобы животные могли свободно бродить по холмам.

— Так заканчивается твое владение этой собственностью, Максенций, — пробормотал Симон. — Если твои вестники будут быстры, ты, возможно, даже узнаешь об этом до того, как закончится и твоя жизнь.

Он замер, услышав рядом с собой хлопанье крыльев. Подняв глаза, самаритянин увидел большую сову, сидящую на ветке прямо над ним. Птица бесшумно взлетела в тот же миг, но не раньше, чем Симон успел заметить на ее груди что-то похожее на маленькую металлическую коробочку, на которой светились крошечные мигающие огоньки. Затем она исчезла в направлении тенистой долины. Симон попытался проследить ее полет, но вместо этого увидел на дальнем подъеме темные силуэты двух мужчин среди редких дубов.

Люди в черных плащах и темных доспехах, идущие в его направлении?

Нет, он не мог сказать наверняка. На таком расстоянии, против света заходящего солнца, сами деревья и гребни холмов казались черными. А тем временем люди исчезли — шли ли они к нему или от него, Симон не мог знать. Он взглянул на небо; одинокая птица кружила высоко вверху, возможно, та самая сова.

Он вздрогнул, затем повернулся и быстро зашагал на юг. Не следовало находиться в этой местности, когда будет обнаружено тело Акраба.

Пока Симон шел по тропе в угасающем вечернем свете, он пытался представить, что сделают суеверные жители Гитты, когда до них дойдёт весть о покойнике. Они приведут телицу, принесут ее в жертву и пустят ее кровь в ручей, чтобы воды унесли от них любой грех, связанный с убийством — так предписывала священная книга Закона. В какой же странной земле он вырос, настолько пропитанной мрачными видениями греха и колдовства! И как же повезло, подумал Симон, что его дед успел столько повидать в окружающем мир — достаточно, чтобы поклясться, что ни его сын, ни внук не останутся необразованными и в результате не унаследуют темное наследие суеверий этой земли.

Возможно, из-за того что он был погружен в такие мысли, Симон вышел на лесную поляну, не заметив, что она уже занята полудюжиной римских солдат.

Римляне увидели его лишь мгновение спустя после того, как он увидел их; отступать было уже поздно. Один был верхом на муле, остальные пятеро пешие. Посреди них стояла молодая девушка в самаритянской одежде, ее темные глаза были широко раскрыты от страха. Симон мгновенно понял, что наткнулся на грязную сцену, слишком распространенную в этой земле — завоеватели развлекались с завоеванными!

Всадник — судя по его доспехам, не выше декуриона по званию — заставил своего мула сделать шаг или два к Симону. Мул едва ли был породистым животным — вероятно, его отобрали у какого-нибудь бедного местного фермера, решил Симон. Затем декурион крикнул по-гречески:

— Эй, самаритянин, тебе пора уходить. Как видишь, в этом лагере едва хватает мяса для меня и моих людей!

Остальные солдаты засмеялись. Симон мельком заметил среди них испуганные, как у птицы, глаза девушки. На мгновение он подумал о нападении, но затем передумал. Их было слишком много, а у него была собственная важная цель.

— Постой! — Глаза декуриона сузились, когда он обратил внимание на оружие Симона и отметил у незнакомца сложение и манеры бойца. — Постойте, ты! Прежде чем уйти, я хочу увидеть твои документы.

— Зачем?

— Чтобы убедиться, что ты не один из этих зилотов, которые бродят по всей стране и устраивают беспорядки. Почему ты путешествуешь один так далеко от главной дороги?

— Очевидно, не по той же причине, что вы.

Римлянин нахмурился.

— Не дерзи. Чей ты слуга? Если ты не сможешь объяснить свое присутствие здесь, тебе не поздоровится.

Симон вздохнул, на мгновение взглянул на небо, чтобы успокоить свою душу, как учили его парфянские наставники, а затем повернулся лицом к врагам. Он знал, что ему придется сражаться, как бы малы ни были его шансы против шести обученных римских солдат. Тем не менее, его гладиаторские навыки могли позволить ему убить двоих при первом неожиданном нападении, а магические способности, возможно, еще двух.

Внезапно сзади послышался звук быстрых шагов по тропе.

Глаза декуриона расширились от удивления и раздражения. Симон повернулся и увидел, как два человека вышли на поляну и остановились. Двое солдат, одетых в черные плащи и доспехи, теперь стояли неподвижно. На плече одного из них сидела большая сова.

— Клянусь Гадесом! — воскликнул декурион. — Чего вам надо?

Один из новоприбывших поднял руку и указал на Симона.

Римлянин нахмурился, и трое его людей шагнули вперед, положив ладони на рукояти мечей; двое других остались позади, удерживая испуганную девушку, глаза которой были широко раскрыты.

— Он вам нужен, да? — Голос декуриона был громким; ему не нравился вид этих молчаливых людей в черном. — Откуда мне знать, что он не зилот? Откуда мне знать, что вы не зилоты?

Один из новоприбывших достал из поясной сумки какой-то маленький блестящий предмет. Черты его лица были жесткими, бесстрастными.

— Не мешайте нам, — сказал он по-гречески, голос его был странно бесцветным.

Римлянин выхватил короткий меч.

— Клянусь Поллуксом, ты не будешь мне приказывать…

Пламя пронзило воздух с резким треском; декурион вскрикнул, когда его металлический нагрудник разошелся длинной расплавленной полосой. Он с грохотом рухнул с мула, и испуганное животное развернулось, чтобы умчаться. Быстро, как мысль, Симон схватил его за гриву и вскочил на спину, цепляясь изо всех сил, пока животное неслось прочь сквозь группу солдат и выскочило с поляны в кольцо скрывающих её дубов.

Он тут же схватил поводья, остановил мула и оглянулся назад.

Пятеро оставшихся римлян бежали к фигурам в черных плащах, выхватив мечи. Затем раздались новые резкие трещащие звуки, новые вспышки пламени и раздались мучительные крики. Трое солдат упали, дым поднимался от их дергающихся тел; четвертый развернулся и бросился бежать, а пятый сорвал лук с плеча и наложил стрелу. В тот же миг Симон увидел еще одну мелькнувшую фигуру — самаритянскую девушку, бежавшую с поляны прямо к нему; четвертый римлянин нёсся прямо за ней.

Тетива лука солдата звякнула; стрела пронзила одного из людей в черных плащах, и сова на его плече взмыла в воздух. Затем тонкая струя огня вырвалась из руки второго солдата в темном одеянии, и римский лучник с криком рухнул на траву, его лицо почернело и пузырилось, как смола. Симон почуял запах горелой плоти. Затем он увидел, как девушка промчалась мимо него, а за ней — бегущий римлянин. Он направил своего скакуна между ними и ударил; тяжелый посох с треском врезался в кость, и солдат, корчась, упал на траву с проломленным черепом.

— Сюда! — крикнул Симон девушке, скача за ней. – Прыгай, скорее!

Девушка отреагировала с удивительной быстротой, схватила протянутую руку Симона и вскочила на мула позади него. Самаритянин оглянулся на поляну.

— Баал! — воскликнул он.

И в тот же миг девушка вскрикнула — ибо пронзенный стрелой солдат все еще стоял на ногах, лицом к своему одетому в чёрное спутнику. Оба они наводили на нее и ее спасителя блестящие предметы.

— Хейя! — Симон ударил мула по бокам, заставив его мчаться сквозь дубовую рощу. Позади он услышал резкий треск, увидел вспышки света, учуял запах горящих веток и почувствовал, как девушка в ужасе цепляется за него, пока они отчаянно уносились от странной неземной опасности.

Менандр медленно, мучительно приходил в себя; его лицо и конечности невыносимо покалывало невидимыми иголками; всё остальное тело казалось онемевшим.

Он открыл глаза. Ему казалось, что он заперт в узком пространстве. Свет был тусклым. Он попытался подняться, но не смог; мышцы не слушались. Затем он почувствовал покачивание. Он лежал на спине; узкое пространство, в котором он лежал, было твердым сверху и занавешенным по бокам.

Носилки. Его несли в носилках.

Он размял руки, напряг мышцы икр. Покалывание поднималось по конечностям, медленно вытесняя онемение. Юноша смог поднять правую руку и осторожно отодвинуть правую занавеску. Он увидел свет сумерек — и неподалеку другие занавешенные носилки, которые несли четверо стражников в черных плащах.

Менандр опустил руку. Занавеска закрылась. Он пошевелил левой рукой, сумел слегка повернуть голову, почувствовал тепло и гладкость человеческой кожи, увидел в полумраке плавные изгибы стройных ног. С большим усилием он слегка приподнял голову и увидел, что Илиона лежит рядом с ним в носилках, ее обутые в сандалии ноги касаются его левой щеки. Казалось, она была без сознания. Толстые веревки дугой проходили над ними обоими, крепко привязывая их к полу носилок.

Менандр напряг конечности; чувствительность медленно возвращалась к ним. Он вспомнил, как парфянский наставник Дарамос учил его освобождаться от пут; однако эти способы оказались ненужными, ибо, как только руки стали подвижными, он обнаружил, что может легко высвободить их из веревок, которые, очевидно, были предназначены лишь для того, чтобы они с Илионой не выпали из носилок. Осторожно юноша протянул левую руку над ногами девушки, раздвинул занавеску, и увидел огненное зарево заката за далекими холмами. Затем он опустил занавеску обратно.

Закат слева. Это означало, что его и Илиону несли на север.

На север — к Хоразину.

Менандр энергичнее напряг конечности, зная, что должен вернуть чувствительность и подвижность прежде чем те, кто его несли, достигнут своей цели. Каким-то образом он знал, что его бедственное положение произошло из-за увлечённости Досифея темным колдовством — старый дурень раскопал запретные тайны, и теперь черные стражники пришли наказать их всех. Менандр проклял себя. Они, должно быть, следили за первой гостиницей, выжидая удобного момента, чтобы последовать за ним. Почему он не был осторожнее?

Илиона слегка застонала. Менандр удвоил свои усилия, чтобы выскользнуть из веревок. Чувствительность возвращалась к его бедрам и плечам мучительным покалыванием; он стиснул зубы, подавляя желание закричать. Через несколько минут он освободился от пут, его способность двигаться почти полностью восстановилась. Медленно, осторожно он перевернулся; его похитители не должны догадаться, что он свободен.

Илиона снова застонала, слегка пошевелила конечностями. Она тоже начинала приходить в себя.

— Лежи тихо, — прошептал Менандр ей на ухо.

Девушка открыла глаза — большие, карие, полные страха. Менандр надеялся, что ее страх не отражается в его собственных.

— Лежи спокойно. Напрягай мышцы. Скоро сможешь двигаться. Не бойся и не делай резких движений и не кричи.

Илиона закрыла глаза, казалось, повинуясь указаниям юноши. Менандр снова украдкой взглянул с левой стороны носилок. Заката уже не было видно, только темные кирпичные фасады зданий да булыжная мостовая. Очевидно, они уже были в Хоразине. Он услышал дыхание Илионы, повернулся и увидел, как ее грудь быстро поднимается и опускается под туникой, когда она напрягала конечности. Очевидно, страх быстро возвращал ее в сознание.

— Не бойся, не шуми.

— Менандр, где мы? — прошептала она. — Что происходит?

Юноша снова украдкой взглянул за занавеску. Он мельком увидел ряд римских стражников, выстроившихся перед колонным портиком из черного камня, колонны которого отражали свет факелов стражников, а над ним зловеще ухмылялся высеченный барельеф змееволосой Медузы Горгоны. Он тут же опустил занавеску обратно.

Римские солдаты. Почему они охраняют это мрачное святилище?

— Что происходит, Менандр? — повторила девушка с тревогой, заметив беспокойство в его глазах.

— Мы в синагоге Хоразина, — прошептал юноша. — Досифей рассказывал мне о ней.

В глазах девушки промелькнул ужас.

— Святилище Ассатура?

Менандр зажал ей рот рукой.

— Тихо! Мы уйдем.

Илиона кивнула. Через мгновение она тоже освободилась от веревок. Менандр почувствовал, как носилки наклоняются — очевидно, их несли по ступеням в храм, атем снова выровнялись. Еще дюжина шагов, и повозка остановилась.

Менандр осторожно приоткрыл правую занавеску. Вторые носилки все еще стояли рядом с теми, где был он — одетые в черное стражники осторожно опускали обе на пол. В следующее мгновение один из них распахнул занавески других носилок, и Менандр ахнул, увидев внутри двух связанных людей — лысого Толмая, которого он помнил как священника синагоги в Капернауме, и своего седовласого наставника Досифея. Затем занавеску носилок Менандра отдернули, и прозвучал резкий голос:

— Выходите!

Менандр и Илиона, все еще растирая затекшие конечности, нерешительно выбрались из паланкина. В синагоге римлян не было, только одетые в черное стражники. С опаской взглянув в сторону задней части храма, где стояли ковчег и возвышение для оратора, Менандр увидел высокую, закутанную в темный плащ фигуру с горящими желтыми глазами, а рядом с ним другую, невысокую, закутанную в капюшон, у которой вообще не было видно глаз.

— Выходите, — повторил высокий, — и идите сюда.

Они медленно, осторожно двинулись вперед — и когда приблизились, Менандр узнал в высокой фигуре человека, которого он встретил четыре года назад. Квадратное лицо, темная борода, тяжелые брови… да, это был Изхар, раввин Хоразина, хранитель древних секретов Каракоссы — и все же теперь это был совсем другой Изхар с прямой жесткой осанкой и грозными желтыми глазами.

— Менандр! — ахнула Илиона, схватив его за руку. — Кто они?

Более высокая из двух фигур шагнула вперед, спустилась на несколько ступеней с кафедры и презрительно посмотрела на них сверху вниз. Менандр невольно съежился под жутким желтым огнём этих глаз.

— Этого зовут Изхар, — медленно произнесло существо, указывая на себя. — Его мозг помнит тебя, юноша — тебя зовут Менандр. Он встречал тебя несколько лет назад — тебя и этого седовласого в других носилках.

Менандр почувствовал, как по его коже побежали мурашки. В том, как Изхар говорил с ним, было что-то нечеловеческое, что-то неправильное.

Внезапно из других носилок донесся стон. Менандр и Илиона обернулись и увидели, что Досифей и Толмай шевелятся и ощупывают веревки, которыми они были связаны. Их глаза дрогнули и медленно открылись.

— Боги! — простонал Досифей. — Неужели мы в аду?..

Глаза Изхара засверкали еще ярче, словно сверхъестественной угрозой.

— Хорошо, — пробормотал он. — Хорошо. Вы все очнулись. А теперь, если хотите умереть безболезненно, вы расскажете мне все о том, как помогали тем, кто замышляет против нас.

Симон и девушка разбили лагерь среди дубов на пологом склоне холма, вдали от всех троп. Мул, освобожденный от седла и вьюков, стоял неподалеку на привязи; он был изрядно нагружен припасами, и из них Симон приготовил им ужин на небольшом костре. Солнце еще не скрылось за горизонтом, но Симон хотел, чтобы огонь погас до наступления темноты, когда его пламя могло быть замечено между деревьями. Тени уже сгущались.

Они ели молча. Симон был голоден, и простая чечевичная похлёбка с сушеной говядиной казалась ему восхитительной. Девушка ела мало, нерешительно, время от времени бросая на него нервные взгляды. Страх почти пропал из ее глаз, но в них все еще оставалось какое-то затравленное выражение — и что-то недоуменное, любопытное. Симон не мог ее понять.

— Знаешь, тебе не стоит меня бояться, — сказал он. — Я не римлянин. Скажи мне, куда ты направлялась, когда тебя остановили те солдаты? Я прослежу, чтобы ты добралась туда в безопасности.

— Я вела этого мула в одно из поместий моего господина.

— А! Так мы едим припасы твоего господина, а не римлян. Я позабочусь о том, чтобы ему заплатили за все недостающее, так что тебя не накажут — хотя я не могу представить, чтобы он пожалел мне одну-две хорошие трапезы после того, как я спас его добро. Но, клянусь Мотом ! — что заставило твоего господина отпустить тебя, молодую девушку, одну в эту глухую местность?

В глазах девушки появилась тревога.

— Все не так, как ты думаешь. Мой господин — римлянин, а те солдаты были под его командованием. Боюсь, их послали тайно похитить меня, чтобы моя госпожа не узнала об этом. Мой господин очень разозлился на меня. — Девушка вздрогнула. — Его солдаты сказали, что хотели… развлечься со мной… прежде чем убить меня.

Симон мрачно нахмурился.

— Римляне, — пробормотал он.

Девушка отставила миску с похлёбкой и поднялась.

— Мне нужно идти. Я никому об этом не скажу. Я тебя не знаю и не буду описывать. Скажу, что на нас напали зилоты. Пожалуйста, помоги мне погрузить припасы обратно на мула. Если я опоздаю, Акраб побьет меня, как бы я ни оправдывалась.

— Акраб! — Симон мгновенно вскочил на ноги. — Ты везла эти припасы Акрабу, слуге римлянина Максенция?

Девушка, съежившись под мрачным хмурым взглядом самаритянина, тупо кивнула.

— Акраб тебя не побьет, — сказал Симон. — Он мертв. Я убил его не более двух часов назад.

— Этого… этого не может быть. Никто не смог бы убить Акраба.

— Смотри же! — Симон наклонился, достал из своего мешка завернутый в кожу предмет и поднял его. — Взгляни на его лицо!

Кожа упала. Девушка, всё еще дрожа, отпрянула от отрубленной головы, которая болталась, схваченная за волосы, в руке Симона. Лицо было белым, а глаза ужасно закатились вверх, кровь запеклась на перерубленной шее.

— Смотри, девушка! Я несу ее твоему господину, Максенцию. Он тоже ее увидит — перед тем как умрет!

Девушка упала на колени, дрожа.

— О, Симон, нет! Ты не должен — тебя убьют.

Выражение лица Симона смягчилось. Он отложил голову в сторону, шагнул вперед и озадаченно нахмурился.

— Скажи мне, девушка, откуда ты знаешь мое имя?

Она подняла на него глаза.

— Разве ты меня не помнишь, Симон бар Антоний? Я Лотис. Моя мать была служанкой у твоих родителей. Ты помогал мне учиться читать. Разве ты не помнишь?

— Лотис? — Симон наклонился ближе, и увидел знакомые черты в белом, обращенном к нему личике девушки. — И правда! Тебе было всего восемь, когда… когда римляне пришли в мой дом.

— Симон! — Девушка вскочила и бросилась ему на шею. — О, Симон, ты был так добр ко мне!

Симон обнял ее в ответ, почувствовал, как она начинает всхлипывать.

— Лотис…

— Каве!

Они отпустили друг друга, испуганные резким птичьим криком. Большой ворон с шумным взмахом крыльев опустился на ветку дуба.

— Каве!

— Карбо! — воскликнул Симон. — Что за опасность? О чем ты кричишь?

— Каве бубо! Каве негрум!

— Сова? Чёрный? Что?..

— Негрум венит!* — пронзительно крикнула птица, взлетая в воздух.

— Что! Вернись! Куда ты летишь?

— Капер! — каркнул ворон, взмывая вверх. — Капер!

Затем он оказался над деревьями, улетая на северо-восток, черное пернатое пятнышко на желтом фоне предвечернего неба. Еще мгновение — и оно исчезло.

* Чёрный идёт! (лат).

Глава V

— Ты разговаривал с ним! — ахнула Лотис. — Он говорил с тобой! Мне послышалось, он сказал остерегаться совы и… «чёрного»?

— Думаю, да. Птица, кроме как на латыни, почти не говорит, да и ту не очень хорошо знает.

— Кроме как на латыни? — Девушка нервно рассмеялась. — И сколько, по-твоему, птиц вообще умеют разговаривать хоть на каком-то языке? Ты стал колдуном, Симон?

— Нет, всего лишь бродячим фокусником. Если кто и является настоящий колдуном, так это мой наставник Досифей. Уверен, он послал Карбо шпионить за мной, и теперь птица возвращается в Капернаум, чтобы доложить ему.

— Он предупредил тебя о «чёрном». — Лотис взглянула на деревья, где сгущались густые тени. — Может быть, он имел в виду одного из тех одетых в черное солдат, которые убили римлян?

— Не думаю, что они могли так быстро добраться сюда пешком. Садись, Лотис, и успокойся. Мы доедим ужин. Потом, на всякий случай, соберем вещи и продолжим путь, пока луна еще высоко.

Они молча продолжили есть, пока садилось солнце и угасал огонь. Симон размышлял. Встреча с этой девушкой, несомненно, была удачей. Без сомнения, она знала привычки Максенция и могла помочь Симону добраться до него.

Мысли Симона прервал звук чьих-то шагов неподалеку. Он поднял взгляд. Кто-то спускался по склону холма, через лес.

Затем Лотис ахнула от внезапного страха — ибо в тенях под ближайшими дубами появилась фигура человека, одетого в черное, человека, чьи большие остекленевшие глаза жутко отражали угасающий свет костра.

Менандр съежился под взглядом желтых светящихся глаз раввина Изхара — и все же ещё больший страх у юноши вызывал пустой черный капюшон приземистого существа позади раввина из темных рукавов одеяния которого торчало нечто похожее на щупальца кальмара без пальцев. На мгновение он в панике подумал о том, чтобы броситься бежать, но тут же передумал, увидев нескольких темных стражников, с желтыми глазами, как у Изхара, стоявших рядом с ним с блестящими металлическими предметами в руках.

— Толмай! — крикнул Изхар. — Досифей! Поднимитесь оба и предстаньте перед нами.

Менандр наблюдал, как двое стариков освобождались от веревок, которые удерживали их на полу носилок. Они неуклюже поднялись, затем нерешительно шагнули вперед, со страхом в глазах.

— Изхар! — ахнул Толмай. — Что с тобой стало?

Желтоглазый раввин поднял руку.

— Молчите и слушайте. Я стал тем, кем вы тоже удостоены стать. То, чего мы так долго ждали, свершилось. Те, кто эоны лет назад пришли на землю из облачных глубин Демхе, наконец пробудились. Те, кого люди называют Ам-ха-арец — Земной Народ — наконец восстали, чтобы завладеть нашими телами, дабы мы могли служить им в их великой цели.

Толмай задрожал; страх в его глазах внезапно смешался с мистической тоской.

— Неужели это?..

— Нет! — воскликнул Досифей. — Берегись, Толмай — они станут использовать твое тело в ущерб твоей душе!

Изхар шагнул вперед, презрение светилось в его желтых глазах.

— Разве я выгляжу использованным, Толмай? Взгляни на меня внимательно. Мы ведь ровесники, не так ли? Разве я не изменился с нашей последней встречи?

— Боги, это правда! — ахнул Толмай. — Смотри, Досифей, его борода темнее, а на лице стало меньше морщин.

Досифей нахмурился.

— Мне кажется, что он не изменился.

Изхар жестко усмехнулся.

— Но помни, добрый Досифей, что ты не видел меня около пяти лет!

— Это правда, — пробормотал Толмай. — Досифей, я видел его меньше двух месяцев назад. Он был старше тогда, клянусь! Старше…

Менандр вздрогнул. Он почувствовал, как Илиона, дрожа, вцепилась в его руку, но сам был слишком напуган, чтобы почувствовать какое-либо удовлетворение от этого факта.

— Ты верно зришь, Толмай, — сказал Изхар. — Теперь сделай шаг вперед.

Старик повиновался, медленно, нерешительно, но с благоговением в глазах — благоговением, смешанным с тоской.

— Берегись! — крикнул Досифей.

— Не слушайте наших врагов. Иди вперед, Толмай. Иди.

— Враги? Изхар, ты что, не знаешь меня? Или Менандра?

Изхар проигнорировал Досифея.

— Иди, Толмай.

По мере того как старик продвигался вперед, словно загипнотизированный, приземистая, одетая в балахон фигура в тени достала из-под своих одежд медного цвета полусферу, диаметром почти с предплечье человека, и протянула ее вперёд. Менандр ахнул, увидев, как щупальцевидные конечности существа вытянулись из рукавов дальше, чем могли бы вытянуться руки человека. Оно быстро опустило полусферу на пол рядом с Изхаром плоской стороной вверх, затем втянуло свои странные конечности обратно в рукава. Изхар вытащил из-под мантии небольшой серебристый цилиндр и направил его на полусферу.

— Теперь, Толмай, преклони колена.

Старый раввин сделал это. В его глазах странным образом ликование смешивалось со страхом.

— Так долго я ждал этого — так долго...

Цилиндр коротко, резко зажужжал — и в тот же миг плоская сторона полусферы странно распахнулась, словно радужная оболочка глаза, почти до края. Теперь она напоминала открытую чашу, внутри которой пульсировала и мерцала зеленоватая желеобразная масса.

Илиона вскрикнула.

Менандр испытал прилив ужаса, когда увидел, как пульсирующая масса желе переливается через край чаши и ползет по каменным плитам к коленопреклоненному Толмаю. Старик дрожал, бормотал неслышные молитвы, глаза были плотно закрыты; затем ползучая жидкость коснулась его левого колена, расползлась вверх и покрыла ткань, закрывавшую бедро.

— Боги! — прошипел Досифей.

Зеленоватая капля уменьшалась в размерах, медленно пропитывая ткань одежды Толмая и впитываясь в его плоть. Менандр почувствовал, как Илиона сильно задрожала, прижавшись к нему, и понял, что она вспоминает два похожих ужаса, которые они видели в Экдиппе. Он крепко сжал ее запястье на случай, если она вдруг попытается убежать, потому что стражники в черных плащах стояли и наблюдали, держа в руках маленькие серебристые предметы.

Еще через мгновение зеленая капля полностью исчезла. Толмай все еще дрожал, хотя, по-видимому, не чувствовал боли. Дрожь прекратилась; затем он медленно открыл глаза.

— Встань, брат, — сказал Изхар.

Толмай поднялся, затем повернулся лицом к Досифею. Его глаза теперь ярко, жутковато отражали свет факела, как и глаза Изхара.

— Все хорошо, — сказал он ровным бесстрастным голосом. — Хорошо снова обитать во плоти и крови, после того как столько тысяч кругов солнца пролежал без тела. Теперь, Изхар, как мы заставим этих других существ говорить? Болью или привилегией обладания?

— Боги! — воскликнул Досифей. – Толмай, ты стал Ам-ха-арец!

— Отныне я не просто Толмай. Я — он, но в то же время нечто большее. Ты мудрый человек, Досифей, и потому мы предлагаем тебе выбор. Подчинись воле владык Демхе, как и я, — или сопротивляйся и терпи мучения, превосходящие всякую выносливость.

— Но почему? — вдруг воскликнул Менандр. — Толмай, Изхар — разве вы нас не помните? Когда мы причинили вам зло?

Четыре горящих глаза повернулись в сторону юноши.

— Мы должны знать, почему твой наставник копался в руинах Хали, — сказал Изхар. — Мы должны знать, какую роль он сыграл в краже Чаши Биах.

— Я ничего не крал, — запротестовал Досифей. — И ничего не находил!

Глаза снова повернулись в его сторону. Затем закутанное существо издало глубокий глухой звук, совершенно непохожий ни на что, слышанное Менандром до сего момента. У него по коже побежали мурашки.

— Да, — сказал Изхар, не поворачиваясь. — Приведите еще троих братьев.

Нечеловеческое существо отошло к алтарю, наклонилось и достало из-за него новую блестящую медную полусферу, а затем еще две, поставив их в ряд на плиты пола.

— Нет! — вскричал Досифей. — Вы не посмеете!

— Подчинитесь! – нараспев произнёс Изхар. — Подчинитесь добровольно, и боли не будет. Теперь вы, трое будете перенесены во Владение Демхе — и тогда мы узнаем правду, а вы обретёте могущество, превосходящее всякое человеческое понимание.

Симон вскочил на ноги, мгновенно схватив остролезвийную сику, и повернулся лицом к закутанному в черное незнакомцу, стоявшему в тени на краю небольшой поляны. В тот же миг незнакомец коснулся светящейся застежки своего пояса — и вокруг него тут же возникло слабое тёмно-синее сияние.

— Кто ты? — потребовал Симон, чувствуя, как волосы встают дыбом на затылке. — Отвечай, или я...

Человек шагнул вперед.

— Я... я очень плохо понимаю греческий, — запинаясь, произнёс он на латинском. — Тебе... не нужно меня бояться.

Симон уставился на него. Он почувствовал облегчение, поняв, что перед ним всего лишь человек. Но... чего еще ему следовало ожидать? Он услышал, как поднимается Лотис, приближаясь к нему.

— Кто... ты? — нерешительно спросила она.

— Меня зовут Таггарт, — сказал человек со странным акцентом. — Я не желаю вам зла. Мне нужно поговорить с вами.

Теперь Симон увидел, что незнакомец, полностью освещенный слабым светом костра, действительно был человеком. Однако его внешность смотрелась странно. Он был одет в черное – но носил не плащ и доспехи, как таинственные стражники, а рубашку, брюки и обувь такого покроя, какого Симон никогда раньше не видел. На его талии был широкий пояс, казавшийся равномерно сплетенным из тёмно-синих металлических нитей, застежка которого слабо светилась фиолетовым, и Симон увидел, что этот пояс был центром слабого синего сияния, окружавшего человека. На левом бедре висела небольшая сумка, казавшаяся кожаной, на правом – другая, побольше, из того же материала, и из последней выступала часть предмета, который, как инстинктивно почувствовал Симон должен был быть оружием. В правой руке человек сжимал небольшой серебристый цилиндр. Он тихонько жужжал.

— Симон! — прошептала Лотис. — Он говорит на языке римлян.

— Не бойся, — шепнул ей Симон. Затем продолжил на латинском: — Незнакомец, если это оружие в твоей руке, я выпущу тебе кишки прежде, чем ты успеешь его поднять.

— Это? — Человек, назвавшийся Таггартом, опустил руку; предмет в ней перестал жужжать. — Это не оружие. Я использовал его лишь для того, чтобы найти вас. Он привел меня с вершины холма сквозь эти деревья.

— Что? Говори прямо, незнакомец. Хочешь сказать, что ты колдун?

Человек слегка улыбнулся.

— Возможно, я кажусь вам таким. Но повторяю, я не желаю вам зла. Могу ли я присоединиться к вам у костра? Я должен кое-что объяснить.

Симон внимательнее посмотрел на человека. Его каштановые волосы были коротко подстрижены, хоть и не так коротко, как у римлян, и ни один римлянин не стал бы носить такую подстриженную бороду и усов. И кто из людей когда-либо носил на лице такое причудливое устройство? — темную оправу, которая опиралась на переносицу и загибалась за ушами, поддерживая два прозрачных диска, сквозь которые смотрели искаженные ими карие глаза.

Приняв молчание Симона за согласие, человек шагнул вперед. Симон угрожающе поднял свой нож. Его острие коснулось края синего свечения, окружавшего незнакомца, и скользнуло в сторону, словно наткнувшись на твердую гладкую поверхность.

— Видишь, — сказал человек, назвавшийся Таггартом, — ты не можешь причинить мне вреда. И я не желаю вам вреда. Напротив. Но вы должны меня выслушать. Вы оба в опасности.

Симон отступил на шаг.

— Ты колдун.

— Нет, — покачал головой незнакомец. — Ничего из того, что я делаю, не является магией. И всё же вокруг вас действуют силы, которые вы, возможно, не сможете понять никак иначе. Вы чувствовали, что за вами следят?

— Чувствовали? — Симон резко откинул голову назад и рассмеялся. Затем, так же внезапно, он посерьезнел, вложил сику в ножны и жестом указал на костер. — Садись же, незнакомец. И не хочешь ли ты поесть?

— Нет, спасибо, — сказал человек, садясь на землю. — Но, пожалуйста, называйте меня Таггартом.

Симон, сев напротив человека, решил, что тот выглядит вполне по-человечески.

— Я Симон из Гитты, Таггарт. Странное имя. Ты, должно быть, из далекой западной провинции.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что ты не говоришь по-гречески, а у твоей латыни странный акцент.

— Ты прав, я с... запада. Намного западнее, чем ты можешь себе представить.

— Возможно, ты имеешь в виду Гибернию,? Однажды, в бытность мою гладиатором, я встретил человека по имени Данлейн Максамтайн — пленника с острова Гиберния. Твое имя даже звучит по-гибернийски.

— Нет, — покачал головой Таггарт. — Земля, откуда я родом, находится далеко к западу от этого места. Но сейчас у меня нет времени это обсуждать. Он поднял маленький цилиндр в правой руке, и тот снова зажужжал; он направил его на вещевой мешок Симона, лежавший у костра, и жужжание усилилось. — Открой его, пожалуйста, и покажи мне, что в нем.

Симон нахмурился.

— Почему я должен это делать?

Он почувствовал, как Лотис приблизилась к нему, схватив его за рукав туники, услышал ее напряженный шепот на ухо:

— Послушайся его, Симон. Тогда, возможно, он уйдет — вернется во тьму.

Симон почувствовал, что девушка дрожит.

— Не бойся, Лотис. — Затем, строго повернувшись к человеку в черном произнёс: — Будь краток, чародей. Что тебе от нас нужно?

— В твоём мешке есть два предмета. Ты должен отдать их мне, иначе вы не сможете сбросить с хвоста тех, кто идет по вашему следу.

Симон свирепо посмотрел на него.

— Стражники в черных плащах? Тогда скажи мне, Таггарт: кто они?

— Недавно пробужденные слуги... Хастура. Но у меня нет времени объяснять. Открой свой мешок.

Симон, чувствуя в тоне незнакомца скорее настоятельность, чем угрозу, сделал это. Инстинктивно поняв, чего хочет этот человек, он вынул серебристый предмет и медальон с сияющим узором Плеяд из драгоценных камней и протянул их ему.

— Вот — и делай что хочешь с этими проклятыми колдовскими штуками!

— Хорошо. — Таггарт положил свой маленький металлический цилиндр в поясную сумку, затем коснулся застежки пояса. Синее свечение вокруг него исчезло. Он быстро выхватил оба предмета у Симона и тоже положил их в сумку. В тот же миг Симон и Лотис с полной уверенностью поняли, что он человек, такой же, как и они.

Но затем он снова коснулся застежки пояса; синее свечение вновь возникло вокруг него.

— Я должен идти, — сказал он. — Чем скорее я уйду, тем в большей безопасности вы будете.

— Подожди! — сказал Симон. — Ты не можешь просто уйти, не сказав нам, что привело тебя сюда.

— Это была просто удача. Я обходил окрестности, надеясь обнаружить какие-нибудь признаки... слуг Хастура. Я обнаружил двоих из них, а затем понял, что они следят за вами.

Из сумки человека раздалось внезапное пронзительное гудение. Он быстро залез в нее и вынул маленький цилиндр; тот перестал гудеть.

— Тихо вы оба! — прошипел он. — Идут ваши преследователи!

С этими словами он поднялся, и через мгновение скрылся среди дубов; слабое голубоватое свечение вокруг него быстро пропало во тьме.

— Баал! — выругался Симон, поднимаясь. — Подожди! — Он шагнул вперед, словно собираясь последовать за человеком, как вдруг его внимание привлек внезапный легкий вздох Лотис:

— Симон... смотри!

Он взглянул туда, куда она указывала, и увидел большую сову, сидящую на низкой ветке, не мигая глядя вниз. На ее шее висел медальон с сияющей «V» из звезд. В следующее мгновение Симон услышал другой звук — медленные, размеренные шаги. Кто-то приближался к небольшой поляне, на этот раз со стороны склона.

Лотис поднялась, дрожа и глядя в сторону приближающихся шагов.

— Демоны? — дрожащим голосом прошептала она.

Симон выхватил свои клинки.

— Отойди от меня — спрячься среди деревьев.

Сова пронзительно ухнула, затем вытянула крыло, словно указывая рукой. Девушка застыла на месте, окаменев от страха. Симон обошел костер, подтолкнул ее к деревьям, повернулся назад — и увидел двух мужчин, выходящих из тени на поляну.

Двое в черных плащах и шлемах, их глаза светились желтым в свете костра. Грудь одного из них была пронзена стрелой.

Симон присел, повернувшись к ним лицом, ожидая. Фигуры в черном остановились и повернулись к нему, их глаза были такими же неподвижными, как у совы. На груди каждого висел медальон, сверкающий звездной буквой «V» Гиад. Симон слышал, как у него за спиной стучат зубы Лотис.

Затем, не спеша, оба закутанных в плащи мужчины вынули из сумок на боку маленькие серебристые предметы и прицелились. Симон напрягся, готовясь к прыжку, зная, что обречен — он никак не успеет перепрыгнуть через костер и добраться до своих врагов, чтобы предотвратить двойной удар колдовского пламени, которое, как он знал, обожжет его плоть.

Внезапно с той стороны поляны, что была выше по склону, раздался пронзительный металлический визг. Закутанные в черное люди тут же выронили оружие и, шатаясь, отступили назад, вопя и прижимая руки к ушам, а затем рухнули наземь. В тот же миг сова вскрикнула и, трепеща крыльями, свалилась с ветки. Визжащий звук усилился. Симон повернулся и увидел, что человек по имени Таггарт стоит на краю поляны; визг исходил из маленького блестящего цилиндра, который он держал в руке. Двое одетых в плащи солдат и сова бились на траве, словно в агонии. На глазах Симона их судороги перешли в дрожащие спазмы. Затем…

— Боги! — выдохнул Симон.

Позади него Лотис застонала от ужаса — ибо пока он смотрел, из ртов обоих солдат выбрались наружу большие зеленоватые дрожащие комки некой субстанции, а из клюва совы — комок поменьше. Как только эти штуки полностью отделились от своих носителей, цилиндр в руке Таггарта перестал визжать. Комки немедленно начали вытягиваться к краю поляны, извиваясь, словно огромные полупрозрачные черви.

Симон вложил клинки в ножны, прыгнул вперед и выхватил из костра горящую головню. При этом он увидел, что два больших существа достигли края поляны и тянутся вверх по стволам двух дубов, а затем невероятным образом их субстанция быстро истончилась, словно они впитывались в кору. Симон пробормотал проклятие и побежал вперед.

— Оставь их! — крикнул Таггарт со своим странным акцентом на латыни. — Там они не причинят вреда.

У Симона не было выбора, ибо эти штуки исчезли прежде, чем он успел до них добраться. Каким-то образом они проникли в саму кору, не оставив после себя даже следа влаги.

Мул, привязанный у самой первой полосы деревьев, внезапно пронзительно заржал. Симон подбежал к нему, схватил повод и ласково заговорил с ним. Животное быстро притихло. На мгновение Симон погладил его, сказал что-то успокаивающее, затем вернулся к костру. Лотис побежала ему навстречу, затем повернулась и испуганно уставилась на человека по имени Таггарт.

— Симон, он повелевает демонами! Наверняка он сам демон!

— Нет, — сказал Симон. — Думаю, он такой же человек, как и мы.

Внезапно сова, упавшая на поляну, с трудом поднялась на ноги. Издав пронзительный ухающий крик, она яростно взмахнула крыльями вверх и исчезла в ночи, оставив лежать на земле медальон, который быо на ней. Симон вспомнил маленький комок, вылезший из нее — должно быть, именно он напугал мула.

Затем он увидел, что один из упавших стражников шевелится, пытаясь подняться. Глаза человека больше не светились в свете костра.

— Боги… Я свободен! — выдохнул он. — Свободен!

Он тут же сорвал медальон с шеи и бросил его на землю. Поднимаясь, стражник взглянул на Симона, затем на Лотис, потом на Таггарта.

— Колдун, ты освободил меня.

— Тебе лучше уйти отсюда, до того как я сам покину это место, — сказал Таггарт. — Иначе эта штука может попытаться снова завладеть тобой. Уходи быстро.

С воплем ужаса человек повернулся и бросился бежать в том направлении, откуда пришел, исчезнув в лесу. На мгновение Симон услышал, как он продирается сквозь кусты и деревья; затем снова воцарилась тишина.

— Вы двое тоже должны уйти. Собирайте вещи. Я прослежу, пока вы не будете готовы уйти, чтобы убедиться, что эти существа не последуют за вами.

Лотис принялась за дело еще до того, как человек по имени Таггарт закончил говорить. Симон взглянул на солдата, пронзенного стрелой, оставшегося неподвижно лежать на траве, затем снова на Таггарта.

— Почему римская стрела не убила этого человека сразу? Баал! Неужели эти демоны могут оживлять трупы, так же, как овладевать живыми?

— Могут, если труп не слишком давно мертв. Поторопитесь.

Собирая вещи, Симон не сводил глаз с одетого в черное Таггарта, который быстро обошел поляну, подобрав три медальона и два серебристых оружия, которые несли солдаты и сова. Он положил их в мешочек на поясе. Симон заметил, что он часто бросал взгляды на два дерева, в которые исчезли комкообразные существа, все время держа наготове в левой руке маленький металлический цилиндр.

Лотис подвела мула поближе к костру, и они погрузили на нее свои немногочисленные пожитки. Таггарт тут же повернулся и пошел вверх по склону, жестом приглашая их следовать за ним.

— Нет, Симон, — прошептала Лотис. — Мы можем сесть на мула и уехать. Колдун идет пешком — мы можем убежать от него.

Симон покачал головой.

— Если бы он хотел причинить нам вред, он бы убил нас раньше. Не бойся, Лотис. Пойдем, я хочу задать этому человеку несколько вопросов.

После нескольких минут ходьбы в гору лес поредел настолько, что они смогли поравняться с чародеем. Странное свечение, окружавшее его, стало еще заметнее среди теней, отбрасываемых луной.

— Куда ты нас ведешь? — требовательно спросил Симон.

Человек остановился и повернулся к нему лицом.

— Никуда. Теперь вы можете идти своей дорогой — мы достаточно далеко от этих… тварей. Они не смогут последовать за вами. На самом деле, вдали от меня вам будет безопаснее.

— Почему?

— Потому что теперь у меня их оружие и медальоны. Если есть еще какие-нибудь… приспешники Хастура… которые все еще преследуют тебя, они будут искать меня.

Симон почувствовал холод, и причиной тому было вовсе не ночной воздух.

— Досифей! — пробормотал он. — У него тоже есть такое оружие и медальон, а с ним Менандр и Илиона.

— Что? — воскликнул Таггарт. — Это твои друзья?

— Да. Скажи мне, чародей, они в опасности?

— Вполне возможно. Тебе лучше сказать мне, где они находятся.

— Думаю, в Капернауме.

— Где это?

— К северо-востоку отсюда, на берегу Галилейского моря — но это в двух днях пути отсюда.

Таггарт быстро вновь зашагал вверх по склону. Симон последовал за ним, а Лотис шла позади, ведя в поводу мула. Вскоре они оставили позади последние деревья и оказались на голой вершине холма, освещённой полумесяцем.

Здесь покоился большой низкий объект, силуэтом выделявшийся на фоне восходящих восточных звезд созвездия Весов и слабо светившийся тем же голубым сиянием, которое, казалось, окружало Таггарта. Лотис ахнула при виде этого и отступила; но Симон, подстёгиваемый беспокойством за своих друзей, не отставал от загадочного незнакомца и спросил:

— Что это за существа, которые угрожают Досифею и остальным? Неужели это рабы Ассатура, которые когда-то служили Продикосу в Эфесе?

Таггарт остановился рядом с большим светящимся объектом, который, как теперь мог видеть Симон, был плоским и круглым, окруженным приподнятым ободом из темного металла. Каким-то образом он почувствовал, что это некое странное рукотворное устройство. Слабо светящаяся, но выполненная из темного металла, его круглая внутренняя часть мерцала тусклыми загадочными огнями.

— Продикос? — Таггарт пристально посмотрел на Симона. — Существо, обитавшее в человеке по имени Продикос, недавно потеряло власть над этим миром и опустилось в другую… область… известную как Хараг-Колат. Откуда ты знаешь об этом?

Симон фыркнул.

— Я сражался с этим демоном! Спроси моего наставника Досифея и его юных подопечных Менандра и Илиону, если хочешь узнать больше. Досифей изучает тайные вещи. Но я никогда не слышал от него об этих комкообразных демонах.

— У меня мало времени, чтобы все это объяснить. — Таггарт посмотрел на звезды. — Соответствующие созвездия не видны — они взойдут только после рассвета. Но вы должны их знать — Гиады, Плеяды и Близнецы.

Симон узнал названия.

— Какое отношение эти звездные скопления имеют к судьбе моих друзей?

— Существа, которых вы называете «демонами», изначально пришли с этих звезд, — торопливо сказал Таггарт. — Зеленые комки. Но они не все с одних и тех же звезд, и не все они враги людей. У меня нет времени объяснять больше — я должен идти, чтобы успеть спасти ваших друзей.

— Я иду с тобой! — крикнул Симон, бросаясь вперед, но тут же натолкнулся на невидимый барьер, гладкий, как стекло, без малейшего трения. Сияние, окружавшее Таггарта и его странное устройство, слилось воедино, словно две мыльные пузыря.

— Нет, — сказал Таггарт. — Прости. Я должен идти.

Его голос был слабым, словно доносился из-за тонкой стены. Он повернулся и забрался внутрь устройства, наклонился и коснулся маленького светящегося квадрата. Раздался гудящий звук, который начал нарастать.

— Симон! — крикнула Лотис. — Уходим! Это колдовство!

Он медленно отступил, волосы на затылке у него встали дыбом, когда самаритянин увидел, что объект медленно поднимается в воздух. Он никогда не видел подобной магии!

— Не волнуйтесь! — крикнул Таггарт из поднимающегося устройства. — Если у ваших друзей все еще есть оружие и медальон, я найду их.

— Проклятый колдун, вернись!

Донесся нарастающий звук, похожий на раскаты грома, эхом отражающиеся от далеких холмов, затем наступила тишина.

Симон почувствовал легкое прикосновение к руке. Он повернулся и увидел Лотис. Ее лицо было белым; она дрожала, но ужас в глазах смешивался с благоговением.

— Нам… нам следует уйти, Симон… покинуть это место.

Симон смотрел туда, где воздушный корабль исчез в темном небе.

— Он сказал, что мои друзья в опасности.

— Он также сказал, что найдет их и спасет, разве нет? Идем, Симон, мы тоже должны покинуть это место, иначе вернутся демоны.

Симон кивнул, его разум словно оцепенел, затем послушно последовал за девушкой, которая повела мула на юг по склону спускающегося хребта. Но он часто оглядывался назад, и кожа на его шее продолжала покалывать при виде сверкающих звезд — странных, разом ставших незнакомыми звезд, казалось, символизирующих неземные тайны.

— Подчинись! — крикнул Изхар, его желтые глаза, казалось, пылали огнём. — Тебе будет больно, только если ты будешь сопротивляться. Если же подчинишься добровольно, наступит освобождение, исцеление и понимание, превосходящее все, что ты знал до сих пор.

Приземистое существо в капюшоне поставило три медные чаши на плиты, затем отступило в тень. Менандр наблюдал, как эти чаши слегка покачиваются, посверкивая мягкими отблесками многочисленных факелов. Затем плоские крышки раскрылись, словно радужные оболочки глаз, обнажив пульсирующие зеленые комки внутри.

— Нет! — ахнула Илиона. Она отвернулась, словно собираясь бежать, но закутанный в черное стражник тут же преградил ей путь, схватил ее, развернул. Три зеленоватых комка вывалились на пол, ощупывая пространство, словно чудовищные полужидкие черви.

Менандр напрягся, ужас и ярость боролись в нем. Он хотел броситься на стражника, державшего Илиону, бежать с ней из этого места безумия, но знал, что стражники одолеют и его. И тут, к своему ужасу, он увидел старого Досифея, своего верного наставника, который опустился на колени и протянул руки, с почти мистической тоской в глазах.

— Я поверю вам, Изхар, Толмай. Долго я изучал древние писания и надеялся на такое знание, какое ты теперь обещаешь. Не разочаруйте меня, друзья — позвольте мне стать слугой Демхе, как и вы!

— Прими — ликуй — родись в Знании! — прозвучало одновременно из уст Изхара и Толмая.

Первое комкообразное существо прижалось к колену Досифея и начало исчезать, проникая сквозь ткань его одеяния. В ужасе Менандр наблюдал, как эта штука уменьшалась и пропадала. Досифей вздрогнул, склонил голову почти до плит пола, а затем внезапно выпрямился и огляделся вокруг с изумлением. Его глаза засветились в свете факелов, как глаза совы или рыси.

— Боги! — внезапно воскликнул он. — Я вижу! Я вижу!

Менандр продолжал в ужасе смотреть, как два других комка приблизились к нему и Илионе. Затем, когда девушка снова закричала, он отбросил всякую сдержанность и бросился на державшего ее стражника, завывая от ненависти и нанося удары голыми кулаками. Человек отступил на шаг назад, но не отпустил девушку. Тут же двое других закутанных в черное стражников схватили его, удерживая неподвижно, несмотря на все его усилия, в то время как два комка приближались к нему и девушке.

— Подчиняйся! Подчиняйся! — кричали Изхар и Толмай, а затем, к ужасу Менандра, он увидел, как Досифей повернулся к нему, и услышал, как тот тоже крикнул:

— Менандр, подчиняйся!

— Нет! — закричал он, яростно вырываясь. Он услышал крик Илионы, полный такого же ужаса, как и его собственный. Демоны были рядом — он почувствовал вязкую субстанцию одного из них, коснувшуюся его, обволакивающую плоть лодыжки. Он отчаянно брыкался, вскрикивая от боли и страха, чувствуя, как существо проникает в него.

Внезапно раздался оглушительный грохот, когда западная стена синагоги рухнула внутрь, и все, кто находился внутри, оказались отброшены на плиты.

Глава IV

Менандр яростно катался по плитам, задыхаясь от пыли, внезапно заполнившей воздух. Даже мощное сотрясение и последовавшая за ним суматоха не смогли вытеснить из его головы мысль об ужасном существе, которое вот-вот должно было проникнуть в его плоть.

Перекатываясь, он наткнулся на основание колонны. Юноша вскочил на ноги и огляделся. Пыль оседала, и он увидел, что многие другие тоже поднимаются. Он закашлялся, чихнул и на ощупь сделал шаг вперед. Перед ним зашевелилась фигура в белом, пытаясь подняться. Он узнал Илиону и наклонился, чтобы помочь ей встать. Изхар, Толмай и многие из стражников в черных плащах тоже поднялись на ноги, злобно глядя в его сторону желтыми глазами. Но Досифей и другие стражи смотрели в противоположном направлении, а за ними…

— Боги! — воскликнул Менандр.

Сквозь рассеивающуюся пыль он увидел огромную дыру, зияющую в западной стене синагоги, а посреди нее стоял человек в черном одеянии, фигура которого была окружена слабым голубым свечением. В правой руке он сжимал громоздкий предмет из темного металла, в левой — небольшой серебристый цилиндр. Оружие?

Несколько стражников в плащах ощупью искали в оседающей пыли маленькие блестящие сферы, которые они обронили, затем, найдя, подняли их…

Серебристый цилиндр в левой руке человека засветился, издавая жутковатую трель. Мгновенно все в зале, кроме Менандра и Илионы, дико закричали и упали на пол, корчась, словно от ужасной боли. А затем, к изумлению Менандра, из каждого из этих упавших и кричащих людей начали выделяться зеленоватые слизистые сгустки. Илиона тоже вскрикнула, не от боли, а при виде этих отвратительных тварей, вылезающих из ртов и ноздрей или сочащиеся из обнаженной плоти рук и ног, расползющихся, как огромные слизни, по заваленным обломками плитам во всех направлениях.

Человек в черном одеянии вошел в синагогу. Менандр увидел, что у него аккуратная коричневая борода и усы, а перед его темными глазами находится некая странная оправа. Затем взгляд этих глаз остановился на Менандре и Илионе, застывших в ужасе. Упавшие люди перестали кричать, но продолжали лежать, содрогаясь в судорогах; жуткая тишина опустилась на зал, пока слизнеподобные существа поспешно ускользали в тени.

— Колдун! — напряженно прошептала Илиона, цепляясь за рукав туники Менандра.

— Убирайтесь отсюда! — внезапно крикнул им человек на латинском, показывая на зияющую дыру в стене позади него. — Скорее. Эти твари ушли ненадолго — они вернутся, и их будет больше!

Менандр внезапно понял, что, каким бы невероятным это ни казалось, колдун пришел им на помощь. И в тот же миг он увидел какое-то движение в тенях за кафедрой — приземистую фигуру в плаще с капюшоном, поднимающую и наводящую большой и сложный серебристый предмет своими двумя щупальцами, направляющую его, как оружие…

— Берегись! — закричал Менандр.

Незнакомец резко обернулся, присев как раз в тот момент, когда из конца устройства существа в капюшоне вырвался луч ослепительно-желтого света, едва не задев его; фриз взорвался каменным дождем, и часть перемычки над главным входом с грохотом обрушилась.

В тот же миг из громоздкого темного оружия в правой руке незнакомца вырвался фиолетовый луч, ударив в основание колонны рядом с существом в капюшоне. Колонна треснула, наклонилась, а затем с оглушительным грохотом рухнула, скрыв существо из виду; зал снова наполнился клубящейся пылью.

— Ты… ты убил его? — задыхаясь, пробормотал Менандр, шагнув вперед. Илиона вцепилась в него, ее голубые глаза казались большими и темными на фоне белизны ее лица.

— Не рассчитывайте на это! — крикнул незнакомец. — Уходите, быстро!

— Подожди… — Илиона потянула Менандра за руку, указывая на одну из упавших фигур. — Досифей — мы должны спасти его!

Менандр кивнул, быстро опустился на колени рядом со старым чародеем, делавшим слабые попытки подняться. Они помогли ему встать, поддерживая под руки, затем дотащили его к дыре в западной стене, часто спотыкаясь о обломки.

— Скорее, — сказал незнакомец, подталкивая их. — Когда выйдете наружу, поверните направо и идите вдоль стены.

Они повиновались. Незнакомец следовал за ними по пятам, когда они вышли в узкий переулок. У северо-западного угла синагоги они подошли к подножию каменной лестницы, пристроенной к стене.

— Вверх по лестнице, быстро!

Они автоматически повиновались и были уже на полпути вверх по лестнице, когда Менандр внезапно понял, что они окажутся в ловушке, если только не найдут какого-то способа сбежать по крышам. Он остановился, повернулся лицом к незнакомцу и увидел, что тот прикрывает их отступление, словно ожидая погони.

— Мы окажемся в ловушке.

— Нет, не окажемся. Вверх. Быстрее.

В этот момент послышался топот множества обутых ног, лязг доспехов и стального оружия. Затем в дальнем конце переулка появилась большая группа солдат. Менандр понял, что это были не стражники в черных плащах, а римские войска, которые наблюдали за входом в синагогу.

— Стойте, вы на лестнице! — крикнул центурион, командовавший группой, когда те с грохотом ворвались в переулок. — Остановитесь, или умрёте!

— Вверх, вверх! — подгонял Менандра незнакомец. Затем, повернувшись, крикнул на латыни, со своим странным акцентом: — Назад! Здесь… колдовство. Вы в опасности.

Центурион поднял руку, призывая свой отряд остановиться. Менандр услышал в презрительном лающем смехе этого человека типичную для римлян нотку высокомерия и, предчувствуя, что сейчас произойдет, подтолкнул Илиону и Досифея вперед.

— Вы смеете угрожать нам колдовством? Солдаты! — не оборачиваясь, указал вперед центурион. — Заколите этих дерзких смутьянов копьями!

Дюжина солдат подняла свои метательные копья для броска. Менандр съежился. Они ни за что не успеют повернуть за угол стены.

Незнакомец прорычал что-то похожее на проклятие на неизвестном языке, сдвинул вперед рукоятку на боку своего оружия, прицелился…

На этот раз из него вырвался не луч света, а фиолетовая вспышка ревущей силы, заполнившая переулок почти от края до края. Более дюжины римлян мгновенно вспыхнули пламенем, узкий проход на короткое время заполнился огнем и громом. Менандр почувствовал, как задрожало здание, вскрикнул от изумления и ужаса, но не услышал собственного голоса.

Затем наступила тишина. Внизу, в переулке, клубился дым. Он медленно рассеялся, обнажив обугленные скелеты римских солдат, их доспехи и оружие, наполовину расплавленные среди тлеющих костей.

— Боги! — прошептал Досифей. — Сила богов!

— Вверх, вверх! — снова поторопил их незнакомец. — Скоро появятся преследователи, куда опаснее римлян — враги, от которых я не смогу вас защитить.

Они свернули за угол, пересекли короткий балкон, на который выходила узкая дверь — жилище Изхара, предположил Менандр, — и поднялись по еще одной короткой лестнице. Все трое ахнули от изумления, когда оказались на плоской крыше, ибо перед ними предстала странная плоская конструкция из темного металла, которая неподвижно висела без опоры примерно в футе или более над черепичной крышей и светилась тусклым голубым светом. Незнакомец поспешно прошел мимо них, и Менандр увидел, как свечение, окружавшее человека, слилось со свечением летающего устройства.

— Быстро, — позвал человек, перелезая через низкий бортик внутрь, — за мной.

Менандр и Илиона колебались, но Досифей прохрипел:

— Делайте, как он говорит, быстро!

Голубоватое свечение исчезло, но устройство продолжало висеть, странно гудя. Человек снова поманил их, на этот раз нетерпеливо. Менандр и Илиона помогли своему старому наставнику пройти вперед, перебросили его через бортик, пока незнакомец помогал ему забраться внутрь, затем и сами последовали за ним. Человек в черном одеянии коснулся цветных огней на наклонной металлической панели на наклонной металлической панели, расположенной на краю бортика; гудящий звук усилился. Затем страх сжал сердце Менандра, когда он почувствовал движение вверх.

— Гера! — воскликнула Илиона. — Мы поднимаемся!

Менандр и девушка бросились к краю аппарата и заглянули вниз. Слишком поздно было спрыгивать на крышу — они поднимались в небо, все выше и выше, быстрее…

— Не бойтесь! — крикнул человек. — Мы не упадем, я обещаю вам.

Аппарат рванулся вперед, проносясь мимо освещенных луной крыш города внизу.

— Колдун, куда ты нас везешь? — спросил Досифей.

— В безопасное место. Где вы остановились?

— Что?

— Покажите мне, где вы живете. Я доставлю вас туда. Вы должны собрать свои вещи, а затем я отвезу вас, куда пожелаете. Вы не должны оставаться здесь, в Капернауме.

— Но это Хоразин, а не Капернаум, — сказал Менандр. — Капернаум находится более чем в двух римских милях к юго-востоку отсюда.

Человек кивнул.

— Понятно. Держитесь крепче.

Менандр почувствовал, как воздушное судно повернуло на юг. Ветер хлестал его волосы, скорость увеличивалась. Он оглянулся и увидел, как синагога быстро уменьшается вдали, чернея на фоне более светлых, освещенных луной стен окружающих зданий. А затем… не показалась ли на ее крыше приземистая фигура в мантии?

Но он уже не мог ее различить, ибо Хоразин теперь быстро удалялся на север. В сотнях футов под ними освещенный луной пейзаж проносился с угрожающей скоростью. Ветер был настолько сильным, что Менандр задыхался, вцепившись в край аппарата, опасаясь, что его сдует.

Внезапно ветер стих; вокруг них возникло тусклое голубое свечение. Однако их скорость не уменьшилась, ибо земля по-прежнему стремительно проносилась внизу. Менандр повернулся и увидел, что Капернаум уже совсем близко, бледные стены синагоги Толмая видны в его центре, а огромное Геннисаретское озеро сверкает вдали под луной. Досифей, опираясь на передний борт, смотрел на эту сцену, в его глазах было больше благоговения, чем страха.

— Скажите мне, где вы остановились, — сказал незнакомец.

Досифей прищурился, глядя вперед. Менандр и Илиона присоединились к нему, высматривая небольшую гостиницу, которую они выбрали на северной окраине города. Все выглядело незнакомым под растущей полумесяцем, особенно с такой высоты. Затем Менандр заметил белую ленту дороги, ведущей в город с севера, а мгновение спустя и саму гостиницу. Ее плоская крыша возвышалась над окружающими домами.

— Я вижу! — в тот же миг воскликнула Илиона. — Вон там большое здание, недалеко от этой стороны дороги.

Воздушное судно замедлилось, повернуло и начал снижаться, когда странный человек, управлявший им, выполнял указания Илионы

— О, великий чародей, — спросил Досифей, — кто ты? Как ты себя называешь?

— Я Таггарт, — сказал человек, не отрывая глаз от приближающегося города, его пальцы танцевали на странно освещенной панели перед ним. — Но я не…

— И кому ты служишь? Уж точно не Ассатуру, повелителю Демхе и воздушных элементалей, чьим прислужникам ты только что сорвал планы, чтобы спасти нас. Значит, ты служишь Первобытным богам? Или?..

Человек по имени Таггарт пристально взглянул на Досифея.

— У меня тоже есть к тебе несколько вопросов, старик.

Затем он замолчал, направляя судно вниз, медленно и плавно, пока наконец оно не опустилось на плоскую крышу гостиницы. Менандр едва сдерживал свое изумление. Они преодолели расстояние между Хоразином и Капернаумом всего за несколько мгновений!

Голубое свечение снова исчезло.

— Собирайте свои вещи, — сказал Таггарт. — Я должен вывезти вас из этого региона с концами.

— Теперь они точно не смогут нас поймать! — воскликнул Менандр.

Таггарт взглянул в небо.

— Не будьте так уверены. Они, вероятно, уже подают сигналы другим.

— Другим — там, наверху? — спросил Досифей. — Среди звезд?

— Да. Кружат вокруг Земли, ждут сигналов. Поторопитесь и соберите свои вещи.

Досифей повернулся к двум молодым людям.

— Делайте, как он говорит.

Менандр с Илионой спустились на крышу. В этот момент они мельком увидели белый флажок, который водрузили на шесте, как сигнал для ворона, развевающийся в лунном свете. Они посмотрели друг на друга.

— Карбо? — одновременно произнесли они оба.

— Скорее, — повторил Таггарт, наклоняясь через край, держа в руке светящийся металлический предмет. — И вот, возьмите — это избавит вас от труда зажигать огонь.

Илиона взяла предмет с изумлением в глазах. Это был металлический цилиндр длиной с ее ладонь; из одного его конца исходил конус света. Затем, повернувшись, она направилась к краю крыши и начала спускаться по деревянной лестнице, примыкавшей к стене здания. Светящееся устройство в ее руке показывало ей путь лучше, чем любой фонарь или лампа.

Пока она светила, Менандр отпер дверь их комнаты. Когда они поспешно вошли внутрь, первым, что они увидели, был темный силуэт на столе и блеск глаз-бусинок. Оба ахнули — но в тот же миг поняли, что это всего лишь ворон. Видимо, Карбо заметил флаг на крыше, затем влетел в открытое окно и, узнав их вещи, остался ждать. Менандр почувствовал огромное облегчение. Птица была старым другом, слишком хорошим, чтобы его бросать.

— Карбо! — воскликнул он. — Досифей на крыше. Лети к нему. Мы подойдем через несколько минут.

Ворон каркнул в знак согласия, затем вылетел в окно в ночь. Менандр и Илиона собрали свои пожитки, включая сумку со священными свитками Досифея. Это не заняло много времени, потому что они не успели распаковать вещи до того, как их схватили стражники в черных плащах.

Им удалось перенести все на крышу за один раз. Таггарт и Досифей стояли внутри воздушного судна, их силуэты выделялись на фоне залитого лунным светом неба. Ворон сидел на плече старика, словно принимая все это странное безумие как должное. Менандр и Илиона быстро передали наверх свертки, затем забрались внутрь следом за ними. Судно вновь загудело громче и пронзительнее, затем поднялось в воздух.

— Теперь скажите мне, куда вас отвезти? — спросил Таггарт. — И не выбирайте место поблизости отсюда.

Досифей на мгновение нахмурился в раздумье, затем сказал:

— Вы можете доставить нас в Энон?

— Где это?

— На юге – как минимум в двух днях пешего пути.

Таггарт кивнул.

— Там вы будете в безопасности, поскольку у вас больше нет ни оружия, ни медальонов. — Он внимательно посмотрел на Досифея. — Ведь нет?

— Нет, нет. Но как ты узнал?..

— Хорошо. Держитесь за поручень — поехали.

Судно помчалось на юг. Белая борода Досифея развевалась на ветру, птица на его плече тревожно каркала, перья ее трепетали. Затем их снова окутало голубое свечение; ветер стих, и странное средство передвижения понесло их на юг все быстрее и быстрее.

Симон мрачно смотрел на огонь, отблески пламени мерцали в его задумчивых темных глазах. Время от времени он поднимал лицо и смотрел на северо-восток, где на фоне залитого лунным светом неба чернели холмы. Мысли в его голове мелькали почти так же часто, как языки пламени костра в глазах. Лотис, сидевшая напротив него, догадывалась об этих мыслях.

— Что теперь, Симон? — тихо спросила она. — Ты станешь искать своих друзей, которым грозит опасность, или будешь мстить?

Он посмотрел на ее лицо, бледное в свете костра, изборожденное морщинами усталости. Страх исчез из ее глаз — возможно, напряжение последних нескольких часов помогло ей забыть ужасы предыдущего вечера. Они прошли несколько миль по освещенным луной хребтам и травянистым долинам, пока изнеможение Лотис не заставило их остановиться. Симон развел небольшой костер и приготовил еду, пока она отдыхала.

— Дружба или месть, — негромко произнёс Симон. — Ты верно прочла мои мысли, Лотис. Я прошел такой долгий путь, чтобы найти своих врагов, и теперь они так близко!

Он посмотрел на юго-восток, вниз, вдоль склона, спускающегося к широкой долине, где за нижним склоном горы Эбал в темноте светились несколько огоньков, указывая расположение города Себасты. Дальше, над далекой горой Гаризим и окружавшими её меньшими возвышенностями, низко под звездами висела полоса медленно приближавшихся черных туч.

— Они там, — продолжал Симон, поглаживая рукоять своего меча, глядя на огни города. — И все же, возмездие ждало уже шесть лет — возможно, оно сможет подождать еще несколько дней. Я чувствую, что должен отправиться на север, в Капернаум — узнать, что стало с моими друзьями.

— Симон! — В глазах Лотис снова появился страх. — Ты оставишь меня? Разве ты сможешь сделать для них что-то, чего не мог бы маг Таггар — он обладает великой силой и обещал помочь им!

— Разумеется, я не оставлю тебя, Лотис. — Симон слегка печально улыбнулся на опасения девушки. — Я взял бы тебя с собой, если бы мне пришлось отправиться в Капернаум. И все же, боюсь, ты права. Я надеюсь лишь на то, что волшебник сдержит свое слово.

— Нет-нет, Симон, я думаю, нам – то есть тебе – нужно пойти на север — попытаться найти и помочь твоим друзьям.

Симон на миг нахмурился в недоумении, затем снова улыбнулся.

— Ах, Лотис! Неужели ты так боишься Максенция, что не вернешься… — Вдруг он пристально посмотрел на нее, строго, но с беспокойством. — Скажи мне, Лотис, прежде чем ты отправилась к дому Акраба, тебя… наказывали?

Лицо девушки побледнело. В ее глазах блеснул почти панический страх.

— Нет… никаких наказаний. Я ничего такого не помню…

— Нет? — Глаза Симона не отрывались от нее. — Я чувствую, что ты очень боишься Максенция.

Ее лицо побледнело еще сильнее; она отвела от него глаза.

— Симон, он убьет тебя! Он обладает такой силой, которой не сможет противостоять даже римский прокуратор Пилат. Когда он узнает, что ты убил Акраба, он использует эту силу.

— Какую сил, Лотис?

Девушка вздрогнула.

— Он общается с колдунами — самыми могущественными в стране. Я знаю, о чем говорю, потому что они навещали Максенция ночью, и однажды я слышала их разговор, когда никто не знал, что я подслушиваю.

— Какими колдунами, Лотис? О чем они говорили?

— Нет, нет! Я не должна больше ничего говорить — их проклятие падет на меня. Лучше бы я никогда их не видела и не слышала!

Симон не смог вытянуть из неё больше ни слова, и ее страх был настолько силен, что он вскоре оставил все попытки. Он обошел костер и сел рядом с девушкой, нежно поглаживая ее и разговаривая с ней, как заботливый брат. При этом он произносил слова в едва уловимом гипнотическом ритме, которому научился у своего наставника Дарамоса, парфянского мага, и это оказалось настолько эффективным, что через короткое время Лотис, закутанная в плащ, мирно уснула у костра.

Симон встал и прошел несколько шагов вниз по склону холма. Он остановился и задумался, глядя на далекий черный горб горы Эбал, с вершины которой, как говорили, распространялось по земле гнетущее проклятие Яхве, а затем перевёл взгляд на огни Себасты в долине внизу. Далекая полоса черных облаков казалась ближе. С юго-востока дул прохладный ветер.

Отмщение.

Менандр и Илиона с благоговением смотрели на залитые лунным светом воды Геннисаретского озера, проплывавшие далеко внизу, на далекие холмы за ним и поднимавшиеся над ними звезды Девы. На юго-восточном горизонте образовалась полоса темных облаков.

— Ты спас наши жизни, а может быть, и души, великий чародей, — произнёс Досифей. — Чем мы можем тебя отблагодарить?

— Для начала, — сказал Таггарт, не отрывая взгляда от южного пейзажа, — расскажите мне всю историю о том, как вы завладели этим медальоном и энергетическим оружием. Я понимаю, что вы столкнулись с приспешниками… Хастура… в Эфесе.

Досифей вздрогнул.

— Откуда ты знаешь?

— Я разговаривал с твоим другом Симоном из Гитты.

— Симон! — воскликнули Менандр с Илионой. Они шагнули вперед, и Илиона импульсивно схватила волшебника за руку, но тут же отдернула ее, испугавшись своей дерзости. И все же плоть мужчины под черным рукавом показалась ей совершенно человеческой.

— Ты видел Симона? — спросил Менандр. Где? С ним все в порядке?

— Кажется, да. — Таггарт быстро рассказал об их встрече. Илиона почувствовала укол ревности, узнав, что Симона сопровождала незнакомая девушка, затем затаила дыхание от страха при описании существ, вышедших из темноты в погоне за ним, и наконец испытала огромное облегчение, услышав, чем всё закончилось.

— Хорошо, хорошо, — сказал Досифей, когда мужчина, запинаясь, завершил свой рассказ на латыни. — Симон в безопасности и, без сомнения, к этому времени уже недалеко от врат Себасты. Ты действительно могущественный чародей, о Таггарт.

Мужчина слегка нетерпеливо кивнул.

— Теперь ваша история.

Досифей кратко рассказал об их столкновении с приспешниками Ассатура в Эфесе и их путешествии в Антиохию и Тир, затем более подробно — о встрече с черными гвардейцами в Экдиппе и своих последующих скитаниях и опасностях. Таггарт часто прерывал его, прося разъяснить или уточнить тот или иной момент. Менандр и Илиона молча слушали, тогда как их пожилой наставник говорил довольно долго.

Удивительно, но странное летающее судно, казалось, само держало прямой и уверенный курс, поскольку Таггарт больше не обращал ни малейшего внимания на залитый лунным светом пейзаж. Однажды, выглянув за борт, Менандр увидел внизу, далеко внизу, что-то похожее на довольно большой город, проплывавший мимо. Теперь они двигались к югу от него.

Вдруг раздался пронзительный жужжащий звук. Таггарт повернулся и коснулся двух-трех светящихся квадратов на панели рядом с собой; жужжание тут же прекратилось, и движение судна замедлилось.

— Мы примерно в двух днях пешего пути к югу от того места, где я вас подобрал, — сказал Таггарт. — Вы узнаете эту местность?

Досифей перегнулся через борт.

— Тот город позади должен быть Скифополисом. — Он поспешил перейти на другую сторону и посмотрел на юг. — Энон будет впереди, примерно в пяти римских милях.

Судно медленно наклонилось и через несколько минут плавно остановилось над вершиной невысокого холма. Слабое голубое свечение вокруг них погасло; звук аппарата уменьшился до едва слышного гудения. Менандр почувствовал прохладный ночной ветерок, увидел, как под ним колышется трава на вершине холма. Несколько разбросанных по склону дубов чернели в свете заходящего полумесяца.

— Там деревня Салим, — сказал Досифей, указывая на восток. — У подножия холма. Я знаю тамошнего трактирщика.

— Хорошо. Отсюда до вашего пункта назначения, похоже, легко добраться пешком, — сказал Таггарт. — Но прежде чем вы уйдете, Досифей, я должен попросить тебя об одолжении. Те руины, в которых ты копался до того, как на вас впервые напали… приспешники Хастура: не мог бы ты нарисовать мне карту, точно показывающую, где они находятся?

Досифей помедлил.

— Я могу, — сказал Менандр. — Руины Хали находятся недалеко от…

Он внезапно замолчал, заметив, как Досифей сердито смотрит на него и качает седой головой. Теперь взгляд незнакомца был устремлен на него.

— Итак, — тихо сказал Таггарт. — Руины называются «Хали». Это очень интересно. — Он взглянул на звезды, затем снова повернулся к Досифею. — Так случилось, что это название… области… где обитает Хастур — уверен, что ты знаешь, об этом старик. И теперь, кажется, я понимаю, почему вы копались в этих руинах. Вы искали Биахтрон.

— Да… Чашу Биах, — пробормотал Досифей, дрожа. — Ты угадал верно. Но я ее не нашел, великий чародей.

Таггарт нахмурился — скорее в недоумении, чем в гневе, как почувствовал Менандр.

— Как ты вообще узнал о его существовании?

Менандру показалось, что его старый наставник удивился этому вопросу. Досифей спросил:

— Неужели ты никогда не читал книгу Маттана, великий чародей?

— Я никогда о ней не слышал, но подозреваю, что должна существовать какая-то письменная традиция, касающаяся древней цивилизации Каркозы. Скажите мне, что в этой книге говорится о руинах Хали и… Чаше?

— Что когда-то это был город, где находилось величайшее святилище Ассатура, того, кого ты называешь Хастуром. Каждый год, как написано, владыки царства шли из великого и древнего города Каракоссы — который вы называете Каркозой — к святилищу Хали, чтобы испить Золотого Нектара из Чаши и затем призвать летучемышекрылых Биахимов с небес, чтобы они выполняли их волю.

Таггарт кивнул. Он наклонился и открыл плоскую прямоугольную коробку из черного металла, лежавшую в тени у борта. Из нее он достал лист, похожий на очень гибкий папирус, и протянул его Менандру вместе с тонким заостренным цилиндром из какого-то гладкого темного вещества.

— Вот, молодой человек, с помощью этого вы можете нарисовать мне карту. Юная девушка подержит вам свет.

Менандр повиновался, положив похожий на папирус лист на гладкий металл наклонного борта аппарата и, насколько мог вспомнить, нарисовал береговую линию и расположение Экдиппы и Хали по отношению к Скифополису и Геннисаретскому озеру, пока Илиона держала рядом с ним странный источник холодного света. Материал, на котором он рисовал, как он теперь понял, был не папирусом, а чем-то более тонким и гладким; то, чем он писал, было не стилом и не тростником, а чем-то, что волшебным образом оставляло тонкую линию темно-синих чернил из своего острого кончика, не высыхая. До чего же необычным чародеем оказался этот человек — и все же, как странно, что он был настолько невежествен в некоторых вещах, которые, казалось бы, должен знать волшебник или даже обычный человек! Очевидно, он действительно из далекой страны.

— Теперь, Досифей, — сказал он, после того как Менандр закончил карту и объяснил, что на ней изображено, — мне нужен тот свиток, который ты упоминал — книга Маттана, верно?

— Эль-Халал — «Владыка Хаоса»? — Старик с беспокойством взглянул на свой узел. — Он очень ценный.

— Не волнуйся. Я верну его завтра вечером. Но мне пора уходить. У меня осталось всего несколько часов до рассвета.

Менандр взглянул на восток, туда, где над далекими холмами за рекой Иордан поднимались тусклые звезды Козерога. Холод пробежал по его спине, ибо ему доводилось слышать о темных существах, которые не выносят наступления рассвета.

— Лучи солнца… сильно влияют на тебя, о Таггарт? — нерешительно спросил он.

— Нет, нет. — Мужчина коротко рассмеялся. — Ничего подобного. Но это населенная местность, и меня не должны видеть. Слухи распространяются быстро и могут дойти до неправильных ушей — и есть те, кто станет искать меня, если услышит о таком летательном судне, как у меня. Пообещайте мне, что вы никому не упомянете о моем существовании.

— Понимаю, — сказал Досифей. — У тебя есть враги. Я мог бы догадаться об их природе, но… — он взглянул на Менандра и Илиону, — не стану этого делать. Мы никому о вас не скажем. — Он наклонился и немного покопался в своем узле, затем встал, сжимая большой пожелтевший свиток. Менандр заметил, что папирус, несмотря на свой оттенок, был новым; кроме того, он заметил легкую хитрую улыбку на лице старика.

— Вот «Владыка Хаоса», книга древнего жреца Баала Маттана. Описание, которое ты ищешь, начинается в сорок седьмом столбце от начала. Я бы не тал давать его кому попало, великий чародей, но поскольку ты спасли наши жизни…

— Если ты беспокоишься о том, чтобы вернуть его, — сказал Таггарт, — то можешь пойти со мной. Я уверен, что вы могли бы помочь мне найти место сокрытия Биахтрона быстрее, чем я смог бы найти его сам.

— Нет, нет, — поспешно сказал Досифей. — Я полностью тебе доверяю, и… и мне нужно заняться одним срочным делом в Эноне.

— Очень хорошо. — Таггарт коснулся еще нескольких светящихся квадратов. — Вот. Судно теперь запомнит точное местоположение этой вершины холма. Придёшь сюда послезавтра до рассвета, и я верну тебе свиток.

— Ты направляешься к руинам Хали, чародей?

— Да, но сначала я спрячу своё судно в горах и как следует высплюсь. Этой ночью я найду руины, когда никто не сможет меня увидеть, а в следующую попытаюсь извлечь из них Биахтрон.

— Чаши там может уже не быть, — сказал Досифей. — Одержимый демонами раввин Изхар из Хоразина, по-видимому, думал, что ее украл из его собственной синагоги некий Иуда из Кериофа, колдун, работавший на странствующего галилейского пророка. Это подразумевало, что приспешники Ассатура, которым помогает Изхар, уже забрали ее из руин Хали.

Таггарт задумчиво нахмурился.

— Это было бы плохо — очень плохо. Я надеялся предотвратить подобное. Тем не менее я сомневаюсь, что какой-либо человек — или даже любой запертый на земле каракоссец — мог бы забрать Биахтрон, даже имея точные указания. Если только ему не помогли.

— Откуда ты можешь это знать? — спросил Досифей. — Неужели ты тоже изучал древние колдовские писания?

— Нет. Скажем так, я знаю по… опыту… что такие вещи, как Биахтрон, могут быть скрыты в твердой скале, а не просто зарыты. Вероятно, поэтому ты и не нашёл его, Досифей. Но хватит разговоров! Вам троим пора идти. Но будьте здесь до рассвета послезавтра. Даже если случилось худшее, в руинах может найтись подсказка, и в этом случае у меня будет к вам еще больше вопросов.

Менандр и Илиона уже поспешно перебросили свои вещи за борт воздушного судна и теперь торопились помочь спуститься Досифею. Они отошли всего на несколько шагов, когда услышали, как низкое гудение быстро перешло в пронзительный визг, и, обернувшись, увидели, как устройство стремительно пронеслось над ними и с невероятной скоростью устремилось в небо, развернулось и исчезло на севере, в направлении холмов — и далеких руин Хали.

Часть вторая

Глава VII

продолжение следует

Другие рассказы цикла

Роберт Прайс Предисловие. Меч Аватара

1. Ричард Тирни Меч Спартака — лето 27 года н. э.

2. Ричард Тирни Пламя Мазды — осень 27 года

3. Ричард Тирни Семя Звёздного бога — осень 31 года

4. Ричард Тирни Клинок Убийцы (ранняя версия с Каином-Кейном К. Э. Вагнера) — январь 32 года

4. 1 Ричард Тирни Клинок Убийцы (переработанная версия с Нимродом) — январь 32 года

5. Ричард Тирни, Роберт Прайс. Трон Ахамота — осень 32 года

6. Ричард Тирни Барабаны Хаоса (роман) — весна 33 года. Части 1, 2,

6.1. Ричард Тирни В поисках мести (стихотворение)

7. Роберт Прайс Изумрудная скрижаль

8. Роберт Прайс Гробница титана

9. Ричард Тирни Душа Кефри — весна 34 года

10. Ричард Тирни Кольцо Сета — март 37 года

11. Ричард Тирни Червь с Ураху, части 1, 2, 3, 4 — осень 37 года

12. Ричард Тирни. Проклятие крокодила — февраль 38 года

13. Ричард Тирни Сокровище Хорэмху — март 38 года ч. 1, 2, 3

14. Роберт Прайс Секрет Нефрен-Ка — 39 год

15. Ричард Тирни Свиток Тота — январь 41 года

16. Ричард Тирни Драконы Монс Фрактус — осень 41 года

17. Гленн Рахман, Ричард Тирни Свадьба Шейлы-на-гог — день летнего солнцестояния 42 года

18. Гленн Рахман Пёс херусков — весна-осень 47 года

19. Ричард Л. Тирни, Гленн Рахман Сады Лукулла (роман) — осень 48 года. Части 1. 2. 3. 4.

20. Роберт Прайс Культ кастраторов

21. Ричард Л. Тирни Столпы Мелькарта — осень 48 года

Перевод В. Спринский, Е. Миронова

Хотя я уверен, что многие читатели уже знакомы с нашим героем Симоном из Гитты и рассказами, которые принесли ему популярность, я также уверен, что среди читателей «Барабанов Хаоса» есть и те, кто впервые встречаются с Симоном — вместе с его наставником Досифеем и учениками Менандром и Илионом. Для этой аудитории, возможно, будет полезным предоставить некоторую справочную информацию. Рассказы о Симоне из Гитты писались с конца 1970-х до середины 2000-х годов и публиковались в различных журналах и антологиях в жанрах фэнтези, меча и магии, ужасов и фантастики о сверхъестественном. Действие «Барабанов Хаоса» происходит как раз посередине этого цикла. Хотя для того, чтобы читать эту книгу и получать от неё удовольствие, не обязательно знать историю Симона и все его приключения, случившиеся до сего момента — всё, что имеет отношение к этой истории, объясняется в романе, — но знакомство с ней может помочь читателям лучше понять мир и персонажей, их взаимоотношения и мотивы.

К счастью, автор уже подготовил для нас краткое содержание — и в рифму, никак иначе! — в своём стихотворении «В поисках мести»:

Над туманами чёрные грифы парили, солнце красным горело, вставая,

Когда Симон Маг прибыл в свой древний край, жаждою мести пылая.

По империи шёл со взором стальным, по провинциям странствовал он,

Чтобы давние счёты оружьем свести, как все делали испокон.

В мрачном молчанье маг клинок обнажил и у дороги встал,

И его товарищей дрожь проняла, когда он негромко сказал:

— Римляне убили моих родных, и поклялся я отомстить. -

И холодный ветер, как охотничий рог, меж деревьев принялся выть.

Симон провёл счастливое детство в оккупированной римлянами Самарии. Но когда ему исполнилось шестнадцать, отряд римских легионеров под предводительством беспринципного и жадного сборщика налогов убил семью Симона, разграбил их имущество и захватил их дом. Симон, однако, сражался достаточно хорошо, и римляне решили увеличить свою прибыль, захватив его живым и продав в рабство в одну из гладиаторских школ Рима.

— Они заперли в клетку меня и в Рим увезли, сила силу превозмогла,

И в течение двух полных горечи лет моим домом арена была.

Меня обучили владенью щитом и ужасным фракийским клинком.

И в чертоги Аида отправил я много рыдающих душ потом.

«Ужасный фракийский клинок» — это сика, длинный кинжал или небольшой короткий меч с загнутым внутрь обоюдоострым лезвием, который часто используется гладиаторами на арене, чтобы обойти щиты своих противников. Сика стала излюбленным оружием Симона, которое он носил с собой и с которым сражался во время своих приключений по древнему миру.

Я два года нёс смерть на потеху толпе, но пришёл столетний колдун

И к Великим Древним обратился он, как настал его смерти канун.

Заклинание мести чародей произнёс, и был дан ответ недурной -

Двадцать тысяч римлян погибло тогда на громадной арене той.

В «Мече Спартака», самом раннем рассказе Симона, ему восемнадцать, и он в течение двух лет сражался за свою жизнь на арене, развлекая своих врагов-римлян. В 27 году нашей эры его перевели в Фидены, город недалеко от Рима, чтобы он участвовал в торжественных играх в недавно построенном гладиаторском амфитеатре. Однако ненависть Симона к римлянам, непроизвольно играет ему на руку, поскольку она привлекла внимание Досифея, самаритянского чародейа, а также его ученика Менандра и их фамильяра, удивительно умного ворона по имени Карбо.

Досифей служит Тагесу, пожилому богатому чародею, у которого есть секрет: он последний оставшийся в живых из армии освобождённых рабов Спартака и вынашивает планы мести Риму с тех пор, как Спартак потерпел поражение в битве и его восстание было подавлено десятилетия назад. Симон невольно оказывается втянутым в их планы, разыгрывая свою часть ритуала на арене, чтобы призвать древнего бога, который обрушивается на амфитеатр, убивая тысячи римлян. Симон выживает и выходит на свободу, но после этого оказывается в розыске в самом сердце Римской империи.

С исторической точки зрения довольно любопытно, что в Фиденах в 27 году н. э. действительно обрушился римский амфитеатр, в результате чего погибло около 20 000 зрителей — хотя на самом деле это произошло скорее из-за некачественного сторительства и переполненности, чем из-за колдовства.

Престарелый маг, его ученик, в тот день спас и укрыл меня.

Довелось мне видеть, как он заклинал Силы Воздуха и Огня.

Видел я, как сферы огня на холмы из ночного мрака упали

И как десять тысяч римлян в пламени том смерть свою тогда повстречали.

Следующее приключение, «Пламя Мазды», происходит всего несколько месяцев спустя. Досифей начал обучать Симона магическим искусствам и предоставил ему место, где он мог бы затаиться, пока не сможет выбраться из Рима — в особняке сенатора Юния. Они с Досифеем замышляют убить императора с помощью сложного ритуального заклинания, дабы боги поразили цезаря, после чего сенатор и его союзники восстановят Римскую республику.

Именно тогда Симон встречает Елену, любовь всей своей жизни. Точно так же, как он узнаёт в ней богиню, она узнаёт в нём бога, и оба обнаруживают, что буквальном смысле являются родственными душами, Истинными Духами, которые нашли друг друга в этом бренном материальном мире. Проблема состоит в том, что Симону тоже предстоит сыграть свою роль в ритуальном заклинании, которое поразит цезаря: он должен принести в жертву другого Истинного Духа, девственницу… которой, конечно же, оказывается Елена.

Симон отказывается приносить её в жертву или позволить кому-либо ещё сделать это. Из-за того, что он не смог завершить эту часть ритуала, заклинание пошло катастрофически неправильно. Демон Атар обрушивает на них огненный дождь, и, хотя нашим героям удаётся спастись невредимыми, пылающий ад сжигает большую часть Рима. К несчастью для молодых влюблённых, Симону слишком опасно оставаться с Еленой в Риме — только сбежав за пределы империи, он сможет по-настоящему оказаться в безопасности.

Читатели уже не удивятся, узнав, что исторически сложилось так, что в 27 году нашей эры на Целийском холме в Риме действительно произошёл сильный пожар, в результате которого сгорело много зданий и погибло ещё больше людей. Это тот самый элемент авторского стиля Ричарда Тирни, который делает его рассказы такими эффектными: плавное переплетение фантастического вымысла с историческими фактами, заставляющее зрителей задуматься, а не могло ли это случиться на самом деле.

А однажды в Эфесе сражался я с тёмным падшим злым колдуном,

Что владычице Ада, Шупниккурат, дочерей принёс в жертву гуртом,

Управлявшей царствами пропастей, там, где дьявол живёт козлоногий.

Я горжусь, что отправил его душу гнить среди тысяч её отродий.

Симон отправляется в Персию и проводит четыре года, обучаясь магии у Дарамоса, древнего, мудрого и могущественного чародея (который, возможно, лишь отчасти был человеком). Они с Еленой поддерживали связь посредством писем, которые передавал друг Досифея, ворон Карбо.

Следующее приключение Симона, «Семя звёздного бога», начинается с того, что Карбо сообщает ужасную новость: Елена мертва. Когда римские солдаты попытались захватить Елену и вернуть её отцу-колдуну Продикосу, она покончила с собой, чтобы не попасть снова в его руки. Симон клянётся отомстить и возвращается в Эфес, чтобы противостоять Продикосу.

Но оказалось, что отец Елены был могущественным колдуном, который десятилетиями планировал ритуал, призванный освободить древнюю богиню Шупниккурат, и Елена являлась ключевым компонентом заклинания. Её самоубийство привело к некоторым сложностям, но у Продикоса был запасной вариант: младшая сестра Елены, Илиона. Симону, Досифею и Меандру удаётся сорвать ритуал, в результате чего Продикоса затягивает в адское измерение, и спасти Илиону от участи, которая хуже смерти, приняв её в свой квартет чародейов.

К настоящему времени Симону исполнилось двадцать четыре года, Менандру — шестнадцать (и он быстро увлёкся юной красавицей Илионой),. а сколько лет Досифею, можно только догадываться (больше семидесяти, как говорит он сам в начале книги). Они покинули Эфес и отправились через древний Ближний Восток в Персеполис для дальнейшего магического обучения у Дарамоса. Но во время пересечения ими Иудеи и Самарии, родины Симона, он попрощался со своими друзьями и покинул вечеринку. У него другое предназначение, другая цель: сталью и кровью отомстить за гибель своей семьи от рук четырёх римлян. И тут настаёт время этой истории, носящей название «Барабаны Хаоса».

А затем обернулся к своим друзьям и сказал: «Я должен идти.

Меч мой жаждой томим, и я слышу вой ветров смерти на долгом пути».

Встал к востоку лицом и клинок поднял в багровый солнечный свет

И поклялся мстить именем Древнего он, до скончания собственных лет.

— О, не оставляй нас! — вскричали друзья. — К чему тебе гибель искать?

Отправляйся с нами в спокойные страны, чтобы мрак из души изгнать.

Но Симон Маг, ярости полон стальной, зашагал прочь с мечом в руке.

И смотрели товарищи вслед, во мглу, пока он исчезал вдалеке.

Это всего лишь краткое изложение историй, предшествующих «Барабанам Хаоса». После событий, описанных в этом романе, у Симона было ещё много приключений. Читатели, которые хотят узнать больше, могут найти все рассказы о Симоне из Гитты в сборнике «Колдовство против цезаря».

Хотя «Барабаны Хаоса» — самое большое по объёму приключение Симона из Гитты, это также кульминационный подвиг другого, менее известного героя (или антигероя) Тирни, путешественника во времени Джона Таггарта. Хотя о нём достаточно подробно рассказано в книге, вы, возможно, оцените его участие в этой истории немного больше, если узнаете больше о его прошлом. Таггарт — повествовательный символ горькой мизантропии, иногда проявляющейся в творчестве Тирни, особенно в его стихах (см. например, его стихотворение «К водородной бомбе» в Arkham House Collected Poems, 1981). Впервые мы встречаемся с Таггартом в слегка ироничном рассказе «Обратный отсчёт для Калары» (Space and Time, № 56, 1980), где Таггарт ведёт ненавистную жизнь чернорабочего на мясокомбинате. Он жалеет себя и своё жалкое положение, но в то же время презирает весь род человеческий. Внезапно он оказывается втянутым в межгалактический конфликт из-за вмешательства своего собрата-мизантропа Питтса, который втёрся в доверие к альянсу космических завоевателей, которые решили уничтожить всю человеческую жизнь во Вселенной, начиная с Калары, планеты, ранее входившей в астероидное поле между Юпитером и Марсом. Она была колонизирована последними, наиболее развитыми гуманоидами с Земли, которых Великая раса Йит перенесла сквозь время в этот древний мир, чтобы сохранить человеческий вид, переселив его в прошлое. Таггарт вступает в дружеские отношения с группой этих повстанцев, чей новый мир вот-вот будет уничтожен Питтсом и его сообщниками. Питтс, взявший себе псевдоним Тааран, «Ненавистный» (на самом деле это имя древнего кельтского бога-дьявола), приглашает преисполненного ненависти Таггарта присоединиться к веселью, но тот сочувствует благородным каларанцам и помогает их группе сбежать в космос. Он не в состоянии спасти их мир. Питтс (Тааран) презирает человечество за бесконечные страдания, которые оно навлекает на себя. Таггарт тоже так думает, но, в конце концов, не может заставить себя подписаться под их полным уничтожением.

Сценарий космической войны в «Обратном отсчёте для Калары» имеет более широкую космологическую подоплёку, которая более подробно раскрывается в новелле «Повелители боли». Тирни перевернул здесь дерлетовскую иерархию Старших Богов и Великих Старцев, в результате чего Старшие Боги теперь понимаются как космические садисты, которые создали жизнь, чтобы обеспечить себя психической пищей. Они — Повелители боли, и их питают все страдания. Великие Древние выступают против их интересов и стремятся уничтожить всю жизнь, созданную Повелителями боли, побеждая их в процессе. Великим Древним служит межзвёздная раса зарриан, гигантских киборгов или живых машин. В частности, их хозяином является Чёрный Затог (чьё имя наводит на мысль о форме Тсатоггуа, но который, скорее, является аватарой Йог-Сотота). Повелителям боли, создателям жизни, служат галакты, чисто механические роботы, созданные вымершей в древние времена органической расой для поддержания порядка в галактике. Они по-прежнему стремятся поддерживать порядок и защищать гуманоидную жизнь. В этой истории Таггарт, по-видимому, разделяет ультрашопенгауэровскую антипатию ко всему живому, своего рода сверхбуддизм, в котором есть только одна благородная истина: «Жизнь — это страдание». И единственный способ избавиться от страданий — это избавить жизнь от страданий. «Повелители боли» повествуют о конечной судьбе человечества: после серии разрушительных ядерных войн между Америкой, Россией и Китаем зарриане приходят уничтожить остатки человеческой расы, завербовав для своих собственных целей горстку людей, таких как Тааран и Таггарт, чьи способности и понимание были выше, чем у прочего человеческого стада. Отныне Таггарт, Тааран и другие помогают заррианам, организуя серию экспедиций во времени, цель которых — предотвратить человеческие страдания путём решающего вмешательства в прошлую историю. И эти экспедиции вновь направлены на облегчение страданий путём устранения страдальцев! В «Повелителях боли» сам Таггарт пытается открыть врата к Древним, используя древний магический камень «Пламень Ашшурбанипала» (см. одноимённый рассказ Роберта И. Говарда с таким названием). А Повелители боли играют ключевую роль в мифической подоплёке романов Тирни и Дэвида К. Смита «Рыжая Соня».

В романе «Ветры Зарра» (Silver Scarab Press, 1975) Таггарт и Питтс снова становятся союзниками, действуя вместе на фоне событий библейского эпического фильма Сесила Блаунта Демилля «Десять заповедей» (роман посвящён РИГу, КЭСу, ГФЛ и Демиллю), чтобы освободить Йог-Сотота из заточения на горе Хорив/Синай. Яхве Саваоф, как можно видеть, составляет здесь одно целое с Йог-Сототом. Таггарт так ненавидит присущую человеческой расе склонность к саморазрушению, что хочет избавить нас от страданий. Существуют и другие приключения Таггарта, в том числе «Крик во тьме» (см. антологию «Новый круг Лавкрафта», Fedogan & Bremer, 1996), где мы почти не видим ни Таггарта, ни Питтса. В этой ранней истории, напоминающей «Комнату в замке» Рэмси Кэмпбелла, мы узнаём лишь о некоторых садистских экспериментах, проводимых над несчастными местными жителями. Ещё одна история о Таггарте — «Да будет тьма», в которой Таггарт исправляет вопиющую несправедливость режима Большого Брата из антиутопии Джорджа Оруэлла «1984», спровоцировав вторжение на землю ракообразных с Юггота!

Но, я думаю, у нас уже достаточно информации, чтобы понять, что если «Ветры Зарра» — это Ветхий завет Тирни, то «Барабаны Хаоса» — его Новый Завет. Если мы решим, что можем проследить некоторый прогресс религиозной мысли от менее гуманного к более человечному в двух частях Библии, то увидим такое же улучшение образа разгневанного бога, рождённого воображением Тирни, от одной истории к другой. Это развитие событий можно проследить не только по отдельным высказываниям Таггарта в «Барабанах Хаоса», где он переосмысливает свой гнев против несчастного человечества, но и по увлекательным беседам Досифея и Дарамоса. Эти маги-гностики излагают зачатки Высшего Знания, сходного с индуистско-буддийской тантрой, но также напоминающего реальную мифологию спасения исторического симонианского гностицизма. Согласно ей, душа Симона, Великая Сила Бога, искала потерянную душу своей изначальной родственной души Эннойи, Софии, Первой Мысли. Она была потеряна в материальном мире, своём собственном творении, и её двойник-мужчина искал её от одного воплощения к другому. Более того, все гностики, обладавшие частицей света двух изначальных сущностей, разделяли эту небесную идентичность и предназначение. Наиболее полно и сжато этот протологический* миф изложен на страницах рассказа «Трон Ахамота» (совместная работа Тирни и вашего покорного слуги). Она представляет собой оригинальную компиляцию элементов из мифов о Ктулху, а также валентинианской, симонианской и манихейской доктрин. Дарамос должен продемонстрировать читателю, как супершопенгауэрианство Таггарта может сосуществовать с гностическим тантризмом Симона. Первое играет роль Низшего Знания по сравнению с Высшим Знанием последнего. В какой-то степени это верно, но Таггарт ещё не является таким посвящённым гностиком, как Симон.

* Протология (от греч πρώτος (протос) – первый, и λόγος (логос) слово, учение) – учение о творении мира и человека.

Но в более широком смысле Тирни объединил очень разные повествовательные миры Таггарта и Симона, с помощью своего фантастического воображения использовав старую чёрную магию палпа, благодаря чему «меч и магия» органично сочетаются с научной фантастикой космической оперы. Кто бы мог подумать, что в результате получится не просто нечто большее, чем обычное развлекательное произведение, а в своём роде подлинное евангелие духовного воображения?

Роберт Прайс

Послесловие

Евангелие от Симона

«Барабаны Хаоса» по сути представляют собой гибрид повествования о страстях Иисуса Христа с лавкрафтовским «Ужасом Данвича». Как таковой, этот роман, безусловно, подходит под определение «богохульство» больше, чем почти любое другое произведение, вдохновлённое Лавкрафтом, несмотря на то, что данное слово почти небрежно используется в рамках этого поджанра. Читатели «Ужаса Данвича» незамедлительно заметили пародию на евангельское повествование в этом рассказе. В конце концов, рождённый девственницей Уилбур Уэйтли — это получеловеческий отпрыск «небесных» сил, посланный на землю с великой миссией искупления, хотя таковой она казалась лишь горстке «просвещённых» последователей. Не по годам развитый юноша демонстрирует глубокую эрудицию и рано осознаёт свою судьбу. Убитый молодым, он, по сути, перевоплощается/воскресает в своём невидимом Близнеце и переживает своего рода распятие на Сторожевом холме, взывая к своему Отцу, когда его изгоняют в Пустоту, из которой он впервые появился. Гениальное прозрение Тирни состоит в том, чтобы перевернуть всё с ног на голову, поставить телегу впереди лошади. В «Барабанах Хаоса» мы обнаруживаем, что исходные евангельские события уже были похожи на события «Ужаса Данвича», и даже что «Ужас Данвича» неявно описывает Второе пришествие Христа (данную тему я развил в небольшом посвящении этому великому произведению, в своём рассказе «Пронзительный душевный страх»). Точно так же, если вы были уверены, что Роберт И. Говард создал богохульное имя Гол-горот (один из его Древних) от новозаветной Голгофы, места распятия, Тирни покажет вам, что вы были правы больше, чем знали.

Тирни — давний исследователь того класса благочестивых романов, которые стремятся оживить евангельское повествование посредством двойного процесса психологизации и историзации истории Иисуса (как это невольно делают многие якобы документальные биографии Иисуса). Эти романы («Я, Иуда» Фрэнка Йерби, «Серебряная чаша» Томаса Б. Костейна и т. д.) стремятся предоставить правдоподобную мотивацию для действий, которые мы встречаем в Новом Завете со священной произвольностью исполнившегося пророчества и божественного чуда. (Тот же процесс можно наблюдать в самих евангелиях, особенно где Матфей и Иоанн, постулируют ту или иную мотивацию для событий, которые Марк просто излагает авторским произволом, величайшим примером чего является предательство Иуды.) И они, как и все книги о жизни Иисуса, стремятся превратить христианскую мифологию (исцеления, экзорцизмы, смерть и воскресение Сына Божьего) в исторически правдоподобные события, подобно тому, как Плутарх историзировал Осириса и Исиду как древних царей Египта. Тирни делает то же самое, только его лексикон — это лексикон Мифов Ктулху. Рассказчики истории Иисуса, будь то признанные романисты или исторические реконструкторы, пытаются соединить определённые её точки, навязывая тот или иной любимый шаблон. Рационалисты XVIII века, такие как например Паулус и Вентурини, были убеждены в том, что все евангельские события действительно произошли так, как о них сообщается, но их связь и объяснение в каждом случае были чисто натуралистическими. Например, Иисус не мог ходить по воде — если только он не знал, где находятся подводные камни! Он не мог чудесным образом умножить хлеба и рыб, но что, если его ессейские приятели, поддерживая его, притащили в пещеру ещё еды? Он умер и был замечен живым после смерти, но лишь потому, что просто потерял сознание на кресте и позже пришёл в себя в прохладе садовой гробницы. Тирни делает то же самое, только его подход самым честным образом фантастичен. Предположим, евангельские события произошли посредством колдовства и/или сверхнауки? Эта предпосылка недалеко ушла от предпосылки сект НЛО, которые ассимилируют Иисуса и представляют его рождённым девственницей посредством искусственного оплодотворения, исцеляющим посредством передовой медицины, воскресшим из мёртвых, как Клаату в фильме «День, когда Земля остановилась», и вознёсшимся посредством телепортации. Такие культисты пишут фантастику, сами того не зная, в то время как Тирни знает об этом и делает свою работу бесконечно лучше.

Тем не менее, читая «Барабаны Хаоса», невольно вспоминаешь о некоторых направлениях исследований среди авторитетных новозаветных учёных. Мортон Смит («Тайное Евангелие», «Иисус-маг», например) продемонстрировал обширные параллели между евангельскими изображениями Иисуса, чудотворного Сына Божьего, и древними эллинистическими магами, чья мистическая инициация в божественное сыновство и чудодейственные силы были отмечены нисхождением божественного фамильяра в образе птицы. А Барбара Тиринг («Кумранское происхождение христианской церкви», «Иисус и загадка свитков Мёртвого моря», «Иисус Апокалипсиса») недавно возродила старую ессейскую гипотезу, которая расшифровывает ряд историй о чудесах как отчёты о сектантских интригах между Иисусом, Иоанном Крестителем, Симоном Волхвом и их сектантскими соперниками.

Я уже упоминал, что авторы романов об Иисусе склонны придавать произвольным событиям в евангелиях мотивацию и правдоподобие. Вы обнаружите, что попытки Тирни часто выглядят более правдивыми именно благодаря их экстравагантности! Что, например, должен сделать трезвый историк с необычным сообщением Матфея (27:52-53) о том, что одновременно со смертью Иисуса на кресте множество местных умерших ожили и явились в Иерусалим? Что ж, Тирни знает, что из этого сотворить! И тот факт, что только фантастика придаёт этому смысл, демонстрирует здесь и в других местах, что мы вообще не имеем дело с историей, что всё это изначально не было историческим повествованием и не может быть правдоподобно превращено в историческое повествование.

Предыдущие приукрашиватели истории Иисуса использовали некоторые повествовательные решения, которые Тирни принимает, а затем переиначивает на свой лад. Среди них любовные отношения между Иисусом и Марией Магдалиной (очень старая идея, присутствующая в Евангелии от Филиппа и повторяющаяся в мормонизме, Радиоцеркви Бога и рок-опере «Иисус Христос — суперзвезда»), отождествление Марии Магдалины с Марией, сестрой Марфы из Вифании, и Иосифа Аримафейского как дяди Иисуса, которому спаситель доверяет Святой Грааль для безопасного хранения в Англии.

И опять же, Тирни удаётся придать повествовательный смысл нескольким странным элементам, которые озадачивали предыдущих авторов евангельских романов, не говоря уже об историках Нового Завета, включая широко распространённое древнее сообщение о том, что евреи поклонялись ослиной голове в Святая Святых, или что повторное открытие Ковчега Завета возвестит наступление Последних Дней. Секта Тридцати, а также попытка Досифея возглавить её после смерти Иоанна Крестителя, происходят непосредственно из древней иудео-христианской традиции (Хорхе Луис Борхес упоминает ту же группу в своём кратком произведении «Тридцать»). А откуда преданность Анны великому змею Сету? Что ж, в Талмуде где-то упоминается о «змеином отродье дома Анны». Что касается общей картины поклонения евреев и самаритян множеству конкурирующих богов, пусть и тайно, на столь позднем этапе истории, то кому-то она может показаться странной, но сценарий Тирни не удивит никого, кто читал книгу Маргарет Баркер «Великий Ангел: Исследование второго Бога Израиля». (В книге также есть и мимолётные отсылки к смежной странной фантастике, например, титаническое сердцебиение, звучащее во время буйства Близнеца Уилбура в киноверсии «Данвичского ужаса» 1970 года, и заметка о молодом Ванире, сражающемся с Гол-горотом в завершённом мною недописанном рассказе Говарда «Чёрные эоны», Fantasy Book, № 16, 1985.)

Роберт М. Прайс

Уиллоу Спрингс,

Северная Каролина

Март 2008 г.

Час открытия Гол-горота

Пролог

Человек в белых одеждах неподвижно сидел на вершине голого холма, глядя на юг. Он расположился в южном секторе круга, начертанного в пыли и разделённого на четыре части. Перед ним до самого горизонта простирались изрезанные вершины пустошей, а позади него, далеко внизу, расстилалась гладь широкого Аравийского моря, чья мерцающая поверхность была подёрнута тонкой дымкой пыли. Солнце, хотя и ярко светившее в почти безоблачном небе, теряло часть своего тепла, клонясь к западным холмам.

Ветер дул над широкой плоской вершиной холма, развевая белое одеяние человека и играя свободными концами его белого пояса, пока он сидел, скрестив ноги, и смотрел на юг, словно в трансе. Опускающееся солнце очерчивало черты его лица под белой повязкой — большие тёмные глаза, выдающийся изогнутый нос с раздувающимися ноздрями и редкую всклокоченную бороду, частично скрывавшую слегка скошенный подбородок. Черты были странные, довольно выразительные, чем-то напоминавшие овечьи или козлиные.

В воздухе раздался звук, далёкий и высокий. Человек в белом слегка пошевелился и посмотрел на юго-запад. Там, высоко над холмами, на фоне сияющей бронзы вечернего неба появилась слабая чёрная точка.

Она приближалась, становясь всё больше и больше, опускаясь, а исходившее от неё странное пронзительное жужжание усиливалось. Объект казался плоским и круглым, с продолговатым профилем и чем-то, выступающим вверх посередине. Он быстро приближался, но замедлил ход, подлетая ближе.

Затем он оказалась у края плоской вершины холма, всего в двадцати шагах, медленно опускаясь, пока его жужжание не стихло. Объект был похож на горизонтальный диск предмет около двенадцати футов в диаметре, сверкавший тёмно-металлическим синим цветом, его край был окружён сплошной стеной или ограждением высотой около трёх футов. Выступающим объектом внутри него был человек.

Предмет полностью остановился, и его жужжание прекратилось. Однако он продолжал висеть в воздухе примерно на расстоянии вытянутой руки над землёй. Фигура, находившаяся внутри него, медленно перелезла через перила, спрыгнула на песчаную вершину холма и пошла вперёд.

Человек в белом поднялся. Он был высоким, возможно, на полголовы выше среднего роста, и крепкого телосложения. Его странные черты лица оставались бесстрастными.

Пришелец приблизился и остановился. Это был мужчина среднего роста, худощавый, одетый во всё чёрное. Его рубашка, длинные брюки и обувь были странного покроя, а лицо и руки казались почти белыми на фоне черноты одежды. На нём был широкий пояс, казавшийся сплетённым из синих металлических нитей; его пряжка слабо светилась голубым сиянием. Каштановые волосы и борода были коротко и аккуратно подстрижены. Самым странным было то, что его внимательные карие глаза смотрели сквозь прозрачные диски, удерживаемые перед ними тёмной оправой, которая закреплялась за ушами.

— Я знаю тебя, — сказал человек в белом на латыни, — и знаю, зачем ты пришёл. Ты тот, кого древние люди называли «чародеем».

Одетый в чёрное мужчина на мгновение нахмурился, словно недоумевая; затем, нерешительно, на том же языке, ответил:

— Твой… отец… должно быть, посылал тебе сны. Видишь ли, я тоже знаю тебя. Тебя зовут Бар Йосеф, но имя твоего настоящее отца звучало бы как…

— Мир! Не искусишь ты меня, хоть и пришёл за этим, враг человечества.

Тот, кого назвали «чародеем», огляделся на усыпанную камнями вершину холма.

— Ты провёл здесь много дней, Бар Йосеф — думаю, дольше, чем любой простой смертный мог бы выдержать без еды и воды. И всё же ты отчасти человек, а значит, должен быть голоден. Ради тебя, сына твоего отца, я готов на многое. Если ты пожелаешь, я превращу некоторые из этих камней вокруг тебя в хлебные лепёшки.

— Нет. — Человек в белом резко покачал головой, так что его спутанные каштановые волосы взметнулись вокруг плеч. — Начертано, что человек будет жить не только хлебом, но и тем, что исходит от Яхве-Цваота.

— Ты знаешь древние писания, — произнёс чародей, — и без колебаний произносишь Имя. И я уверен, что ты знаешь гораздо более древние писания и даже первоначальную форму Имени. Но что касается человечества, то оно вообще не будет существовать, если ты поступишь так, как предполагает твой отец.

Одетый в белое человек стоял неподвижно, ничего не говоря.

— Так ты не будешь ни есть, ни пить?

— Моя подготовка должна продолжаться.

Чародей вздохнул.

— Ты позволишь мне попытаться убедить тебя в обратном? Думаю, я смогу это, если ты отправишься со мной на час.

Тот, кого звали Бар Йосеф, долго смотрел на другого.

— Я не чувствую в тебе предательства. Я пойду. Но не поддамся искушению.

— Посмотрим.

Одетый в белое человек вышел из круга, начертанного в пыли, и последовал за чародеем к странному аппарату, неподвижно висевшему над землёй. Они забрались внутрь через борт, и чародей коснулся одного из множества светящихся квадратов, расположенных на наклонной панели из тёмного металла. Аппарат тут же загудел и начал подниматься. Одетый в чёрное человек коснулся ещё нескольких квадратов; лёгкое движение воздуха при их полёте превратилось в сильный ветер, когда они помчались на север. Затем вокруг них возник мерцающий купол голубоватого света, и хотя их скорость увеличилась, они больше не чувствовали никакого движения воздуха. Бурые склоны далеко внизу уносились вдаль, пока они не оказались над серыми водами Аравийского моря.

Человек в белом наблюдал, как проносились мимо западные холмы, как заходящее солнце то и дело скрывалось за их вершинами и появлялось вновь. Черты его лица оставались бесстрастными, но большие глаза ещё больше расширились, казалось в них отражалось лёгкое удивление.

— Это лишь крошечная доля той силы, которой ты мог бы обладать, Бар Йосеф. Ты не передумаешь?

Одетый в белое человек ничего не сказал.

Солнце село, когда они повернули на северо-запад. Небо было цвета сияющей бронзы, немногие облака на нём — пурпурными, окаймлёнными огнём. Море осталось позади, и сейчас они летели над хребтами и холмами, окутанными сумерками. Затем, когда они начали снижаться, в поле зрения появился большой, обнесённый стенами город, раскинувшийся на двух хребтах и неглубокой лощине между ними. В сгущающейся темноте мерцали точечные огни множества факелов и костров.

— Святой город! — пробормотал Бар Йосеф. — Так быстро…

Аппарат медленно опускался, пока не оказался прямо над комплексом, состоявшим из самых больших зданий в городе — великолепное колонное сооружение посреди широких мраморных дворов и тёмной крепости с зубцами к северу от него.

Затем аппарат замер, словно по волшебству зависнув над самой высокой башней колонного сооружения. Мерцающее голубое свечение исчезло, и снова повеял прохладный ветерок. Бар Йосеф повернулся к человеку в чёрном.

— Враг человечества, почему ты привёл меня сюда, в этот, святейший из храмов?

В ответ чародей протянул ему светящийся голубым пояс, похожий на его собственный.

— Надень его, — сказал он.

Человек в белом стоял неподвижно, его тёмные глаза светились немым вопросом.

Чародей коснулся пряжки своего пояса. Она внезапно засверкала, как алмаз, наполненный огнём. В тот же миг человека окружило яркое, неестественное сияние, которое сделало его плоть и даже его чёрную одежду похожими на освещённый солнцем алебастр. Бар Йосеф прикрыл глаза, пока они не привыкли к свету. Когда он снова посмотрел, он увидел, что человек выбрался из с аппарата и стоит в воздухе в нескольких футах от него, сияя голубовато-белым светом, таким же ярким, как утренняя звезда.

— Надень свой пояс, — повторил чародей. — Спустись со мной во внутренний храм. Я хочу показать тебе, что твой отец готовит для тебя.

Бар Йосеф покачал головой и бросил пояс; он с металлическим стуком упал на пол небесного корабля.

— Ты не видел своего отца, — сказал чародей. — Но однажды, давным-давно, я видел его тень.

— Тебе не удастся меня искусить! — твёрдо сказал Бар Йосеф.

Чародей вздохнул, коснулся пряжки своего пояса и подлетел обратно к аппарату. Оказавшись внутри, сияние погасло, и он снова стал человеком, одетым в чёрное.

Внизу, из темнеющих дворов и улиц, доносился гомон множества голосов, возбуждённо переговаривающихся.

Чародей коснулся светящегося квадрата на панели. Снова тусклое голубое свечение взметнулось над ними дугой, и аппарат помчался на север, всё быстрее и быстрее; холмы снова начали отдаляться, пока они неслись с невероятной скоростью над широкой долиной, где в глубокой тени извивался Иордан. К западу от холмов закатные огни казались лишь тусклым красным заревом, а под ними тёмной серой полосой раскинулось далёкое Великое Море. Ни один из мужчин не произнёс ни слова; лишь пронзительное жужжание странного небесного аппарата звучало в их ушах.

Они пролетели над огромным озером, затем над другим, поменьше. Впереди нависала колоссальная громада трёхвершинной горы, её заснеженные вершины смутно белели на фоне глубокой пурпурной ночи.

— Гора Баал-Хермон, — пробормотал Бар Йосеф. — Зачем ты привёл меня сюда, чародей?

Человек в чёрном не отвечал, пока наконец аппарат не опустился на самую высокую из трёх вершин, и люди не выбрались наружу.

— Оглянись, — сказал он.

Бар Йосеф так и сделал. Запад теперь был окутан сумерками, но всё ещё виден до самого горизонта Великого Моря. Огни деревень мерцали то тут, то там среди лесистых предгорий внизу. На востоке пустынная земля купалась в жутковатом свете только что взошедшей на небо луны.

— Всё это могло бы принадлежать тебе, — сказал чародей. — Всё это и то, что лежит за пределами. Весь этот мир от полюса до полюса и все люди, которые сейчас так трагически живут на нём. Разве это не было бы лучше для них — и для тебя — чем то, что задумал твой отец?

Холодный ветер дул среди скал и шпилей. Бар Йосеф покачал головой; в его больших тёмных глазах блеснула грусть.

— Нет, этому должен быть конец, — сказал он. — Я спасу их от их страданий.

— Ты можешь! Но есть другой путь, отличный от пути твоего отца.

— Нет! — с внезапной страстью воскликнул Бар Йосеф. — Отойди от меня, враг!

— Ты называешь меня врагом человечества, но ты бы…

— Я положу конец их страданиям. — Человек в белом стоял прямо, неподвижно; его большие глаза казались почти светящимися в лунном свете. — А что касается меня, то начертано: «Ты будешь служить только своему господу Яхве-Цваоту».

Чародей вздохнул с покорностью. Казалось, его плечи слегка опустились.

— Очень хорошо. Идём. Я отвезу тебя обратно.

Между ними висело молчание, пока они неслись на юг под мерцающими звёздами. Далеко внизу слабо мерцали огни освещённых факелами деревень — маленькие искорки тепла, затерянные среди огромных холодных теней.

Когда наконец они снова оказались на ровной вершине горы в южных пустошах, и человек, которого звали Бар Йосеф, сошёл с аппарата, чародей спросил:

— Значит, все тысячи лет их страданий были напрасны?

Странные черты лица Бар Йосефа, очерченные лунным светом и тусклым голубым свечением аппарата чародея, снова выражали печаль.

— Они познают милосердие.

— Но ведь ты отчасти человек, как и они.

— А ты полностью принадлежишь к ним, чародей, — но говоришь так, словно всё обстоит иначе. Так всегда с тобой. Уходи, враг своего собственного рода, и оставь меня моей судьбе.

— Ты мог бы править ими! Я мог бы дать тебе власть!

Внезапно с юго-восточной части неба донёсся далёкий пронзительный гул. Оба посмотрели вверх и увидели множество сияющих голубых огней, движущихся среди звёзд и становящихся всё ярче.

— Они пришли, чтобы служить мне, — сказал Бар Йосеф, — и убедиться, что я невредим. Моё время здесь истекло. А ты должен уйти.

Чародей кивнул.

— Я знаю. Сны, посланные твоим отцом, достигли не только твоего разума. Я уйду, но ты ещё увидишь меня. Ты человек. Надеюсь, ты задумаешься над моими словами.

Аппарат чародея умчался в небо, бесшумно исчезая среди звёзд на севере. Теперь от него не исходило голубоватого свечения.

Медленно человек в белом повернулся и снова сел в южном квадранте своего начерченного в пыли круга, затем с бесстрастным лицом принялся ждать, пока голубовато-белые огни на юго-востоке становились всё ярче.

Часть первая

Чёрная синагога

продолжение следует

Другие рассказы цикла

Роберт Прайс Предисловие. Меч Аватара

1. Ричард Тирни Меч Спартака — лето 27 года н. э.

2. Ричард Тирни Пламя Мазды — осень 27 года

3. Ричард Тирни Семя Звёздного бога — осень 31 года

4. Ричард Тирни Клинок Убийцы (ранняя версия с Каином-Кейном К. Э. Вагнера) — январь 32 года

4. 1 Ричард Тирни Клинок Убийцы (переработанная версия с Нимродом) — январь 32 года

5. Ричард Тирни, Роберт Прайс. Трон Ахамота — осень 32 года

6. Ричард Тирни Барабаны Хаоса (роман) — весна 33 года. Части 1, 2,

6.1. Ричард Тирни В поисках мести (стихотворение) — весна 33 года.

7. Роберт Прайс Изумрудная скрижаль

8. Роберт Прайс Гробница титана

9. Ричард Тирни Душа Кефри — весна 34 года

10. Ричард Тирни Кольцо Сета — март 37 года

11. Ричард Тирни Червь с Ураху, части 1, 2, 3, 4 — осень 37 года

12. Ричард Тирни. Проклятие крокодила — февраль 38 года

13. Ричард Тирни Сокровище Хорэмху — март 38 года ч. 1, 2, 3

14. Роберт Прайс Секрет Нефрен-Ка — 39 год

15. Ричард Тирни Свиток Тота — январь 41 года

16. Ричард Тирни Драконы Монс Фрактус — осень 41 года

17. Гленн Рахман, Ричард Тирни Свадьба Шейлы-на-гог — день летнего солнцестояния 42 года

18. Гленн Рахман Пёс херусков — весна-осень 47 года

19. Ричард Л. Тирни, Гленн Рахман Сады Лукулла (роман) — осень 48 года. Части 1. 2. 3. 4.

20. Роберт Прайс Культ кастраторов

21. Ричард Л. Тирни Столпы Мелькарта — осень 48 года

Перевод В. Спринский, Е. Миронова

Основная предпосылка Церкви Иисуса Христа Святых последних дней (мормонов) заключается в откровении, полученном религиозным искателем девятнадцатого века Джозефом Смитом в виде набора исписанных золотых пластин, повествующих об эпическом путешествии древней иудейской семьи в Западное полушарие и её разделении через годы на два народа: благочестивых нефийцев и идолопоклонников ламанийцев. Это было повторение противостояния израильтян и хананеев. Только на этот раз плохие парни победили! Последние выжившие нефийцы составили Книгу Мормона и спрятали её в местности, позже ставшей северной частью штата Нью-Йорк, где столетия спустя ангел открыл её местонахождение молодому Джозефу Смиту. Увы, археологи так и не нашли следов цивилизаций нефийцев и ламанийцев. Ламанийцы предположительно выжили как коренные американцы, но современная наука опровергла и это, поскольку ни у одного из этих народов не было обнаружено даже капли семитской ДНК.

Оба фантастических мира пересекаются с библейским эпосом. Это всё равно, что кофе с молоком — идеальный союз! Что, если бы Симон каким-то образом попал в земли нефийцев и ламанийцев? Это же так естественно! А Нефрен-Ка, иерофант Ньярлатхотепа? Учитывая, как часто Симон принимал участие в египетских мистериях, удивительно, что тень Чёрного Фараона не пала на него раньше!

«Секрет Нефрен-Ка» впервые был опубликован в сборнике «Могучие воины», издательство Ulthar Press, 2018 год.

Другие рассказы цикла

Роберт Прайс Предисловие. Меч Аватара

1. Ричард Тирни Меч Спартака — лето 27 года н. э.

2. Ричард Тирни Пламя Мазды — осень 27 года

3. Ричард Тирни Семя Звёздного бога — осень 31 года

4. Ричард Тирни Клинок Убийцы (ранняя версия с Каином-Кейном К. Э. Вагнера) — январь 32 года

4. 1 Ричард Тирни Клинок Убийцы (переработанная версия с Нимродом) — январь 32 года

5. Ричард Тирни, Роберт Прайс. Трон Ахамота — осень 32 года

6. Ричард Тирни Барабаны Хаоса (роман) — весна 33 года. Части 1, 2,

6.1. Ричард Тирни В поисках мести (стихотворение) — весна 33 года.

7. Роберт Прайс Изумрудная скрижаль

8. Роберт Прайс Гробница титана

9. Ричард Тирни Душа Кефри — весна 34 года

10. Ричард Тирни Кольцо Сета — март 37 года

11. Ричард Тирни Червь с Ураху, части 1, 2, 3, 4 — осень 37 года

12. Ричард Тирни. Проклятие крокодила — февраль 38 года

13. Ричард Тирни Сокровище Хорэмху — март 38 года ч. 1, 2, 3

14. Роберт Прайс Секрет Нефрен-Ка — 39 год

15. Ричард Тирни Свиток Тота — январь 41 года

16. Ричард Тирни Драконы Монс Фрактус — осень 41 года

17. Гленн Рахман, Ричард Тирни Свадьба Шейлы-на-гог — день летнего солнцестояния 42 года

18. Гленн Рахман Пёс херусков — весна-осень 47 года

19. Ричард Л. Тирни, Гленн Рахман Сады Лукулла (роман) — осень 48 года. Части 1. 2. 3. 4.

20. Роберт Прайс Культ кастраторов

21. Ричард Л. Тирни Столпы Мелькарта — осень 48 года

Секрет Нефрен-Ка

Роберт Прайс

Тёмный маг Ахерона и Стигии древней,

Чародейства твои наделили тебя страшной силой

И веками ты был полновластным империй владыкой,

Тех, что канули ныне навеки в глухое забвенье.

Ты Ньярлата призвал колдовством, Многосильного Вестника,

Что в гордыне жестокой отдал тебе Кеми державу,

И ты стал императором Смерти, фараоном Нефрен-Ка!

Такой новый избранник пришёлся Ньярлату по нраву.

Ричард Л. Тирни, «Тёмный фараон»

I. Возвращение прошлого

Симон из Гитты знал, что однажды появится безумный пророк (или многие сочтут его таковым), который будет ходить с зажжённым фонарём средь бела дня и произносить много ужасных вещей, включая заупокойные молитвы по убитым богам. Он скажет: «Когда ты смотришь в Бездну, Бездна всматривается в тебя». И именно поэтому Симон часто обращался к Морфею, чтобы тот помогал ему выспаться. Ибо ему часто доводилось заглядывать в Космическую Яму Повелителей Боли и общаться с ещё худшими существами, и с тем, что он видел, было нелегко смириться. Особенно долгой ночью.

Он внезапно проснулся от резкого снижения температуры в комнате. Симон не мог придумать естественного объяснения такому явлению, и потому то, что заставило его вздрогнуть, было дискомфортом не плоти, но духа. Сначала он подумал, что это какой-то навязчивый кошмар. Его брови сошлись в мрачном предчувствии над широкими склонами выдающихся скул. Словно дождавшись, когда гиттиец сориентируется, перед ним появилось расплывчатый, но быстро собирающийся воедино образ, и одновременно с этим раздался глухой голос, вполне ему соответствующий, хотя казалось, что он не исходит от него.

— Ты знаешь меня, или я недооцениваю тебя, о Симон Волхв?

Теперь можно было разглядеть высокую фигуру, облачённую в ткани цвета закатного багрянца. Едва различимые из-за их оттенка на фоне темноты, две ручные пантеры лизали протянутые руки призрака. Его высокий лоб венчала двойная корона Верхнего и Нижнего Египта. Вид у него был надменным, хотя лицо оставалось в тени.

Когда Симон поднялся со своего спального ложа, он ответил, но не с благоговением, а сдержанным, словно бы оборонительным тоном:

— Ты — Чёрный Фараон, известный тем немногим, кто помнит о тебе, как Нефрен-Ка. Конечно же, это ты?

— Да. Это я. В прошлые века я правил забытой Стигией, а до этого — неведомым Ахероном. С каждым веком мои силы убывали, атом за атомом, пока наконец жрецы упаднического Кхема не свергли меня.

— Значит, ты его дух? Его призрак? Люди говорят, что они убили тебя.

— Как и во многом другом, жрецы лгали, чтобы унять страхи простого народа, который иначе должен был бы бояться моего возможного возвращения. О, если бы я мог! Но в те далёкие времена я бежал из Египта. Я отправил своих почитателей в изгнание в разные места: аколитов моей слуги Бубастис в мрачную Британию, иерофантов Безликого Бьягуны — в Галлию, приспешников змеебородого Бьятиса — в Грецию. Я сам сопровождал своих верховных жрецов в обширные и неведомые земли за морями. Там они поддерживали мою веру жертвоприношениями и подношениями. Многие представители одного из местных племён, поражённые чудесами, которые я совершал среди них с помощью колдовства, сплотились вокруг меня и назвали себя в мою честь нефийцами. В свою очередь я защищал их от извечных врагов, некогда спустившихся со снежного Ломара, именуемых ламанийцами. Но недавно мои жизненные силы иссякли и жизнь угасла. Теперь мой народ нуждается в защите от ламанийцев, которые в моё отсутствие усилили свои преследования. Я так долго обманывал смерть, что никогда не верил, что она меня настигнет. Теперь я понимаю, что это было глупо. Мой духовный двойник может задержаться на этом плане лишь ненадолго. И прежде чем уйду туда, куда мне предстоит отправиться, я должен позаботиться о том, чтобы избавить моих почитателей от тех, кто хочет их уничтожить. Поэтому я пришёл к тебе этой ночью. Только человек твоего таланта может мне помочь.

Симон, искренне удивлённый как тем, кто искал его помощи, так и удивительным путешествием, без которого никак не выполнить этой миссии, ответил:

— О тень Нефрен-Ка! Прости, если я выскажусь прямо. Поклонение тебе отвергают и преследуют по веской причине! Я думал, что оно исчезло, и радовался этой мысли! Воистину, черны твои обряды, гнусны деяния, которым ты обучал своих приверженцев! Я далёк от того, чтобы запятнать свою душу, поступив к тебе на службу!

Призрачное лицо ожившего мертвеца расплылось в смехе.

— По правде говоря, я так и подозревал! Но ты и прежде имел дело с Тёмными Силами. Я знаю это. Но я оставил позади гнусные замыслы. Всё это в прошлом. В моей нынешней немощи я не могу даже сдвинуть пальцем камешек, как ты видишь. И это доброе дело, к которому я призываю тебя, Симон из Гитты!

Приподняв бровь в подозрительном удивлении, колдун ответил ему:

— Какой интерес может быть у тебя к добрым делам, великий?

— Ты прав, чародей. Мало добра сотворил я за свои долгие дни. Но меня ждёт ужасная участь. Возможно, это будет Преисподняя Бесконечных Воплей или Пещера Ненасытных Пожирателей, а может, и Чёрное Измерение. — Тут лицо неземной фигуры слегка дрогнуло, словно на мгновение фараона охватил ужас и боль от внезапно проявившейся давно уже мумифицированной совести. Но он продолжил: — Возможно, если я смогу даровать своим последователям хоть немного безопасности в качестве своего последнего деяния, осуществлённого через тебя, то смогу хотя бы на малую толику смягчить своё проклятие.

Симон презрительно рассмеялся.

— Но ученик не лучше своего учителя! Зачем утруждать себя ради учеников дьявола? Лучше пусть твоё древнее зло умрёт!

— Они были всего лишь обманутыми! Они служили мне из страха! Предоставленные сами себе, они оказались бы безобидными овцами. Ты должен это знать. Так всегда бывает с беспомощными смертными. Они питаются суевериями и невежеством. Но их нынешние страхи вполне реальны. В давние времена ламанийцы сражались с жестокими гноф-кехами из комморийских ледяных пустошей. Но, победив их, ламанийцы стали такими же, как они. Более того, я дал им повод отомстить моей пастве, и их месть моим нефийцам должна быть ужасной. Но ты можешь спасти их.

Теперь Симон стоял, его глаза находились почти на одном уровне со светящимися сферами на скрытом в тени лице.

— Спасти их? В одиночку? Как?

Он начал переосмысливать ситуацию, а вместе с ней и странную притягательность умоляющего призрака.

— За обширным океаном, который плещется над могилой Атлантиды, лежит столь же обширная земля, поистине другой мир. Там ждут меня мои последователи. Их спасение зависит от могущественного талисмана, который люди называют Золотым Сердцем Кецалькоатля. Его давно спрятали древние яредиты. Они недооценили его силу, и их погубила собственная глупость.

— Но предположим, что меня постигнет та же участь? Я знаю об этом ещё меньше, чем они!

— Яредиты были мудрецами, но не колдунами. Они оставили после себя множество бронзовых табличек, содержащих большую часть их научных знаний. А это Сердце было продуктом науки, о которой они ничего не знали. Но мы с тобой знаем. Я мог бы оживить амулет, находясь в теле из плоти и крови, но сейчас? Он бесполезен для меня, ибо я сам стал бесполезен. Из всех современных людей ты, как я полагаю, лучше всего способен пробудить и использовать силу Сердца. Когда ты увидишь его, я уверен, что поймёшь, как поступить. Мои слуги встретят тебя и сопроводят к месту, где находится амулет.

II. Воинство Экрона

Вновь оставшись один, Симон вернулся в постель. Ему нужно было как следует выспаться перед тем, что ждало его впереди. Он не спросил своего гостя, как ему добраться до дальнего континента, куда его манили приключения, словно человек, машущий с берега. Но Симон уже знал, как ему следует это выполнить. Легенда гласила, что предки яредитов, а после них тех, кого теперь называли нефийцами, пересекли океан на странных подводных кораблях. У Симона не было времени на такое путешествие, если он собирался спасти преследуемых нефийцев. Но имелся другой, более быстрый путь. Это было Воинство Экрона. То были демонические духи, подчинявшиеся оракулу Баал-Зебуба в Экроне, одном из пяти древних филистимских городов, среди которых был и родной город Симона, Гат или Гитта. Демоны странствовали далеко и повсюду и могли выведать любые тайны, незаметно исследуя землю. Эти тайны они сообщали филистимским прорицателям, которые зарабатывали на жизнь, передавая желаемые сведения своим клиентам, которые хотели узнать, где они потеряли дорогой инструмент или выйдут ли их дочери замуж.

Их шёпот звучал как стрекотание насекомых, отсюда и традиционный костюм Оракула: изображение саранчи размером с человека. Симон не был продавцом предсказаний оракулов, но он знал, как призвать Войско и заставить их доставить его на своём роевом облаке в любое желаемое место, поскольку им были известны все закоулки мира. Это стало известно ему из свитка, содержавшего некоторые секреты, полученные от демонов арабскими кахинами*, текста под названием «Китаб аль Азиф», «книга зудения». Много веков спустя потомок этой книги принесёт человечеству большие беды.

* Прорицатели в доисламской Аравии.

Прошло совсем немного времени, прежде чем Симон из Гитты поднялся, снаряжённый мешочком с магическими химикатами и фетишами на одном боку, и гладиусом, оставшимся со времён его жизни на арене, на другом. Он был одет в блузу с широкими рукавами под туникой ржаво-алого цвета, украшенной серебряными вышитыми знаками зодиака. Симон тихо напевал заклинание, которое могло услышать только Воинство Экрона, где бы оно ни пребывало в мире. К тому времени, как он закончил, вокруг него закружился пурпурный туман, и он услышал безудержный хохот, сам по себе казавшийся не лишённой приятности мелодией. Знакомая обстановка его комнаты быстро поблёкла, пока не осталось ничего, кроме фиолетового циклона, который нёс его с невообразимой, но неощутимой скоростью. Он чувствовал себя как во сне, подвешенным вне времени, пока не почувствовал твёрдую землю под ногами и, споткнувшись, оказался в раскрытых объятиях круга одетых в мантии людей, на лицах которых отражалась смесь страха и благоговения. Они повели его, испытывавшего лёгкое головокружение, к деревянному стулу с тонкой тряпичной подушкой, которая обеспечивала какой-никакой комфорт.

Симону было известно заклинание, предназначенное для того, чтобы сделать любой иноземный язык понятным, но сейчас обнаружил, что не нуждается в нём. Эти люди, нефийцы, приветствовавшие его, говорили на своеобразном диалекте иврита с сильным влиянием простонародного египетского. Этот гибридный язык походил на своеобразный реформированный египетский, несомненно, введённый и используемый изначальными жрецами Нефрен-Ка в течение долгих лет его господства над нефийцами. Симон свободно владел обоими составляющими этих языков и без особого труда понимал своих хозяев.

Его новые знакомые принесли ему больше еды, чем он мог съесть, а вместе с ней и вина. Они поделились с ним своими знаниями об опасности, с которой столкнулись, и догадками относительно артефакта, благодаря которому, как обещал их покойный бог-царь, к ним должно было прийти избавление. Они показали ему большую и богато украшенную кровать, фактически горизонтальный трон, принадлежавший Нефрен-Ка. Симон во время своего магического перелета не выполнял никаких действий, но каким-то образом это привело его в состояние истощения, и ему нужно было восстановить силы. На рассвете нефийцы должны были отвести его к руинам яредитов.

III. Катакомбы Яреда

Утреннее небо было ярко-синим, солнце палило. Симон считал себя привыкшим к адским печам Негева и Набатейской пустыни, но такое было для него в новинку. Он мог бы использовать медитацию, чтобы снизить температуру своего тела, но предпочёл стоически переносить трудности и набираться сил. Его спутники, однако, казались мало обеспокоенными этим. Что ж, им повезло. Они родились и выросли в здешнем знойном климате.

Симон воспользовался этим переходом, чтобы отточить своё владение нефийским языком в разговоре с другими. Его собеседники были достаточно вежливы, даже почтительны, но никто не мог скрыть всеобщего беспокойства. Конечно, они научились быть бдительными на случай возможного преследования ламанийцами. Не успел Симон спросить об этом одного из мужчин, как на отряд с гребня над ними посыпались камни. Некоторые нефийцы бросились бежать, отчаянно ища укрытия. Другие подняли грубые металлические щиты, тут же покрывшиеся трещинами и вмятинами от крупных камней. Гиттиец потянул было меч из ножен, но быстро понял, что ни один из нападавших, одетых в броню и украшенных перьями, не спускается со своего насеста, чтобы вступить в честный бой. Поэтому вместо этого Волхв протянул руки к небу и начал быстро жестикулировать, его руки плели сложный узор из серебристо-голубого огня.

Скорость метания камней уменьшилась, когда ламанийцы отвлеклись на фейерверк Симона. В следующее мгновение они бросили свои снаряды и обратились в бегство. Увидев это, нефийцы начали выходить из своего укрытия за близлежащими валунами.

— О Волхв! Как ты их прогнал?

Симон усмехнулся.

— Они испугались не меня, а стаи крылатых клыкастых псов, которые, как они вообразили, бросились на них. Признаюсь, это всего лишь игра света, но звери, которых они, как им кажется, видят, будут преследовать их ещё некоторое время, куда бы они ни направились. Нам не нужно беспокоиться, что они вернутся, чтобы причинить нам новые неприятности.

Выжившие нефийские старейшины, поблагодарив Симона, тем не менее поспешно удалились, зализывая раны. Симон посмеялся над их робостью, продолжив свой путь. Полученные им указания были достаточно просты; он не стал бы просить их о сопровождении и теперь не скучал по ним. Но он также задумался о ламанийцах, устроивших засаду. Симон мог бы легко уничтожить их своей магией, как Илия в древности, но ограничился тем, что просто отпугнул их, как перепуганных детей.

Почему он проявил милосердие к этим нападавшим? Возможно, он почувствовал неладное. В конце концов, враждебность сыновей Ломара была спровоцирована зверствами, совершёнными по приказу Нефрен-Ка. Возможно, они даже не знали, что Чёрный Фараон мёртв! В любом случае, они наверняка разделяли первоначальное предположение Симона о том, что дьявольская порочность живёт среди его приспешников? А что, если они правы? Он был рад, что не убил ламанийцев, пока не разобрался во всём. Если же такие меры всё же понадобятся, у него всегда будет ещё один шанс.

IV. Золотое Сердце Кетцалькоатля

Симон осторожно пробирался по лабиринту, запоминая направление и пользуясь жутким свечением, исходящим от его клинка, который мог пригодиться не только для резни людей. Но внезапно он понял, что его путь больше не был свободен. Приближающаяся тень предупредила его, прежде чем гигант ростом около семи футов неуклюже вышел из-за каменного поворота. Его высокий рост был тем более примечателен, что у него не было головы! Когда это существо бросилось на Симона, пользуясь, должно быть, не зрением, а каким-то другим чувством, оно протянуло к нему руки, чтобы схватить его и разорвать на куски, как цыплёнка. Наблюдательные глаза Симона заметили, что на каждой узловатой руке было по шесть пальцев. В тот же миг он подумал о древнем соотечественнике, герое своего детства, Голиафе из Гата, одном из последних из легендарных нефилимов, в число которых входили Нимрод, Гильгамеш и могучий Ишбибеноб. Могло ли это существо быть одним из них? Но кто его изуродовал, превратил в этого огромного всесокрушающего титана? Что ж, тут имелся лишь один ответ. Наверняка это дело рук Чёрного Фараона, поставившего его здесь, чтобы отпугнуть всех, кто жаждал заполучить амулет силы. Неужели призрачный союзник просто забыл отозвать этого чудовищного сторожевого пса? Для этого было уже слишком поздно!

Симон легко уклонялся от неуклюжих взмахов массивных конечностей, похожих на дубины. Он прыгал из стороны в сторону, оценивая наиболее подходящий способ атаки, быстро сделал выбор и нанёс удар в сердце. На мгновение он испугался, что лишился своего гладиуса, так как тот теперь торчал из груди безголового гиганта, судя по всему, не причиняя ему никакого вреда. Следовательно, его жизнь зависела не от работы внутренних органов, как у смертных людей, а от тёмной магии. Симон корил себя за глупость, что не понял этого сразу. Через мгновение он нашёл возможность ухватить привычную рукоять и выдернуть клинок. Но какая от него польза против этой смертоносной марионетки? Он отступил, вложил меч в ножны и развязал шнурок своего кошеля.

У него не имелось возможности спокойно изучить содержимое мешочка с сюрпризами, поэтому он просто вытряхнул все порошки, смешав их в облаке случайно перемешанных ингредиентов. Каким мог быть эффект от этого действия, Симон не знал. И он, и немёртвый страж замерли, ненадолго прекратив схватку. Через несколько мгновений на его враге, казавшемся невосприимчивым к телесной боли, начало вспыхивать пламя, охватывавшее всё большую часть огромного тела. Цвет пламени переливался от синего к зелёному, от жёлтого к фиолетовому и обратно. Большая часть тела противника внезапно застыла прозрачным льдом, который раскалывался при каждом его движении. Сантиметры мёртвой плоти то тут, то там начали испаряться прямо в воздух. Когда то, что осталось от существа, рухнуло с леденящим душу звуком, из глубины его разлагающегося туловища поднялся какой-то скрежещущий стон. Симон в радостном изумлении отвесил челюсть, надеясь, что когда-либо сумеет воспроизвести рецепт зелья, которое случайно создал.

Застарелое зловоние было неодолимым, омерзительным. Задержав дыхание и зажав нос, Симон поспешил вниз по шахте, почти готовый к тому, что ему преградит путь ещё один монстр. В результате он одновременно удивился и не был разочарован, обнаружив себя окружённым целой стаей пернатых летающих змей. Самаритянин рефлекторно приготовился защищаться, но ни одно из существ не бросилось в атаку. И откуда-то он знал, что не должен наносить ударов мечом. Но почему они здесь? Какова была их цель?

Должно быть, это вторая линия обороны защищающих амулет, на случай, если смертоносный голем потерпит неудачу. Но тогда почему они не налетали на него? Может, летучие змеи чувствовали опасность, исходящую из другого места? Что было известно им такое, чего не знал он?

Талисман находился здесь. Он дал о себе знать внезапной ослепительной вспышкой света. Крылатые змеи начали кружить рядом с Симоном, но не сделали попытки помешать ему, когда он протянул руку, чтобы схватить артефакт, опасаясь возможных последствий. Будет ли он повержен за свою святотатственную дерзость, как яредиты?

Теперь Симон держал его в потной руке, ожидая худшего. Сияние талисмана подсвечивало снизу черты самаритянина. И худшее пришло, хотя и не с той стороны, откуда он предполагал. Симон узнал глухой голос и обернулся, чтобы встретиться с его обладателем. Как он и ожидал, светящийся образ Нефрен-Ка навис над ним в своём липком саване мрака. Итак, это с самого начала было ловушкой.

— О Симон, моя цель всегда состояла в том, чтобы использовать особую силу драгоценности, силу, позволяющую осуществлять перенос души. Моя бестелесная тень пройдёт через неё в тело того, кто держит Сердце.

— Почему я? Зачем такие хлопоты? Неужели тут не подошла бы ни одна из твоих нефийских марионеток если всё, что тебе нужно, это тело-носитель?

— Ах, Симон из Гитты, как ты недооцениваешь свою ценность! Душа такой великой силы, как моя, подавила бы и уничтожила неподготовленную, неспособную вместить её человеческую форму. Ты понадобился мне не для того, чтобы найти амулет, а чтобы опосредовать его силу. Твои годы оккультного обучения, твоя закалка силами странных планов бытия преобразили тебя. Из всех ныне живущих людей ты один являешься подходящим для меня сосудом! И в твоём образе Чёрный Фараон снова будет ходить по земле, разрушать её и править тем, что останется. Ты удостоен великой чести, сын мой!

К своему ужасу Симон уже чувствовал, как начинается процесс, слова демонического злодея, казалось, эхом отдавались в его черноволосой голове, словно исходя оттуда. Чёрный Фараон начинал вытеснять его.

В моменты общего сознания гиттиец страдал от ужасающих видений богохульных деяний и знаний Нефрен-Ка. По сравнению с этим манящее забвение казалось яркой надеждой. Не так уж плохо было бы поддаться...

Но этому не суждено было сбыться. Внезапно его охватила боль, когда в процесс вмешалось третье сознание. И сущность знала — а потому знал и Симон — чем являлось это сознание. То был Святой Кетцалькоатль! Он был Светом, одновременно славным и ужасным. Ужасные крики разносились в черепе Симона (или в катакомбах обречённых яредитов, он не знал, где именно), когда Золотое Сердце Кетцалькоатля поглотило и пожрало древнего Нефрен-Ка.

Должно быть, давным-давно это произошло и с яредитами. Так размышлял Симон, с изумлением наблюдая, как Свет Сердца сжимается, превращаясь обратно в драгоценный камень, который потускнел, но теперь вновь обрёл своё сверхъестественное сияние. Если душа Нефрен-Ка была заключена там вместе с древними яредитами, Черный Фараон никогда больше не будет свободен.

V. Месть ламанийцев

Едва держась на ногах после физических и магических атак, Симон наконец вернулся по туннелю и вышел на безжалостный солнечный свет. Длинные тени ожидавших его нефийских старейшин сложились, когда их хозяева склонились перед ним в подобострастном почтении. Очевидно, они предполагали, что адский замысел, в котором они участвовали, прошёл в соответствии с планом. Их Хозяин вернулся! Или, по крайней мере, они так думали. Но их ждал сюрприз. Каким бы слабым он ни был, Симон знал, что может прикончить их всех. Он обнажил меч.

Но звук небольшого, сдвинутого с места камня, скатившегося с гребня над ними, привлёк внимание Симона, и он обернулся, чтобы посмотреть на его источник. Он увидел верхушки множества шлемов. Глаза нефийцев расширились от ужаса, когда Симон закричал, обращаясь к своим ламанийским противникам:

— Чёрный Фараон мёртв и никогда не вернётся. Но у нас тут, — сказал он, обводя жестом поднимавшихся на ноги испуганных старейшин, — есть кое-что не хуже его. Вперёд, друзья мои!

Не просто камни, а копья и оперённые стрелы падали, как губительный дождь. Всё закончилось быстро, и Симон ждал, когда ламанийцы спустятся и окружат его с поднятым оружием, приветствуя как человека, который принёс им избавление.

Перевод В. Спринский, Е. Миронова

Лавкрафт однажды заметил, что для достижения необходимой достоверности описываемых ужасов автор должен применить всё своё мастерство и хитрость, как если бы он действительно пытался провернуть мистификацию. Лавкрафту это удалось настолько хорошо, что даже сегодня многие читатели не могут отделаться от мысли, будто «Некрономикон» действительно существует. Ричард Тирни придал новое значение высказыванию Лавкрафта. Вместо такого практичного шутника образцом мистификатора Тирни становится библейский апологет, защитник безошибочной точности Священного Писания. Чтобы попытаться закрыть пробелы между библейскими утверждениями и данными древней истории апологеты используют всевозможные необычайные доводы и гипотезы в стиле Руба Голдберга. Они стремятся показать, что явные противоречия в библейских рассказах, а также расхождения между ними и реальной историей лишь кажущиеся, что их можно согласовать, если допустить ряд спекулятивных возможностей. Марк и Лука говорят, что Иисус повстречал только одного бесноватого в Гадаре (Гергесе), а Матфей — двух? Ну, может быть, их действительно было двое, но Марк видел только одного из них, а Лука — обоих. Да, так оно и было! Лука помещает Феуду Волхва перед Иудой Галилеянином, тогда как Иосиф указывает, что Феуда появился на сцене примерно через пятьдесят лет после Иуды, чтобы бросить вызов Риму? Ну, э-э, давайте посмотрим... Предположим, что было два разных человека по имени Феуда, и один жил до Иуды, а другой после него. Разумеется!

Тирни оказывается в том же положении с рассказами Блоха о потустороннем Египте. «Блох упоминает в “Тайне Себека”, что богу-крокодилу приносили человеческие жертвоприношения во “Внутреннем Храме” в Мемфисе. Насколько мне известно, египтяне не практиковали человеческие жертвоприношения (за исключением некоторых ранних сожжений слуг вместе с умершими фараонами), и Себек не имел никакого отношения к Мемфису, который был центром поклонения Птаху. Я надеюсь, что мой рассказ достаточно объясняет эти аномалии» (Письмо от 18 мая 1986 г.).

Согласование Стигии Роберта И. Говарда с египетской хронологией оказалось ещё более сложной задачей. «Кажется, я припоминаю, как Говард раз или два упоминал, что, по крайней мере, некоторые из пирамид были построены стигийцами, а не египтянами. Именно такие вещи требуют от апологета всей его изворотливости и мастерства, чтобы сделать Хайборийскую эпоху правдоподобной предшественницей реальной истории, по крайней мере, в художественной литературе! Я полагаю, что может показаться спорным, будто египтяне копировали стигийцев, чьи более громадные и зловещие пирамиды теперь лежат на дне Средиземного моря, и что Говард не имел в виду буквально, что пирамиды в Гизе и Саккаре были построены стигийцами...» (Письмо от 21 июня 1986 г.). Фактически эта задача в точности эквивалентна задаче мормонского апологета, застрявшего в своей вымышленной предыстории, поразительно схожей с Хайборийской эпохой говардовского Конана, а именно, с воображаемой эпохой ламанийцев и нефийцев в Северной Америке из Книги Мормона.

Это, в свою очередь, поднимает вопрос о том, не мог ли Симон из Гитты каким-то образом забрести в Западное полушарие в поисках приключений среди ламанийцев. Размышления над этим вопросом привели к другому рассказу о Симоне из Гитты, «Секрет Нефрен-Ка», который опубликован далее в этом сборнике.

Другие рассказы цикла

Роберт Прайс Предисловие. Меч Аватара

1. Ричард Тирни Меч Спартака — лето 27 года н. э.

2. Ричард Тирни Пламя Мазды — осень 27 года

3. Ричард Тирни Семя Звёздного бога — осень 31 года

4. Ричард Тирни Клинок Убийцы (ранняя версия с Каином-Кейном К. Э. Вагнера) — январь 32 года

4. 1 Ричард Тирни Клинок Убийцы (переработанная версия с Нимродом) — январь 32 года

5. Ричард Тирни, Роберт Прайс. Трон Ахамота — осень 32 года

6. Ричард Тирни Барабаны Хаоса (роман) — весна 33 года. Части 1, 2,

6.1. Ричард Тирни В поисках мести (стихотворение) — весна 33 года.

7. Роберт Прайс Изумрудная скрижаль

8. Роберт Прайс Гробница титана

9. Ричард Тирни Душа Кефри — весна 34 года

10. Ричард Тирни Кольцо Сета — март 37 года

11. Ричард Тирни Червь с Ураху, части 1, 2, 3, 4 — осень 37 года

12. Ричард Тирни. Проклятие крокодила — февраль 38 года

13. Ричард Тирни Сокровище Хорэмху — март 38 года ч. 1, 2, 3

14. Роберт Прайс Секрет Нефрен-Ка — 39 год

15. Ричард Тирни Свиток Тота — январь 41 года

16. Ричард Тирни Драконы Монс Фрактус — осень 41 года

17. Гленн Рахман, Ричард Тирни Свадьба Шейлы-на-гог — день летнего солнцестояния 42 года

18. Гленн Рахман Пёс херусков — весна-осень 47 года

19. Ричард Л. Тирни, Гленн Рахман Сады Лукулла (роман) — осень 48 года. Части 1. 2. 3. 4.

20. Роберт Прайс Культ кастраторов

21. Ричард Л. Тирни Столпы Мелькарта — осень 48 года

Проклятие крокодила

Менофар, верховный жрец Птаха в Мемфисе, проснулся посреди ночи от ужаса. Чья-то рука трясла его за плечо. Здесь, в жреческих покоях, в укреплённом святилище Великого Храма, не должно быть такой руки.

— Менофар, проснись! Это я, Симон из Гитты.

Жрец перекатился на другой бок и посмотрел в тёмные глаза обращавшегося к нему человека. Молодое лицо с высокими скулами было напряжённым, бледным, по контрасту с чёлкой и прямыми прядями волос, обрамлявших его.

— Боги! — Менофар сел на своём ложе и потёр глаза; единственный тусклый светильник в комнате отбрасывал огненные блики на его лысую, смазанную маслом голосу. — Симон, как ты сюда попал?..

Темноглазый молодой человек мрачно улыбнулся.

— Ты должен знать, старый наставник. Некогда ты учил меня, как проскальзывать мимо стражи, да и даже взбираться на эти самые стены храма!

— Да. — Менофар уже стоял, полностью проснувшись, надевая свою белую мантию. — Не думал, что снова увижу тебя, Симон. Я слышал, что ты погиб в западной пустыне, и моё сердце наполнилось печалью. Я рад видеть тебя живым! Но… что привело тебя сюда?

— Валерий Аргоний, номарх Фив, — ровным голосом произнёс Симон. — По приказу Авла Флакка, губернатора Египта, он направил по моим следам римских солдат, которые преследовали меня в пустыне к западу от Фив. А Флакк получает приказы от безумного императора Гая. Я много недель скрывался у жрецов из оазиса Амона. За мою голову назначена имперская награда. Так что, друг мой, хорошо подумай, прежде чем решишь помочь такому беглецу, как я.

Менофар фыркнул, его глаза гневно вспыхнули.

— Чепуха! Любой враг Калигулы — друг Египта. Но продолжай, Симон — почему ты покинул святилище Амона и пришёл сюда?

— Аргоний узнал о моём местонахождении. Римские солдаты, которых он ранее послал за мной, погибли в пустыне, и теперь Валерий жаждет мести. Я бежал из оазиса Амона, чтобы моё присутствие не подвергло опасности тех, кто меня укрывал, и после опасного перехода на восток вышел из пустыни в плодородной Фаюмской котловине. Там, в Крокодилополисе, я узнал от старого жреца Птаха, что Аргоний опередил меня и уже ведёт тайные дела со зловещими жрецами Себека. Более того, я выяснил, что жирный номарх надеется призвать себе на помощь Мощь Крокодила — и тем самым возвыситься до правителя Египта, а в конечном итоге и всей Римской империи.

Менофар вздрогнул. Он начертал в воздухе перед собой мистический знак; затем, коснувшись серебряного петлевого креста, висевшего у него на груди, пробормотал беззвучную молитву.

— Это то, чего я боялся, — наконец сказал он. — Я чувствовал намерение Аргония, но Флакк не хотел меня слушать...

— Сейчас не время для объяснений, — сказал Симон. — Посмотри в окно, и поймёшь, почему.

Лысый жрец с недоумением взглянул на Симона, затем подбежал к окну и выглянул на широкую площадь перед храмом. К нему приближались два десятка римских солдат, их шлемы и нагрудники поблёскивали в свете факелов, которые они несли. Впереди них шествовало с полдюжины гротескных фигур — высоких, в белых одеждах, с длинными мордами крокодилов.

— Жрецы Себека! — прошептал Менофар. — Почему они пришли сюда, в храм Птаха, да ещё в сопровождении двух римских декурионов? Симон, они преследуют тебя?

— Нет. Я был на борту их корабля, переодетый матросом. Час назад они причалили к главной пристани, и я незаметно перебрался через борт. Мне нужна твоя помощь...

— Откройте, жрецы Птаха! — крикнула одна из фигур в масках крокодилов внизу.

— По чьему приказу? — спросил жрец из окна где-то под Симоном и Менофаром.

— По приказу Валерия Аргония, наместника Верхнего Египта.

Менофар ахнул.

— Это же предательство! — прошипел он, повернувшись к Симону. — Авл Флакк никогда бы не дал Аргонию этот титул...

— Да, предательство. И сегодня вечером Аргоний надеется совершить магический ритуал, который сделает его племянника Фабиана царём всего Египта, а его самого — императором Рима.

— Но как? Очевидно, он заручился поддержкой поклонников Себека, но у них больше нет власти в этих землях...

— Открывайте ворота, жрецы!

Менофар взглянул вниз и увидел лысого жреца Птаха, спешащего к римлянам; очевидно, ворота храма открыли, как того требовали. Одна из крокодильих фигур протянула жрецу развёрнутый пергамент, тот кратко изучил его, затем поклонился и жестом пригласил прибывших войти внутрь.

— Это Тету, мой непосредственный подчинённый, — сказал Менофар. — Почему он не посоветовался со мной?..

— Его подкупили. Мне удалось подслушать кое-какие разговоры Аргония на корабле, касаемо его планов. Держи свою комнату на запоре, старый друг, тебя могут убить, если ты выйдешь навстречу крокодильим жрецам, чтобы противостоять им.

— Но почему? Почему они пришли сюда, Симон?

— Чтобы открыть путь во Внутренний Храм.

Менофар побледнел. Его лысая голова покрылась капельками пота.

— Что ты можешь знать о Внутреннем Храме, Симон из Гитты? — сурово спросил он.

— Очень мало. Ты должен рассказать мне о нём, поскольку очевидно, что ритуал должен быть совершён именно там.

Жрец помолчал, пока грохот шагов входящих римлян не затих.

— Я... я не должен это разглашать, Симон, — наконец сказал он.

— Ты должен! Проклятье, забудь свои клятвы, это чрезвычайная ситуация!

Менофар взглянул на полки со свитками, покрывавшие одну из стен его спальни.

— Это древняя тайна. Она может быть известна лишь верховному жрецу и его ближайшим подчинённым.

— Тету уже выдал её. Расскажи мне, Менофар! Мне нужны все знания, которые ты можешь мне дать.

Жрец кивнул.

— Внутренний Храм стар, старше самого Мемфиса. Он уже стоял здесь, когда Менес, первый фараон, основал город. В нём, согласно писаниям древнего колдуна Зазаманха, стоял эйдолон Себека — Золотой Крокодил, челюсти которого разрывали бесчисленных кричащих девственниц. Такие жертвоприношения, восходящие к древним стигийским временам, заставили Менеса изгнать жрецов бога-крокодила, разрушить их храм и запечатать нижнее святилище — Внутренний Храм, где находился Золотой Крокодил. Над этим местом после многих очистительных ритуалов был воздвигнут храм милостивого Птаха, Творца. Память о поклонении Себеку была стёрта, и только высшие жрецы храма и оставшиеся в живых тайные поклонники бога-крокодила знали, что его золотой идол находится в колонном зале внизу.

— Это невозможно, — мрачно нахмурившись, сказал Симон, — потому что идол Золотого Крокодила сейчас находится в трюме того самого корабля, который привёз меня сюда! Аргоний и его племянник Фабиан, с помощью жрецов Крокодилополиса, обнаружили его в тайной камере под Лабиринтом у Файюмского озера. Они планируют перенести идола во Внутренний Храм этой ночью. В своём безумии эти люди уже принесли ему в жертву девственниц и намереваются сделать то же самое с многими другими!

Менофар вздрогнул, снова взглянув на свои полки со свитками.

— Я понимаю. Они планируют вернуть этот предмет в его изначальный храм.

Симон проследил за взглядом жреца.

— Кем был этот колдун Зазаманх, который записывал такие мрачные и древние истории? Сообщал ли он о том, как идол исчез из своего храма?

— Нет, это произошло много позже его времени. Зазаманх был главным магом фараона Сенеферу, отца могучего Хуфу. Его писания были скрыты от всех, кроме высших жрецов, поскольку в них рассказывается о чудовищных ритуалах, которые практиковались в древней Стигии и в течение долгой Великой Ночи, последовавшей за разрушением этой доегипетской земли. В те времена человеческая кровь часто и обильно проливалась на алтари таких тёмных богов, как Ньярлат, Шаддам-Эль и Сет, да, и Себек, чей культ возник задолго до Египта и который как говорят, был товарищем Сета. Более тысячи лет после дней Менеса Золотой Крокодил лежал во тьме среди колонн, недоступный человеческим взорам, и культ Себека был ослаблен и рассеян. Но затем пришёл фараон Аменемхет, основатель новой династии, который возродил и возвысил культ Себека, воздвигнув ему великие храмы в Крокодилополисе и у озера Файюм, хотя даже он не осмелился открыто возродить жертвоприношение девственниц.

— Открыто?

Менофар кивнул и указал на толстый пожелтевший свиток на одной из нижних полок.

— Там, в трудах безумного Лувех-Керафа, жреца Баст, записано, как Аменемхет при помощи колдовских средств обнаружил Золотого Крокодила и приказал тайно вывезти его ночью из Внутреннего Храма здесь, в Мемфисе. Гребцы корабля, доставившего его вверх по реке в Крокодилополис, были юными девственницами, одетыми только в золотые рыбацкие сети, и после того, как идол был установлен в новом подземном храме, всех дев принесли ему в жертву. В более поздних поколениях, согласно писанию, Золотому Крокодилу подобным образом поклонялась тёмная принцесса Себек-нефру-Ра и даже безумный фараон Нефрен-Ка. Жестокие завоеватели-гиксосы тоже продолжили поклоняться ему, хотя они не открыли тайну Внутреннего Храма, и после того как были свергнуты Яхмосом, жестокие обряды поклонения Себеку снова были запрещены и второй храм Золотого Крокодила запечатан от людей, как и первый.

— И теперь Валерий Аргоний вновь обнаружил его, — пробормотал Симон. — Боги! Я знал, что он изучал египетскую магию, чтобы усилить своё могущество, но это полное безумие!

— И куда более опасное, чем Аргоний может себе представить. Согласно Зазаманху, это единственный день в году, когда сам Себек может явиться своим поклонникам во Внутреннем Храме, даруя им вечную жизнь; несомненно, именно поэтому Аргоний выбрал его. Но также записано, что если какие-либо обряды будут совершены неправильно, то на исполняющих их обрушится проклятие Крокодила. И тогда горе тем, кто ему поклоняется!

— Это именно те сведения, которые мне нужны, — сказал Симон. — Напряги свои мозги, старый друг! Есть ли в этих твоих свитках ещё что-нибудь, что могло бы помочь? Может быть, какое-нибудь заклинание?

— Возможно.

Менофар повернулся, чтобы покопаться в своей коллекции древних писаний. Симон присоединился к нему, восхищённый столь обширным собранием трудов тёмной мудрости, таких, как «Тексты Мейдума» Теты, главного мага Хуфу, «Мистические пророчества» великого дохайборийского мудреца Мутсы, сочинения ещё более древнего гиперборейского чародея Эйбона; отрывки из зловещей, охраняемой жрецами «Книги Тота» и даже один древний свиток, исписанный символами старого, как вечность, языка наакаль, из которого Симон не смог прочесть ни единого слога. Около получаса они лихорадочно читали и сравнивали записи, причём всё это время Симон настороженно прислушивался к звукам снизу. Их не было. Менофар, поняв выражение лица его, объяснил:

— Внутренний Храм находится глубоко под землёй. Оттуда до нас не может донестись ни один звук. К этому времени Тету, должно быть, уже показал захватчикам, как открыть потайные двери, и они готовятся к своим обрядам внутри.

— Тогда я должен идти, — сказал Симон, поднимаясь. — Молитесь Птаху и всем прочим милостивым богам, чтобы то, что ты мне рассказал, помогло мне сорвать злые замыслы Аргония!

Он подошёл к окну и выглянул наружу. Двор вновь был тёмен. Симон осторожно наклонился наружу, нащупал тонкую верёвку, которую оставил свисающей с крыши, затем вылез и легко подтянулся, перебирая руками. В следующее мгновение он перелез через карниз и оказался на плоской крыше храма. Звёзды ярко сияли с вечно безоблачного лона Нут, богини Неба, а высоко на востоке серебристо светила луна, пребывающая между второй четвертью и полнолунием.

Симон повернулся, чтобы втащить за собой верёвку, и обнаружил, что она натянута. Менофар поднимался следом. Ещё через мгновение жилистый жрец стоял рядом с ним на крыше, одетый в тёмный плащ, очень похожий на плащ Симона. Длинный посох был прикреплён к плечу петлёй шнура.

— Я всё ещё могу лазать не хуже любого из моих учеников, — сказал Менофар. Его голос не выдавал напряжения от усилий. — Я захватил с собой несколько амулетов, а в моей памяти сохранилось немного заклинаний, которые могут оказаться полезными.

Симон кивнул, тайно благодарный за помощь своего бывшего наставника.

— Что это за посох, который ты несёшь?

— Это? Всего лишь древний жреческий скипетр, посвящённый Себеку. Мои жрецы передавали его из рук в руки на протяжении многих веков. Некоторые утверждают, что его золотой оголовок был изготовлен во времена расцвета Внутреннего Храма.

Симон присмотрелся, ощутив дрожь предчувствия при виде маленькой зубастой крокодильей головы, блестящей в лунном свете.

— Нам действительно нужно брать эту вещь с собой?

— Он может содержать силу, которая поможет нам, если использовать правильные заклинания.

— Что ж, хорошо. Тогда поспешим. Нам нужно преодолеть несколько стен, пересечь множество улиц — и, к сожалению, совсем нет времени на магические эксперименты!

Валерий Аргоний, номарх Фив, вразвалку вышел из своей каюты у кормовой палубы, в сопровождении двух римских гвардейцев и следовавшего за ним худощавого племянника Фабиана. Почти два десятка сонных матросов, собравшихся на палубе, жмурились от света факелов, установленных вдоль бортов. Как всегда, они поражались контрасту между тучной особой Валерия и стройной жилистой фигурой его атлетически сложенного племянника.

Требовалась целая дюжина мужчин, чтобы нести номарха по улицам в его богато разукрашенном паланкине, задёрнутые занавеси которого выпирали наружу из-за огромной полноты Валерия; Фабиан, со своей стороны, был ловок, точно пантера, и часто сражался на арене как ретиарий против полуодурманенных преступников. Единственными общими чертами, которые они оба демонстрировали, была некая застывшая улыбка или полуусмешка — выражение непреходящего желания развеять скуку — и блеск в глазах, намекающий на садистскую жестокость.

Сегодня контраст выглядел ещё более резким, поскольку поверх своей туники всадника Аргоний надел просторную тогу императорского пурпура, тогда как его племянник нёс на себе лишь короткую набедренную повязку, а его тело лоснилось от масла, как у борца перед схваткой.

— Слушайте, вы, — сказал Аргоний, — Я решил дать вам два дня отпуска на берегу — разумеется, с оплатой. Можете идти.

Высокий матрос, очевидно, капитан, задумчиво погладил бороду, затем моргнул, глядя на ущербную луну высоко над горящими факелами.

— Очень хорошо, благороднейший номарх, но…

— Больше не называйте меня номархом. С сегодняшней ночи я наместник Верхнего Египта — а завтра стану гораздо большим!

Капитан озадаченно нахмурился, но промолчал.

— Очень хорошо… наместник. Но почему сейчас, посреди ночи?..

— Да, когда большинство таверн уже закрыты, — импульсивно добавил один из матросов.

— Вы ещё будете привередничать насчёт подарка? — прорычал Аргоний. — Ступайте!

— Но… наши деньги?..

— Мой старший офицер, Эмилий, ждёт вас на берегу. Он вам заплатит.

Капитан кивнул, махнув своим людям. Они последовали за ним вниз по трапу с корабля, а затем по широкому каменному причалу, ведущему к берегу. Некоторые из них смеялись, радуясь своей неожиданной свободе; однако их капитан чувствовал странное беспокойство. Он не увидел на берегу римских солдат, хотя вдоль набережной горело много факелов, которые освещали путь солдатам и жрецам в масках крокодилов, покинувшим корабль почти час назад. Это ночное увольнение выглядело очень странным. Что всё это значит? И что насчёт дюжины или более молодых девушек, которые содержались в плену под палубами? Беспокойство капитана усилилось. Несомненно, это было самое странное путешествие, которое ему когда-либо доводилось совершать! Он взглянул на чернильные воды Нила; они были необычно высоки, их волны плескались в нескольких дюймах от каменной поверхности, сверкая в лунном свете, как жидкий агат…

Он услышал громкий монотонный голос Аргония с корабля. Слова римлянина звучали ритмично, нараспев, в каком-то песнопении; это были не греческие слова, не латынь и даже не египетский. Что-то их звучании холодило душу капитана. Затем послышался звук флейты, высокий и странный. Матросы, как один, повернулись и увидели широкую фигуру Аргония на палубе, одна рука которого размахивала в такт песнопению, а другая сжимала развёрнутый свиток; рядом с ним стоял Фабиан, его умащённые конечности блестели в свете факелов, а к губам он поднёс флейту Пана. Чернильные воды вздымались у набережной, вскипали…

Затем из этих вод вырвалось около двадцати чудовищных рептилий — крокодилов. Зубастые пасти были распахнуты, хвосты хлестали по волнам, взбивая пену. В мгновение ока они выскользнули на мокрый от брызг камень пристани, хватая кричащих матросов безжалостными челюстями и утаскивая их с пристани в чёрные глубины Нила.

Менее чем через минуту ночь снова погрузилась в тишину. На камнях пристани осталась лишь мокрая полоса, свидетельствующая о только что произошедшей смертельной схватке.

— Вот хорошо, — сказал Аргоний, аккуратно сворачивая свиток и затыкая его за пояс. — Лучше не оставлять свидетелей из числа непосвящённых. — Он повернулся, встретившись взглядом со своим племянником и двумя бесстрастными римскими гвардейцами. — Ты хорошо сыграл на флейте, Фабиан.

Юноша ухмыльнулся, его зубы сверкнули в свете факелов, тёмные глаза заискрились.

— Да, дядюшка. И всё же… я ошибся в подсчётах, или нам не хватило одного матроса для нашего подношения Себеку?

Аргоний нахмурился, вспоминая.

— Да, тот высокий, который называл себя Синухе! Я его не заметил. У тебя острый глаз, Фабиан! Гвардейцы, обыщите корабль! И если не найдёте пропавшего матроса, то принесите сюда на палубу все вещи корабельщиков.

После нескольких минут бесплодных поисков солдаты вернулись и выложили на доски дюжину или более свёртков. Аргоний и его племянник торопливо обыскали их, выбрасывая за борт один за другим, поскольку находили них только обычные вещи матросов. Но в одном из последних они обнаружили длинную тяжёлую сику — страшное оружие, почти короткий меч, используемую фракийскими гладиаторами. Она была завёрнута в красную тунику, украшенную мистическими чёрными символами.

— Одежда колдуна и клинок гладиатора, — ровно сказал Фабиан. — Очевидно, этот человек уплыл на берег в набедренной повязке и лишь с несколькими лёгкими вещами, завёрнутыми в плащ. Нам следовало призвать крокодилов раньше — мне казалось, что в этом матросе было что-то подозрительное…

— Тебе казалось, да? — прорычал Аргоний. — Тогда почему, дорогой племянник, ты мне ничего не сказал?

— Я нашёл его бродящим возле кормового трюма прошлой ночью, пока ты исполнял там свои… ритуальные обязанности… У этого человека нашлось правдоподобное объяснение своим действиям. Он сказал, что слышал какие-то звуки и подумал, что там скрывается пробравшийся на борт человек. Мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы убедить его в обратном.

— Сика — и одеяния колдуна, — пробормотал Аргоний. — Ты дурак, Фабиан, несмотря на твою остроту зрения! Я теперь припоминаю, что этот матрос поднялся на борт в Крокодилополисе в последний момент; он был сутулый, с редкой клочковатой бородой и медлительной речью, поэтому я не обратил на него особого внимания. Но теперь я знаю, что он был нашим врагом — мастером маскировки и обученным гладиатором. Я послал солдат в оазис Амона, чтобы схватить его, но он уже бежал в пустыню. Несомненно, скитания привели его после этого в Фаюм, где слухи донесли ему о наших делах, и теперь он снова пытается помешать нам, но — чёрные боги Карнетера! — ему это не удастся!

— Ты имеешь в виду Симона из Гитты? — выдохнул Фабиан.

— Да! — Тучная фигура Аргония, казалось, раздулась, точно злобная жаба. — Этот коварный самаритянинский змей — тот самый, что заманил нашу когорту преследователей на погибель в пустыне. — Его голос перешёл в яростный рёв: — Несомненно, сейчас он отправился за помощью, но скоро вернётся, и когда это произойдёт, я буду готов к встрече с ним. Он умрёт у меня на глазах, и узнает — да, узнает! — что это я, Валерий Аргоний, обрёк его на гибель! — Римлянин повернулся и взглянул на своих солдат безумными сверкающими глазами. — Приведите девственниц из кормового трюма, затем сойдите на берег и позовите моих носильщиков и остальных крокодильих жрецов. Сейчас начнётся ритуал посвящения Себеку!

Босые ноги шуршали по гладким доскам палубы; в темноте слышались испуганные женские всхлипы. Валерий Аргоний, вновь обретя спокойствие, сурово наблюдал, спрятав руки в складках тоги, за тем, как его солдаты выводили дюжину черноволосых молодых девушек вверх по лестнице из кормового трюма. На них не было ничего, кроме коротких льняных набедренных повязок, золотых цветов в волосах и блестящих золотых сеток, которые прижимали их руки к телу, оставляя свободными только ноги. Страх и печаль светились в их безумных тёмных глазах.

Позади Аргония стоял облизывавший губы Фабиан, сжимая в правой руке странный нож с чёрным лезвием.

— Приветствую вас, невесты Себека, — нараспев произнёс Аргоний. — При этих его слова четверо жрецов в белых одеждах и крокодильих масках поднялись по сходням с пристани и взошли на борт. Девушки ахнули и отшатнулись при их приближении. — Но прежде чем вы, прекрасные девы, будете сопровождены во Внутренний Храм, где вскоре встретитесь со своим бессмертным супругом и будете навечно посвящены ему, в его честь должен быть совершён обряд. Мой племянник Фабиан этой ночью, с благословения Себека, будет провозглашён фараоном Египта, подчиняющимся лишь моему благосклонному руководству императора Рима. Но чтобы побудить Себека осуществить это, Фабиан должен, согласно древнему ритуалу, победить сильнейшую из вас, жриц, посвящённых Исиде, и следовательно, являющихся врагами великого Сета. Более того, он должен сделать это, выйдя безоружным против древнего клинка.

Фабиан, ухмыляясь, поднял свой нож с тёмным лезвием и крикнул:

— Освободите самую сильную.

Немедленно один из римлян развязал сеть, связывавшую самую крепкую из девушек — стройную, атлетически сложенную красавицу, ростом с самого Фабиана. Девушка стояла, дрожа перед своими мучителями, с широко раскрытыми от изумления глазами.

— Возьми нож! — крикнул Фабиан, шагнув вперёд и вложив оружие в дрожащую руку девушки, после чего отпрыгнул назад. Медленно её длинные пальцы сжались вокруг рукояти. Лезвие было чёрным, похожим на стекло, края в свете факелов отливали желтизной.

— Возьми его! — повторил Аргоний громким голосом. — Это Зуб Себека, вырезанный из стекловидного камня вулканов древней Стигии. Если его лезвие хоть слегка соприкоснётся с кровью Фабиана, он не сможет стать фараоном. Но если он победит, ты и все твои сёстры станете невестами Себека!

Атлетически сложенная девушка крепче сжала нож, решимость вспыхнула в её глазах. Фабиан ухмыльнулся. Сдерживать свои плотские желания во время этого путешествия с дюжиной пленённых девственниц, которым следовало оставаться таковыми, было нелегко; теперь он хотя бы частично компенсирует это самоотречение сладостным насилием. Девушка, хоть и была сложена как стройная амазонка, очевидно, ничего не знала о ножевом бое, так как мрачно держала лезвие высоко, готовая готовясь нанести удар.

— Да начнётся поединок! — крикнул Аргоний.

Фабиан бросился вперёд, пытаясь схватить девушку, очевидно, оставляя себя открытым; та прыгнула на него, нанося удар сверху вниз, визжа от ярости. Ухмыляющийся молодой атлет ловко отскочил в сторону, схватил девушку за запястье и умело перевернул её. Она тяжело упала на доски, так что из неё вышибло дух, и нож скользнул по палубе. Все остальные девушки в один голос вскрикнули в ужасе.

— Браво, племянник! — смеясь, вскричал Аргоний, в то время как суровые римские гвардейцы позади него ухмылялись от удовольствия.

Фабий подошёл к ножу, поднял его и вложил в ножны, затем вернулся к задыхающейся девушке и накинул ей на голову чёрный мешок, не туго завязав его вокруг шеи. Пока та слабо сопротивлялась, он снова связал её золотой сетью и застегнул на маленькую застёжку в форме крокодильей головы.

— Хорошо! Хорошо! — провозгласил Аргоний. — Теперь, Фабиан, отведи её вниз и подготовь к жертвоприношению Золотому Крокодилу. А вы — указал он на жрецов в крокодильих масках и римских солдат — сопроводите остальных девственниц во Внутренний Храм, который уже подготовили к великому жертвоприношению. Затем вернитесь сюда вместе с остальными жрецами и солдатами, чтобы отнести эйдолон Себека в его изначальный храм до начала брачных обрядов. Тем временем я совершу последнее подготовительное жертвоприношение на борту этого корабля.

Над палубой разнеслись приглушённые чёрным капюшоном жалобные крики побеждённой девы, когда Фабиан, посмеиваясь, понёс её вниз, в трюм. Солдаты и жрецы-крокодилы торопливо погнали остальных плачущих, связанных сетями девушек вниз по сходням на каменную пристань, затем на берег и по тёмным улицам Мемфиса.

Симон и Менофар, незаметно, со всей возможной быстротой пробиравшиеся по тёмным улицам и переулкам, внезапно остановились, услышав лязг доспехов и топот ботинок по мостовой. Вдали, в конце широкой аллеи, ведущей к пристаням, они увидели мерцание дюжины факелов.

— Быстро, в эту арку! — шепнул лысый жрец.

Симону не нужно было повторять, и спустя мгновение оба скрылись в глубокой тени, присев и наблюдая за приближением факелов. Через несколько минут они различили фигуры дюжины римских солдат и четырёх жрецов-крокодилов. Они окружали нескольких черноволосых молодых девушек, двигавшихся неуклюжей походкой. Римляне время от времени подгоняли пленниц копьями и многохвостыми кожаными плетьми. Их руки были прижаты к телам золотыми сетями, а тёмные глаза наполнены ужасом. Симон стиснул зубы; низкое рычание ярости поднялось в его горле. В тот же миг он почувствовал на своём плече сдерживающую руку Менофара и застыл в благоговении и страхе — ибо процессию сопровождали шесть огромных волнообразно движущихся тёмных фигур, по три с каждой стороны, словно извивающихся над самой землёй. Когда эти фигуры поравнялись с проходом, в котором притаился Симон, он увидел, что это были огромные крокодилы!

Из-за рептильих масок четырёх жрецов доносилось тихое пение, и сопровождающие крокодилы, казалось, маршировали целенаправленным шагом в ритме этого пения. Слова были не греческими, не латинскими и даже не египетскими, и Симон, хоть и не понимал их значения, узнал в них слова позабытого языка древней, пропитанной колдовством Стигии.

— Это Песнь Души Себека, — напряжённо прошептал Менофар, — песнопение, которое мощно концентрирует волю колдунов. Сегодня им пользуются для управления крокодилами — а позже, боюсь, оно будет использовано, чтобы вызвать самого Себека в телесном проявлении в его Внутреннем Храме. Чудовищные силы вступают в действие этой ночью, Симон. Мы должны поспешить!

Как только жуткая процессия скрылась из виду, двое одетых в тёмные плащи людей поспешили к гавани. Приблизишись к главной пристани, они увидели мерцание новых факелов и нескольких человек в их свете, стоящих на берегу перед рядом тёмных зданий.

— Носильщики Аргония и римские солдаты с ними, — прорычал Симон. — Но что это такое на пристани?

Они бесшумно подкрались в тенях, и Симон с трудом смог поверить своим глазам. Ряд факелов горел на столбах, установленных по обеим сторонам каменной дамбы, а между ними с военной точностью выстроились в два ряда огромные крокодилы с поднятыми мордами, обращёнными внутрь образуемого ими прохода. Их хвосты свисали с краёв в тёмную воду. Они неподвижно стояли на четвереньках, напряжённые, тела были чуть приподняты над землёй, зубастые челюсти слегка приоткрыты. В конце пристани был пришвартован корабль Аргония, но никто не мог надеяться или хотя бы осмелиться приблизиться к нему.

— Баал! — прошипел Симон. — Что нам теперь делать?

— Ты должен вернуться на борт. Аргоний и его племянник наверняка сейчас без охраны или почти без неё. Ты должен найти и убить их, прежде чем солдаты вернутся сюда, чтобы доставить Золотого Крокодила в его Внутренний Храм. И молись, Симон, чтобы ты смог сделать это до того, как подготовительные обряды будут завершены, ибо тогда сила Себека сделает его поклонников неуязвимыми!

— Подняться на борт? — Симон нервно покосился на выстроившихся крокодилов. — Я был бы безумцем, если б попытался это сделать!

— Ты должен. — Менофар поднял свой посох. — В нём заключена магия. И мне тоже известна Песнь Души Себека. Я использую её, чтобы разогнать крокодилов.

— Ты уверен, что справишься? И даже если так, то что насчёт солдат и носильщиков на берегу? Они меня увидят…

— Ты должен подплыть к кораблю так, чтобы они не увидели.

Симон вздрогнул.

— Эти воды могут кишеть ещё большим количеством крокодилов!

— Ты хочешь, чтобы Валерий Аргоний стал императором Рима? Он будет хуже даже безумного Калигулы, который правит сейчас, особенно с магией Себека, которая ему поможет! Ты должен попытаться, Симон — это наш единственный шанс.

Симон мрачно кивнул и крадучись направился сквозь тени к кромке воды. В тусклом свете Нил был покрыт тёмной рябью. Если в воде и были крокодилы, он не мог их почувствовать. Самаритянин осторожно снял плащ; затем, одетый лишь в тёмную набедренную повязку, медленно двинулся вперёд. Холодная вода плеснула ему на голени, бёдра, бока, плечи… ноги оторвались от илистого дна, и он тихонько поплыл от берега, едва дыша и успокаивая свой разум. Не стоило думать о том, как крепкие зубы внезапно сомкнутся на его лодыжке…

Внезапно он услышал тихое пение с берега и оглянулся. Менофар стоял между ним и пристанью, покачиваясь и жестикулируя, а набалдашник его крокодильего посоха засветился зловещим золотым светом.

— Ро итому! Инкон ку, Собок кутумус, не имону хакугу кос!..

Крокодилы резко напряглись, задрожали, словно стигийские слова Песни Души освободили их от чар. В тот же миг люди на берегу заметили Менофара и возбуждённо закричали. Симон поплыл быстрее, стараясь подавить вспышку паники, которая была готова вырваться из глубин его души…

Внезапно все крокодилы на пристани как один развернулись и бросились в воду. В тот же миг волны вскипели, когда на поверхность вынырнули новые возбуждённые рептилии и лихорадочно поплыли прочь от берега. Один чудовищный ящер проплыл так близко от Симона, что он почувствовал волну от его движения, но зверь не обратил на него никакого внимания.

Ещё через минуту он добрался до корабля. Сердце колотилось, Симон протянул руку и схватился за край палубы, затем перевалился через борт и тихо лёг между шпигатами, переводя дыхание. Сквозь стойки ограждения он мельком увидел, как Менофар скрывается в ночи, а за ним по пятам несутся с полдюжины носильщиков и солдат.

Когда разум Симона успокоился, он услышал сквозь биение своего сердца звук нового песнопения — голос Аргония, доносившийся из передней каюты.

Медленно он поднялся, заставляя себя сохранять спокойствие, и прокрался по освещённой факелами палубе к носу. Стражи не было, но дверь в переднюю каюту оказалась крепко заперта изнутри. Из-за неё доносился запах странного благовония и ритмичные интонации Аргония — новые слова на зловещем стигийском языке. Симон вздрогнул; очевидно, совершался подготовительный обряд. Казалось, что он чувствует, как в воздухе вокруг него в ответ на эти слова сгущаются злые силы. Взглянув в сторону берега, он увидел, как из тёмных вод снова появляются крокодилы, настороженно выстраиваясь вдоль пристани.

— Баал! — тихо прошипел он. Время поджимало. Симон чувствовал себя в ловушке, незащищённым. Вот он, один, окружённый злой магией, и даже кинжала за поясом нет!

Он бесшумно прокрался на корму и нашёл лестницу в трюм. Дверь туда не была заперта. Симон медленно спустился по деревянным ступеням в темноту. Если бы только ему удалось найти запасы масла, тогда он мог бы поджечь корабль, а затем нырнуть и доплыть до берега — под скрежет челюстей крокодилов…

Внизу лестницы он заметил слабое мерцание света впереди. Отодвинув тяжёлую занавесь, Симон оказался в просторном помещении и ахнул. Несколько масляных ламп горели вдоль стен с балками, и в их слабом свете перед ним сверкали разверстые челюсти чудовищного золотого крокодила!

В следующее мгновение он расслабился, поняв, что это не живое существо, а предмет, сделанный из позолоченной бронзы. Это было хорошо, потому что одна только голова идола имела не меньше восьми футов в длину. Огромное чешуйчатое тело скрывалось за ней в темноте трюма, и Симон понял, что оно должно вскоре заканчиваться за пределами его видимости — ведь корабль наверняка не смог бы вместить в себе полную скульптуру крокодила, изготовленную в таком огромном масштабе!

Но и сама по себе голова была достаточно ужасной. Симон почувствовал, как внутренне съёживается перед почти сознательным блеском, который, казалось, мерцал в больших нефритово-зелёных глазах. Золотые чешуйки и пластины на морде существа были выполнены с поразительным реализмом; полураскрытые челюсти оскалились сверкающими бронзовыми зубами.

Затем, с новой волной ужаса, он увидел алтарь, расположенный прямо под мордой существа, который он не замечал до сих пор из-за подавляющего присутствия Золотого Крокодила. Он был вырезан из тёмного камня, по его бокам бежали стигийские иероглифы, а на слегка выпуклой верхней поверхности лежала высокая, связанная сетью фигура — молодая женщина?

Симон поспешил вперёд. Да, это действительно была женщина, хотя её выгнутая поза настолько разгладила грудь, что он поначалу не был уверен в том, кого именно видит. Он коснулся её плеча; она задрожала, и из-под чёрного капюшона, скрывающего голову, донёсся тихий стон. Симон издал тихое гневное рычание. Он ощупал металлическую сетку, верёвки, связывающие лодыжки женщины, завязки, крепящие чёрный капюшон. Всё было слишком прочным. Боги, что бы он отдал сейчас за нож!..

— Итак, Симон из Гитты, мой дядя был прав. Ты пришёл.

Симон резко обернулся на звук тихого голоса. Из теней выступила худощавая жилистая фигура. Тёмные глаза сверкали над скалящейся садистской ухмылкой.

— Фабиан!

— Я рад, что ты меня помнишь, Симон. — Ухмыляющийся юноша поднял стигийский жертвенный нож с чёрным лезвием; его прозрачные края желтовато блестели в свете лампы. — Ты доставил нам с дядей много хлопот. Теперь ты за это заплатишь!

Симон присел и отступил, когда ухмыляющийся юноша с безумными глазами ловко сжал нож, принял боевую стойку и напрягся, готовясь к прыжку.

Менофар быстрой тенью среди теней нёсся по тёмным улицам. Крики его преследователей, от которых он легко оторвался, давно стихли.

Но теперь, приближаясь к храму Птаха, жрец услышал новые крики.

Выйдя на площадь перед огромным белым зданием, он увидел, что она полна жрецов и аколитов с факелами, чьи бритые головы блестели в свете пламени. Увидев Менофара, ближайшие из них благоговейно преклонили колени и склонили головы к камням мостовой.

— Встаньте! — приказал Менофар. — Ты, Рефну-Птах, скажи мне, что происходит внутри.

— Я не знаю, — дрожа, ответил молодой жрец. — Служители Себека и римские солдаты находятся во Внутреннем Храме. Тету с ними. Они пели странные молитвы на языке Стигии. Затем, несколько минут назад, прибыли ещё римляне и жрецы Себека с дюжиной связанных девиц и… и шестью сопровождающими их крокодилами!

— Где они?

— Вон там, у стены. Жрец-крокодил вышел минуту назад, приказал солдатам и жрецам ждать сигнала, затем вернулся внутрь, а крокодилы последовали за ним. Этой ночью творится странное колдовство, о учитель! Что нам делать?

— Не обращайте внимания на приказы Тету! Окружите этих римлян и освободите девственниц Исиды, которых они держат в плену. Они не должны войти в храм!

Жрецы и аколиты Птаха, ободрённые присутствием своего вождя, поспешили выполнить его приказ. Дюжина римлян, сбитых с толку и значительно уступающих числом, угрюмо отошли в сторону, позволив освободить пленённых девушек.

Внезапно из портала великого храма вырвался жуткий звук — далёкий высокий вой, напоминающий смешанные крики множества голосов из дальних коридоров. Затем, перекрывая его, послышались зловещие раскаты — глубокий рык, похожий на рёв громадного крокодила, но куда более мощный.

— Боги Аменти, защитите меня! — пробормотал Менофар. Сжимая в одной руке свой крокодилий посох, а в другой серебряный петлевой крест, он бросился через двор и вошёл в великий храм. Дым валил в главный коридор из прохода, ведущего во Внутренний Храм, и вместе с ним возносились отчаянные крики умирающих людей, смешанные с громовым рёвом чудовищного ящера…

Валерий Аргоний тяжело выбрался из своей каюты, пересёк освещённую факелами палубу и спустился в кормовой трюм. Там было темно, горела лишь одна лампа. Усмешка удовлетворения исказила жирное лицо номарха, когда он предстал перед внушительной поднятой мордой Золотого Крокодила, блестевшей в тусклом свете. «Скоро, о великий Себек, — подумал он, — скоро вся твоя божественная сила будет в моём распоряжении!»

Но где же Фабиан? Несомненно, преданный племянник остался бы, чтобы помочь своему почтенному дяде спуститься по крутой лестнице! Наверное, юноша сошёл на берег, чтобы подождать носильщиков. Не важно. Главное, что Фабиан подготовил жертву, которая должна была ознаменовать перенесение эйдолона Себека во Внутренний Храм. Вот она, связанная, с чёрным капюшоном на голове, беспомощно лежащая на выпуклом алтаре.

Продвигаясь вперёд, Аргоний услышал, как что-то звякнуло, когда его нога задела лежащий предмет. С трудом наклонившись, он увидел, что это был стигийский жертвенный нож с тёмным лезвием. Какая небрежность со стороны Фабиана — Зуб Себека должен был лежать на алтаре рядом с ожидающей его девственницей! Хрипя, он с усилием поднял его, затем проковылял вперёд в тусклом свете лампы. Его толстая левая рука протянулась и сжала бедро бьющейся жертвы. Из-под чёрного капюшона донеслись отчаянные пронзительные стоны. Фабиан, должно быть, заткнул ей рот — это хорошо. Её крики не помешают финальному песнопению.

— Кхо тамус иммаму-ту! — нараспев произнёс он, поднимая стигийский нож с чёрным лезвием толстой правой рукой. — Макну Собок, дамму-ми поторум имменту!

Тёмное лезвие блеснуло, глубоко вонзившись в грудь жертвы. Хлынула кровь; из-под чёрного капюшона донёсся последний булькающий стон. Затем, к ужасу Аргония, он увидел, как челюсти Золотого Крокодила начали открываться, распахиваясь во всю ширь…

— Нет! — выдохнул он, отступая. Когда разверзающиеся челюсти приблизились к нему, его хриплые стоны ужаса превратились в безумные неистовые крики.

Когда Менофар торопливо спустился к пристани в сопровождении полудюжины подчинённых жрецов и аколитов, он обнаружил лишь две фигуры, стоящие у берега на набережной — высокого темноволосого молодого человека в набедренной повязке и женщину в тёмных одеждах, почти одного роста с ним. Расставленные рядами факелы всё ещё горели, но крокодилов нигде не было видно. Очевидно, всё тёмное колдовство этой странной ночи рассеялось.

— Симон! — крикнул жрец, подбегая. — Мы победили! Что-то нарушило их ритуалы, и когда Себек материализовался во Внутреннем Храме, он уничтожил римлян и жрецов-крокодилов, не став исполнять их желания. Я видел, что от них осталось; это было ужасно! Я приказал снова запечатать это место, чтобы будущие поколения были избавлены от знания того, что там произошло. — Он резко взглянул на высокую молодую женщину, которая дрожала рядом с Симоном, закутанная в его тёмный плащ. — Это та, которая должна была стать подготовительной жертвой?

— Да.

— Хвала богам, что ты предотвратил жертвоприношение! Несомненно, именно это привело к срыву обряда во Внутреннем Храме. Я боялся за твою жизнь, Симон! Как тебе удалось помешать Аргонию и его племяннику?

Симон небрежно пожал плечами.

— Фабиан напал на меня, но он вёл себя слишком самоуверенно, потому что был вооружён, а я — нет. Он был проворен и нахален, но до того как бросить мне вызов, он дрался только с накачанными наркотиками преступниками и пленными женщинами. — Молодой человек мрачно усмехнулся. — Я легко обезоружил его и придушил до потери сознания, затем освободил эту девушку, после чего оставил Фабиана связанным вместо неё на алтаре. Если Аргоний не обладает исключительно острым зрением, то он совершил жертвоприношение, которого не принял бы ни один бог со вкусами как у Себека…

— Жертвоприношение? Боги! — Менофар повернулся и бросился вниз по причалу, затем поднялся по сходням на корабль. Симон, оставив дрожащую девушку со жрецами, побежал за ним. Вместе они спустились в кормовой трюм. Там горела лишь одна тусклая лампа.

Симон услышал, как Менофар ахнул.

— Он там? — спросил Симон жёстким, почти металлическим голосом.

— Да. — Жрец указал на алтарь, где лежала связанная фигура в капюшоне, из груди которой торчал нож с чёрным лезвием. — Фабиан убит, как ты и предполагал. Но ты сработал лучше, чем мог бы подумать, Симон. Смотри!

Симон ахнул, взглянув на то, что виднелось за алтарём.

— Этот корабль нужно пустить по течению, — мрачно сказал Менофар, — и сжечь дотла!

Но Симон этого не услышал. Его глаза были прикованы к разорванной туше Валерия Аргония — раздутой, лопнувшей туше, из которой струились потоки крови и творожистого жира вместе с петлями вывалившихся синеватых кишок, свисающих из стиснутых блестящих челюстей Золотого Крокодила.

Перевод В. Спринский, Е. Миронова

— Я дам тебе еще один шанс, прежде чем принять решительные меры. Что это за секрет, который, по твоим словам, ты узнал и благодаря которому стал незаменимым?

Ответом ей было молчание.

Голос аристократки начал срываться от раздражения.

— Знаешь, из тебя можно выбить правду.

Это, наконец, побудило его ответить.

— Я нужен вам невредимым – или не нужен вовсе, — напомнил он ей.

— Где формула молодости? — воскликнула она. – Я не потерплю, чтобы мне отказывали в её получении!

— Полагаю, во дворце, — ответил маг.

Но так ли это было? Доверяла ли Мессалина другим людям? Если да, то Симон предположил, что ее подруга-колдунья Лукреция, скорее всего, была бы ее доверенным лицом. И что тогда насчет юной весталки? Что бы сделал слуга Агриппины, если бы Лукреция проснулась и во всю глотку закричала, кто она такая? Если бы Симона не было рядом, чтобы отдавать ему приказы, разве он, естественно, не обратился бы за инструкциями к Агриппине?

Симон отбросил мысль о том, чтобы выдать Лукрецию. Он понимал, что передача формулы Агриппине может послужить ее интересам, но при этом обречёт Рацилию, Сириско и его самого на мгновенную смерть. Аристократка знала, что должна сохранить секрет формулы в тайне даже после того, как она успешно воспользуется им, иначе те, кто был сильнее ее, наверняка выжмут его из нее.

— Очень хорошо. У меня есть и другие источники информации, — сердито заявила Агриппина.

В первую очередь она подумала о Палласе — человеке жадном, вероломном и крайне беспринципном. Короче говоря, он был из тех, с кем такие, как она, могут примириться. Минерва, защити ее от упрямства благородных людей! Ее лицо за решеткой исчезло.

— Послушай, женщина, — крикнул Симон ей вслед, — завтра Материнство планирует установить господство Великой Матери!

Ее лицо снова появилось.

— Хорошо, и что же такое тебе известно, что могло бы этому помешать? — спросила она.

Не услышав ответа, она прошипела проклятие и ушла. Блефовал ли маг или действительно настал час Материнства действовать? Праздник Самайн был друидическим Новым годом; станет ли он также началом новой эры?

Добравшись до кухни, она подозвала раба и сказала ему:

— Иди к советнику Палласу. Передай ему, что нам с ним нужно поговорить наедине и как можно скорее.

Симон тем временем сбросил с себя цепи и поднялся на ноги. Висячий замок давным-давно был вскрыт шпилькой, которая теперь снова была спрятана в его полой подошве. Он надеялся, что Агриппина откроет дверь, чтобы поговорить с ним, но вместо этого она разговаривала через маленькое окошко камеры. Проклятье! Ее даже не открывали, чтобы покормить его.

Он сосредоточился, и вскоре раздражение исчезло, нервы успокоились. Контроль эмоций был полезным искусством, которое практиковалось в большинстве мистических дисциплин. Он снова проверил прочность оконной решетки. Его предыдущие атаки, по-видимому, нисколько не ослабили её. Баал! Неужели он ничего не мог сделать? В этот момент Нарцисс мог бы обличать преступления Мессалины перед Клавдием, призывая его послать своих преторианцев против нее и Материнства. Но у советника не было способов узнать, что сейчас действовать безопасно. Что касается Агриппины, то она была настолько одержима идеей обретения бессмертия, что даже перспектива катастрофического возвращения Великой Матери не смогла отвлечь ее от ее посторонней цели.

В тот же день Мессалина отправила своих рабынь распространить известие о ее свадьбе с благородным избранным консулом Силием. Уже шли приготовления к тому, чтобы обеспечить едой и напитками приглашенных на свадебный пир, который должен был состояться на вилле Силия. Рим с изумлением воспринял известие о супружеской измене, зная, что вскоре из-за этого безобразия прольется кровь — либо императрицы, либо самого Клавдия.

Нарцисс, услышав эту новость, немедленно вызвал двух своих главных коллег-советников, Каллиста и Палласа. Все трое встретились в дворцовой комнате с толстыми стенами, где не было ни одного отверстия для подслушивания, которое могло бы выдать их разговор.

— Если Силий сделается императором, мы станем ему не нужны! — предупредил Нарцисс. — Он будет под каблуком у Материнства, и у них появятся собственные люди, которые возьмут бразды правления в свои руки.

— О чем ты говоришь? — нахмурился Каллист. – Пока императрица сохраняет свою власть над Клавдием, мы можем надеяться только на лучшее. До сих пор она шла нам навстречу.

— Мы были трусами, все мы! — прогремел Нарцисс. — Со вчерашнего дня я знаю, где спрятана «душа Рима». Я послал за ней человека, но он не вернулся. Весталка Лукреция тоже исчезла; не знаю, как связаны эти события, но уверен, что мы должны проникнуть в храм Весты и найти свинцовую шкатулку!

— Ты точно знаешь, что этот предмет находится в храме? – спросил Паллас. Его глаза были внимательными и хитрыми.

Нарцисс кивнул.

— В последний момент Полибий отвернулся от Мессалины. Он сказал: «Ищи душу Рима в немеркнущем свете».

Паллас нахмурился. Он тоже слышал много подобного из собственных уст Полибия. К несчастью, тот не сразу отреагировал на полученные сведения. Или, лучше сказать, не сразу нашел на них подходящего покупателя. Но прежде всего, он предполагал, что у него будет больше времени…

— Как ты узнал об этом, Нарцисс? — лукаво спросил он.

— Раб передал послание Полибия чародею Симону из Гитты, который, в свою очередь, передал его мне. Именно этого Симона я отправил в Храм Весты.

— Симону? — эхом отозвался Паллас. — Но ведь всем известно, что он был убит на арене!

— Нет, — сказал Каллист. — Человек из Ночной стражи продал мне сведения о том, что магу помог сбежать Руфус Гиберник. Императрица тайно разыскивает их уже несколько дней.

Паллас пожал плечами.

— Ну и что с того? Пусть она охотится на него; самаритянин — враг Рима.

Вольноотпущенник на самом деле не был таким самодовольным, каким он казался, однако совершенно не желал помогать Нарциссу стать героем. Он молча поклялся, что чем бы ни закончилась эта история, он извлечёт из нее наибольшую выгоду.

— Вы оба решили ничего не предпринимать? – вызывающе спросил Нарцисс.

— Будьте благоразумны! — призвал их успокоиться Каллист. — Рим возмущен тем, что мы, вольноотпущенники, обладаем такой властью. Самый неотесанный плебс презирает нас как бывших рабов. Дай им любой повод, и они пошлют нас прыгать с Тарпейской скалы! Какой римский солдат подчинится нашему приказу осквернить очаг всеми любимой Весты?

— Именно таков циничный расчет Материнства! — воскликнул Нарцисс.

— Тогда я считаю, что они все хорошо рассчитали, — решительно заявил Паллас. — Клавдий может быть умерщвлен их колдовством в любой момент, когда они пожелают. Наша единственная возможность обеспечить себе безопасность заключается в том, чтобы договориться с Мессалиной. Нам повезло с нашим союзом, товарищи; до сих пор он приносил нам взаимную выгоду. Попытка дистанцироваться от нее была ошибкой. Мы должны были использовать смерть Полибия не как предлог, чтобы бросить ей вызов, а как повод подчиниться! Неужели вы предполагаете, что она все еще будет рассматривать нас как новых членов своего культа? Полагаете, у нас все еще есть шанс попросить ее принять нас в этот культ?

Нарцисс с отвращением отвернулся.

— Паллас прав, — поддержал Каллист. — Дипломатией можно добиться гораздо большего, чем прямыми действиями. Вспомните, что я пережил правление Калигулы, приняв то, что не мог изменить.

Нарцисс развернулся и ударил кулаком по столу.

— Как вы двое можете быть настолько слепы к опасности, угрожающей Риму? Эти ведьмы намерены пробудить темные силы, с которыми наши предки покончили еще до времен правления Тесея!

Каллист покачал головой.

— Я не религиозный человек. Один бог очень похож на другого. Если они хотят навязать поклонение своей богине с помощью меча, какое это имеет значение? Такое будет не в первый раз.

— Это не просто очередная религия, — настаивал Нарцисс. – Мы говорим о вызове и возвышении демонов, настоящих и смертоносных!

— Ты рассуждаешь как суеверный дурак, — упрекнул его Паллас. — Возьми себя в руки! Это политика, и ничего больше. Не стоит воспринимать всерьез всю эту чушь о Материнстве. Демоны — пфф!

Нарцисс бросился к выходу, покрасневший и разъяренный.

— Я никогда в жизни не сталкивался с такой безумной глупостью! Что ж, я встречусь с вами послезавтра, если мы все еще будем целы — если Рим все еще будет стоять.

Шаркающей походкой он вышел из комнаты. Каллист и Паллас не стали советоваться друг с другом, а просто тихо попрощались и разошлись в разные стороны, погруженные в свои мысли. Паллас, со своей стороны, понимал, что опаздывает на важную встречу с Агриппиной. Приближалось время, когда он должен был полностью посвятить себя ее интригам или найти другого союзника — а он ещё не решил окончательно, кто это должен быть. Должен ли он сам наладить отношения с Мессалиной, независимо от того, что делали другие советники? Или имелся еще какой-то вариант?

Все это было так сложно!

Паллас нашел Агриппину, ожидавшую — не очень терпеливо — в храме Аполлона, который на самом деле был северным продолжением старого дворца Августа.

— Я не люблю, когда меня заставляют ждать, вольноотпущенник, — холодно упрекнула она его.

Министр сверкнул елейной улыбкой и поклонился.

— Пожалуйста, простите меня, домина, мы, управляющие, собрались на срочный совет по поводу предстоящего брака императрицы с Силием.

Знатная дама вздрогнула: надвигались опасные события. Эта безумная свадьба могла означать только низложение Клавдия, а с его падением ее собственные амбиции пойдут прахом.

— Что ты собираешься с этим делать? — спросила она.

— А что мы должны с этим делать? — с легкой иронией спросил Паллас. — О, Нарцисс сделал бы что-нибудь, если бы мог. Но пока императором командует Мессалина, мы совершенно беспомощны.

— Тогда я должна бежать из Рима! Но я не могу обойтись без формулы молодости. Я нашла женщину, Рацилию! Я довольна тем, что формула молодости эффективна и безопасна в использовании. Но мне нужно знать, где спрятан свиток!

— Я могу помочь тебе, — заметил вольноотпущенник, все еще улыбаясь, — всего за миллион сестерциев.

— Он твой! А теперь быстро раскрой мне секрет, глупец! Неужели ты не понимаешь, что весь Рим на ушах стоит?

— Успокойтесь, госпожа. Я узнал, что несколько дней назад весталка Лукреция приказала доверенным рабам и преторианцам перевезти магическую библиотеку Полибия. Под покровом темноты они отнесли ее в Дом весталок.

— Лукреция! Я давно подозревала, что эта маленькая лицемерка изучает темные науки. Конечно! Мессалине понадобился бы доверенный ученый-маг, чтобы истолковать формулу; она слишком легкомысленна, чтобы разобраться в ней самостоятельно. Но Лукреция исчезла! Неужели она сама скрылась с секретом? Стражам отдан приказ обыскать город в поисках ведьмы, дом за домом.

Римлянка размышляла о роковых секретах, которые они могли бы найти, обыскивая ее владения, таких как пропавший самаритянин и германская рабыня с ее невероятной тайной, не говоря уже о Домиции, столь интересующаей всех тете императрицы.

У Палласа был еще один сюрприз.

— Нарцисс послал Симона из Гитты в храм Весты, поскольку Полибий был уверен, что там находится амулет, управляющий волей Клавдия.

Женщина дернулась, будто ее ущипнули.

— Симон из Гитты?!

— Да, этот человек все еще жив — или вы уже знаете об этом, госпожа?

— Тебе платят не за то, чтобы ты задавал вопросы! Он похитил Лукрецию?

— Нарцисс не знал. Посланник исчез.

— Спасибо тебе, Паллас, — пробормотала аристократка, вновь погруженная в свои мысли и встревоженная всем, что узнала. — Ты заслужил мою дружбу и миллион сестерциев.

Паллас поклонился и отступил.

Когда он ушел, Агриппина быстро, почти бегом, направилась к своим носилкам. Она знала, что у самаритянина было очень удобное место для пленника, которого ему, возможно, пришлось бы прятать в спешке — дом ее клиента на Квиринале. Действительно ли маг преуспел в своей миссии — отправленный туда Нарциссом, будь проклята его предательская шкура! — в храме Весты? Свободен ли теперь Клавдий от власти Мессалины?

Сначала она должна выяснить, что известно Лукреции, а затем свести счеты с неблагодарным самаритянином!

Даосу было приказано почаще проверять пленного мага на случай, если он решит заговорить или попытается сбежать. Колдуны! Рабу не нравилось это занятие. Что, если этот человек наложит на него проклятие — заразит чумой или заставит кровоточить глазные яблоки? Агриппина очень переживала бы, случись что-то подобное!

Нервно спускаясь в подвал с зажженной лампой в руке, Даос услышал, как самаритянин громко запел на латыни:

— Обрати меня в туман, о великий Баал, пусть спадут эти цепи!

Даос услышал лязг падающих цепей.

— Клянусь Геркулесом! — пробормотал он. Неужели это?..

— Эвоэ, великий Баал! Пронеси меня невидимым, как воздух, сквозь окно в моей двери, унеси меня по коридору дальше...

По коже раба пробежали мурашки. Он действительно слышал голос чародея в коридоре, похожий на тонкое завывание, как будто человек превратился во что-то нематериальное и подплывал все ближе. Он вытащил нож и огляделся по сторонам, но не увидел ничего, кроме тени.

— Перенеси меня, — прошептал чародей, — перенеси меня через голову этого мерзкого раба...

Даос пригнулся. Голос, казалось, действительно раздавался прямо над головой.

— Унеси меня из дома Агриппины... Унеси меня... унеси меня...

Даос отчаянно выругался, когда призывающий голос замер на ступенях подвала. Невозможно. Этого просто не могло быть! Если бы чародей действительно сбежал, госпожа Агриппина никогда бы не поверила словам Даоса о том, что это было сделано с помощью магии. Нет, она бы подумала, что он позволил себя обмануть — или, что более фатально, подкупить, чтобы освободить пленника…

Испуганный илот бросился к окну камеры Симона, надеясь вопреки всему увидеть самаритянина все еще в цепях. Дрожащими руками он поднес лампу к окну.

О боги! Цепи валялись на полу пустые!

«Нет, — подумал Даос, — этот человек не мог стать невидимым и улететь со сквозняком, — он не мог этого сделать!»

Выругавшись, плут отодвинул тяжелый засов, пинком распахнул дверь, затем застыл на месте, выхватив нож, готовый к атаке из темноты. Но камера была слишком мала для такого трюка. Она была пуста, абсолютно пуста.

Ошеломленный, он сделал шаг вперед…

В его мозгу вспыхнули звезды, и что-то ударило его лицом об пол. Он даже не успел вскрикнуть, как на него обрушилась чернота.

Симон заковал Даоса в кандалы, предположив, что месть Агриппины рабу окажется страшнее, чем все, что смог бы придумать он сам. Тупой ум раба в сочетании с его собственными навыками, приобретенными с немалым трудом, наконец-то предоставил ему возможность, в которой он так отчаянно нуждался. Искусству чревовещания, гораздо более умелому, чем у простых уличных артистов, его научили в Парфии. В основном это была сила внушения. Как бы то ни было, трюк с голосом полностью одурачил Даоса; пустые цепи дали ему «доказательство», в котором он нуждался, чтобы заставить его открыть дверь камеры — и тогда Симон обрушился на него со своего неудобного насеста на притолоке, где затаился в засаде.

Самаритянин забрал у него нож и лампу и бросился в другую камеру, откуда быстро освободил Сириско и Рацилию.

— Невероятно, Симон! — воскликнул Сириско. — Я слышал все это. На месте этого бедолаги я тоже попался бы на эту удочку.

— Оставим его убеждать в этом Агриппину, если у него это получится, — сказал Симон. — А теперь давайте убираться отсюда!

Они прокрались по ступенькам на кухню. Время было позднее, и повара уже отправились спать. Симон погасил лампу и повел своих спутников к главному выходу, исключив возможность увести Рацилию через крышу.

Но тут кто-то преградил им путь — это был привратник, который шел открывать дверь. Симон жестом пригласил своих спутников укрыться в соседней комнате. С одной стороны были занавески, и все трое спрятались за ними.

Это было сделано очень вовремя, потому что в комнату как раз вошла Агриппина в сопровождении слуг, которые тащили с собой двух пленниц. Симон с ужасом заметил, что это были Домиция и весталка-колдунья Лукреция. Очевидно, обеих пленниц перед этим избивали; они были в синяках, а у Домиции подбит один глаз. На теле Лукреции, в тех местах, где рваный плащ не прикрывал ее наготу, виднелись темные полосы — следы от розги. Агриппина, должно быть, была в отчаянии или очень уверена в себе, если так жестоко обошлась с весталкой, но, с другой стороны, она все равно была бы обречена, как только Мессалина захватит верховную власть.

— Что ты собираешься с нами делать? — всхлипнула Домиция.

— От тебя избавятся вместе с этим самаритянином и двумя влюблёнными идиотами. Но вы, — обратилась она к избитой Лукреции, — ты понадобишься мне, чтобы истолковать формулу, как только она у меня окажется.

— Никогда!

— Нет? Думаю, ты понимаешь, что для тебя будет лучше, если продолжишь сотрудничать со мной. Кто знает? Если ты предоставишь мне формулу, я, возможно, разрешу тебе использовать её и на себе. Она повернулась к привратнику. – Пошли человека за Даосом. Поторопись — мы должны похоронить пленников в перистиле и убраться подальше, прежде чем преторианцы начнут обыскивать окрестности. Они будут здесь через несколько часов!

Симон услышал достаточно. Он выскочил из укрытия и в мгновение ока схватил Агриппину сзади, приставив нож Даоса к ее горлу.

— Хорошо, госпожа, мы уходим — вшестером, — прорычал он, указывая на двух своих спутников и пленниц Агриппины. — Прикажи своим слугам не преследовать нас!

— Д-делайте, как он сказал, — запинаясь, произнесла аристократка.

— И преторианцам тоже лучше ничего не говорить, — добавил Симон. — Твоя госпожа втянула тебя в государственную измену, и за это вас всех могут распять!

Преподнеся столь неудобоваримую пищу для размышлений нервничающим слугам, Симон подал знак своим спутникам следовать за ним. Привратник отступил, и вскоре все шестеро уже бежали в сумерках раннего вечера, исчезая в путанице узких улочек, тянущихся вдоль восточного склона Виминала.

Глава XXI

— Ты не представляешь, что творишь, самаритянин! — прорычала Агриппина. — Послушай меня!..

Симон вёл всех по темным переулкам, крепко держа свою пленницу за руку. Домиции и Лукреции заткнули рты кляпами, поскольку, в отличие от Агриппины, они не боялись, что их обнаружит ночная стража или поисковые отряды преторианцев. Рацилия без особого труда подпихивала Домицию вперед, но Лукреция, контролируемая Сириско, была под более пристальным наблюдением, и он крепко держал ее за золотые локоны. Поскольку он уже заслужил смерть сотней предательских деяний, усугубление их святотатством мало что изменило бы.

— Послушай, самаритянин, я заставила эту суку-весталку заговорить, — задыхаясь, проговорила Агриппина. — Клавдия нужно предупредить немедленно! Я как раз собиралась известить его…

— И, без сомнения, получить щедрую награду, — усмехнулся Симон. – Расскажи мне, что ты знаешь, и я передам это императору.

— Сперва я увижу, как ты сгниешь в Гадесе! — прошипела она.

— Сириско, как далеко это твое новое убежище? — спросил самаритянин.

— Недалеко. Высматривайте вывеску пекарни «Золотой каравай».

Однажды группа заметила отряд преторианцев, но им удалось спрятаться, пока те не прошли мимо. Агриппина не осмелилась окликнуть их, а двух других пленниц крепко удерживали. Как ни странно, Симон почувствовал некоторое облегчение от того, что встретил тех, кто их разыскивал. Это означало, что они миновали волну стражников, которая сейчас неслась по городу, и значит, впереди, в уже обысканном ими районе, вполне можно спрятаться.

Наконец они добрались до дома, который Сириско за два дня до этого снял для Рацилии, потратив на это деньги, которые Агриппина выдавала для подкупа дворцовых рабов и других осведомителей. У него не было ключа, а вход в этот час был заперт, но с помощью отмычки Симона они смогли быстро войти внутрь. Сириско проводил их наверх, и по пути они не встретили никого из других жильцов.

По счастливой случайности, одна из внутренних комнат этого помещения вполне могла сыграть роль камеры для пленниц. Симон без всякой галантности втолкнул Агриппину и Лукрецию в комнатку, но когда он собрался проделать то же самое с Домицией, она взвизгнула и умоляюще посмотрела на него. Почувствовав, что она хочет сказать что-то важное, он вытащил кляп у нее изо рта.

— Ну?

— Пожалуйста... Я должна поговорить с тобой наедине!

Симон закрыл дверь за остальными пленницами и отвел Домицию в самый дальний угол, а Сириско и Рацилия остались охранять импровизированную камеру.

— Что ты хочешь сказать? — хрипло спросил Симон.

— Я подслушала, как Агриппина допрашивала Лукрецию, — объяснила отчаявшаяся матрона. — Эта сука порола её розгами и узнала то, что хотела выяснить. Я расскажу тебе все, если...

— Если что?

— Если ты вступишься за меня перед императором.

Он пожал плечами.

— Когда я в последний раз видел Клавдия, мы с ним были не в лучших отношениях, но я сделаю все, что смогу, через Нарцисса. Даю тебе слово.

— Полагаю, этого будет достаточно, — пробормотала она. — Я в любом случае обречена, если ты действительно украл талисман.

— Продолжай в том же духе. У меня не так много времени на разговоры.

Домиция вспоминала, в чем, как она слышала, призналась Лукреция. Симон слушал. Кое-что из этого он знал, о многом подозревал, но некоторые вещи даже не мог себе представить, и, услышав об этом, понял, что не может медлить ни секунды. Однако ему нужно было уладить еще одно дело.

— Что случилось с гладиатором Руфусом Гиберником?

Матрона выглядела озадаченной.

— Не знаю. Агриппина не спрашивала Лукрецию о гладиаторе.

Был ли он мертв? Симон подозревал это, но у него не было времени вытянуть из весталки больше сведений — и не было времени прийти на помощь Гибернику, даже если он еще жив.

— Сириско, — позвал он, — мне нужно оружие получше этого ножа. У тебя здесь есть какие-нибудь клинки?

Вольноотпущенник вышел и быстро принес обратно нож Азиатика с надписью.

— Только этот. Не спрашивай меня, откуда он взялся! Я забрал свою сумку из дома на Квиринале как раз перед тем, как снять это место. Когда я случайно заглянул внутрь, там был этот красавец.

Симона пробрал озноб при виде того самого клинка, вновь появившегося из ниоткуда. И снова мстительное лицо призрака Азиатика промелькнуло перед его мысленным взором – как и кошмарный образ окровавленного лица Гифейона, охваченного языками адского пламени...

— Я возьму его, — сказал он и сделал это — довольно резко, подумал Сириско, — а затем сунул его в пустые ножны. — Рацилия, — продолжил маг, — вы с Сириско останетесь здесь и проследите, чтобы эти женщины сидели тихо. Узнайте у них все, что сможете. Я должен немедленно доложить Нарциссу, если еще не слишком поздно.

— Мы сделаем всё, как ты говоришь, — пообещала Рацилия, — Но, пожалуйста, не задерживайся!

Симон поспешно вышел за дверь и исчез.

Рацилия крепко прихватила Домицию под руку. Матрона, похоже, была не в восторге от перспективы оказаться взаперти с двумя другими аристократками — и не без оснований! Они слышали крики, за запертой дверью слышались проклятия и шум кошачьей драки, в ходе которой противницы царапались и выдирали друг дружке волосы.

Пустые улицы неясными контурами мелькали вокруг, когда Симон мчался вверх по склону Палатинского холма. Он взбежал по Кливус Палатинус к храму Аполлона, а затем поспешил к входу в библиотеку. Именно здесь Нарцисс обещал постоянно держать на посту привратника с приказом впустить любого человека, у которого есть соответствующий пароль.

Слуга в самом деле пропустил его. Симона провели в вестибюль, переоделие в тунику домашнего слуги, а затем провели во дворец Клавдия через соединяющий их портик. Наконец он поднялся в личные покои Нарцисса, куда вошёл, постучав в дверь и воспользовавшись ещё одним паролем.

— Хвала богам! — воскликнул Нарцисс, когда привратник ушёл. — Где ты был? Я думал, ты пошлешь мне весточку перед всем этим!

— Моя бывшая покровительница, Агриппина, сочла нужным задержать меня в своем подвале.

— Царственная мегера! — сплюнул Нарцисс. — Если бы Клавдий последовал моему совету, она бы до сих пор жила жизнью крестьянки и ныряла за жемчугом в Понтии! Но скажи мне, твоя миссия в храме Весты прошла так, как планировалось?

— Я похитил пакет с волосами, ногтями и кровью Клавдия. По словам Домиции, этого должно быть достаточно, чтобы разрушить контроль Материнства над ним. Кстати, за ее помощь я обещал ходатайствовать перед тобой о ее жизни.

Выражение лица Нарцисса исказилось, как будто он попробовал тухлую рыбу.

— Она мне не очень нравится, и я не уверен, что помогать ей разумно, но я сделаю все, что в моих силах. Однако сейчас в спасении нуждаются жизни нас всех.

— Уверен, у тебя достаточно свидетелей и улик.

— Да, это так, хотя реакцию Клавдия никогда нельзя предсказать. Не забывай, что я знаю его гораздо дольше, чем даже его жену. Но есть проблема, которую, боюсь, я создал сам. Я отослал императора из Рима в Остию, надеясь, что он будет там в безопасности, пока не покончим с тем, что эти ведьмы планируют на завтра.

— Нарцисс, это нехорошо. Мне нужно быть с императором, если я хочу его защитить. Я не могу винить тебя за твою ошибку, но из-за нее мы потеряем много времени. Я должен немедленно ехать в Остию!

— Что ты узнал?

— Что Материнство отдаст душу Клавдия своей безумной богине этим утром, как только взойдет солнце. Клавдий должен быть помещен за мистический барьер, иначе его жизнь будет потеряна. Тебе придется отправиться со мной — вместе со всеми свидетелями, которых ты сможешь найти за час. Это должны быть люди, которым император будет доверять.

— Я знаю только двух человек, которые в данный момент могут быть готовы выступить против императрицы.

— Кем бы они ни были, им придется это сделать! Мне также понадобятся кое-какие магические предметы из храма Исиды.

— Все, что угодно, — заверил его советник, подбегая к двери, чтобы позвать своих слуг. Как только они вошли, он отдал им распоряжения:

— Приготовьте экипаж! Двое из вас отправятся с этим самаритянином в храм Исиды; сделайте все, о чем он вас попросит! А вы двое, идите и будите...

Остия находилась в восемнадцати милях к юго-западу от Рима, и экипаж Нарцисса, хоть и запряженный четверкой призовых лошадей, двигался медленно по сравнению с летящим бегом времени. У Симона не было другого выбора, кроме как смириться с этим, поскольку его снаряжение было достаточно громоздким, чтобы его можно было перевозить верхом. И он мало что выиграет, если предстанет перед покоями императора без Нарцисса или двух его свидетелей. Какое право имеет сбежавший преступник на то, чтобы его выслушал император?

Свидетелями, на которых ссылался Нарцисс, оказались наложницы императора — египтянка Клеопатра и италийская красавица по имени Кальпурния. Несмотря на их соперничество, они, казалось, были хорошими подругами, разделяя глубокое уважение к Клавдию и ненависть к его жене Мессалине.

Во время путешествия Симон невольно втянулся в разговор и таким образом немного узнал о своих симпатичных спутницах. Клеопатра была одной из самых прекрасно сложенных женщин, которых он когда-либо встречал на трех континентах; ее мать была рабыней, отобранной за ее красоту и скрещенной с молодым египетским Адонисом, и в результате на свет появилась девушка для удовольствий, стоимость которой на не знающих меры имперских рынках рабов составляла сто тысяч сестерциев.

С другой стороны, неоспоримая красота Кальпурнии, должно быть, являлась удачным сочетанием многих кровей центральной Италии. Будучи на несколько лет старше Клеопатры — ей было около двадцати пяти лет, — ранее она обслуживала клиентов в одном из лучших борделей, которым покровительствовала знать. Что интересно, у нее были хорошие деловые способности, и она уже начала вести бухгалтерские книги своей сводни, когда агент императрицы купил ее для развлечения императора.

Обе девушки были привлекательными, умными и с безупречными манерами. Каждая из них, по мнению Симона, оказалась бы более подходящей императрицей для Рима, чем любая знатная женщина, которых он когда-либо встречал. Однако у них не было подобных амбиций, поскольку римский закон запрещал любому человеку сенаторского ранга жениться на бывшей рабыне; казалось, они искренне стремились спасти жизнь императора, и хотя Нарцисс заверил их, что им хорошо заплатят за их показания, они рисковали головой не только за золото информатора.

Наконец, когда утренний багрянец заалел на востоке, карета въехала в Остию, порт Рима. Симон видел этот город один или два раза во время своих предыдущих визитов в Италию, но с приходом к власти Клавдия Остия претерпела глубокие изменения. Имперские инженеры создали новую искусственную гавань, чтобы вместить даже самые крупные корабли и новые складские помещения, которые выстроились вдоль причалов. Вдоль пирса были пришвартованы судам, принадлежащим судовладельцам всех стран, от Галлии до Палестины.

Когда карета грохотала по улицам Остии, город все еще спал; скоро, с рассветом, соберутся рабочие и в доках и магазинах раздастся стук их инструментов, ругань и коммерческие переговоры.

Или нет? Из Рима на Остию надвигалась угроза, темное проклятие, которое становилось все более явным с угасанием утренней звезды.

— Возможно, нам не следовало этого делать, — предположил Силий, лежа на широкой кровати, которую он делил с императрицей. На самом деле, хлопковые простыни рядом с ним все еще хранили тепло ее тела. Он наблюдал, как она одевается в тусклом свете свечей.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она. — Неужели ты передумал, дорогой Гай?

— Я имею в виду, что некоторые говорят, что возлечь с невестой в ночь перед свадьбой — к несчастью.

Она рассмеялась, вышла на свет и наклонилась, чтобы поцеловать его в лоб. В этот момент ее груди заполнили все поле его зрения, большие и упругие, их соски никогда не были испорчены грудным вскармливанием. Ее живот был почти таким же плоским, как у него, а стройные ноги, избавленные от волос опытными слугами, казались на ощупь гладкими, как тончайший шелк. Ее тело никогда не переставало волновать его, хотя он знал, что до него им пользовались многие мужчины. Но каким-то образом это знание лишь усиливало возбуждение, которое возникало при обладании ею. Для него Мессалина была не просто женщиной, и с ней он чувствовал себя больше чем просто мужчиной. Она была Богиней, воплощенной Царицей Земли, а он — ее Юным Царём.

— Нам не нужна удача, глупый царь, — мягко увещевала императрица. — То, что мы делаем, было спланировано бессмертными Древними ещё в ту пору, когда Персей снял маску змеи с ложной богини Медузы, чтобы показать ее побежденным последователям, что она была всего лишь принцессой Андромедой. Затем, немного подумав, добавила: — И было сказано, будто варвар увез ее, чтобы она стала его рабыней.

— Так же, как я — твоим рабом? — поддразнил ее Силий.

— Нет. Как раз наоборот, — отшатнулась Мессалина.

— У тебя моя кровь, волосы и ногти. Я отдал их добровольно.

Она покачала головой.

— Я не могу представить, при каких обстоятельствах мне пришлось бы воспользоваться ими, — заявила Мессалина, неохотно продолжая одеваться. Время поджимало; Вибидия будет возмущена, если она не появится на торжественной церемонии. Как же Мессалина ненавидела эти заклинания на рассвете, но это должно было стать самым важным из когда-либо проводившихся.

— Я не верю тому, что ты говоришь, — сказал молодой сенатор, откидываясь на пуховую подушку, — но всегда буду любить тебя, как старый глупый Клавдий, даже когда ты станешь такой же морщинистой, как Вибидия!

Она пристально посмотрела на него, в ее глазах была странная решимость.

— У тебя никогда не будет старой жены. Это станет моим подарком тебе.

— Если это пророчество, то мне оно не нравится! Я хочу провести много лет рядом с тобой!

— Я говорю о секрете, которым пока не могу поделиться, но пройдут годы, и ты поймешь.

Она собрала оставшиеся одежды и отнесла их в прихожую, где опытные рабы помогли бы ей закончить наряд.

Силий покачал головой. Такая сильная любовь к женщине означала разбитое сердце и неизбежную гибель для него не меньше, чем для многих других кто был до него. И все же что-то опьяняло его в Мессалине, и, посредством этой любви, он, по крайней мере, какое-то время правил бы как владыка Рима, а его скульптурный бюст был бы увековечен как бюст первого консорта зарождающейся новой эры. И пока это продолжалось, каждый час любви с Мессалиной стоил месяца жизни, прожитого не столь привилегированным человеком.

Многочисленные слуги, все в той или иной степени связанные с Материнством, сопровождали Мессалину по длинным колонным залам дворца Калигулы в гораздо меньший по размеру и более старый квартал, где в своём мрачном женоненавистничестве ранее обитал Тиберий. Они вышли с южной стороны, в темноту на вершине холма, похожего на парк. Прогуливаясь, Мессалина размышляла о своем обещании Силию.

Нет, это было обещание, данное самой себе. Она никогда не состарится! Ее правление никогда не закончится. Свиток, доверенный Лукреции, независимо от того, был ли он спрятан до её похищения, украден похитителями или ею самой, будет найден. Да, пусть даже империя утонет в крови ради этого, но свиток будет найден!

К югу от дворца Тиберия стоял небольшой храм из альбанского камня, построенный по приказу Ливии. Обычно его не замечали, но теперь он был освещен множеством факелов и вокруг него собрались жрицы и евнухи Материнства высшего ранга, произносившие додревние заклинания Богине. Утренняя звезда почти угасла, когда солнце приблизилось к рассвету этого самого важного дня в жизни Мессалины.

— Ты едва не опоздала, — упрекнула ее Вибидия, умудряясь выглядеть внушительно, несмотря на свои сморщенные конечности и вдовий горб. — После этого дня мой труд будет завершён; я отправлюсь к Богине со стоном радости в моём предсмертном вздохе. Но всё же потерпи еще хотя бы один день в повиновении, и ты станешь царицей Земли.

Мессалина на мгновение почувствовала раздражение от того, что ее снова упрекают, но затем взяла себя в руки и кивнула в знак согласия. Если то, что сказала Вибидия, было правдой, она никогда не станет скучать по старухе, которая становилась невыносимо властной по мере приближения дня Великого Деяния, пока, наконец, не превратилась в невыносимого тирана. Но больше всего молодую императрицу озадачивал один вопрос: почему ее старая наставница так усердно и так долго трудилась над созданием мира, в котором она никогда не планировала жить?

— Займи свое место, — напомнила ей главная весталка.

Мессалина, подавив раздражение, подчинилась и стала наблюдать, как евнухи приносят в жертву Внешним Владыкам черного козла. Вибидия окунула руки в горячую кровь и окРацила ими в темно-красный цвет изображение Великой Матери. Идолом в этом храме была Кибела, и скульптор придал ей сходство с его создательницей, Ливией, но Мессалина знала, что форм у Великой Матери было столько же, сколько и ее бесчисленных потомков. Она также знала, что мощь этого кумира сегодня была многократно усилена, поскольку под его основанием был спрятан фрагмент того самого упавшего со звезды камня, который был принесен в храм Кибелы в Риме два с половиной столетия назад — камня, посланного на землю целую вечность назад Звёздным богом Ассатуром, супругом Великой Матери. Вибидия объявила его средоточием силы, которая погубит Клавдия, так же как давным-давно он победил и обрек на гибель великого Ганнибала. После этой церемонии камень будет перенесен в сады Лукулла, где он внесет свой вклад в окончательную и величайшую церемонию открытия Врат. Мессалина слегка вздрогнула от осознания того, что этот предмет находится там.

Вибидия взяла в руки свинцовую шкатулку, которая долгое время была спрятана в храме Весты и которую она извлекла всего час назад. Она сжимала его в своей костлявой руке, произнося заклинание:

— Старый мир уходит вместе со старым царём. Прими его смерть, о Шупниккурат! Прими безупречную жертву!

Жрецы разожгли вокруг них жаровни. Жрицы бросали кусочки благовоний в пылающие угли. Серые дурманящие облака наполняли храм соблазнительным ароматом.

— Выйди из темных планов бытия, о Великая Мать! Возьми с собой короля Мира, полное имя которого я сейчас произношу: Тиберий Клавдий Друз Нерон Германик Британник, Отец отечества. Царица Земли отдает его душу!

Мессалина обратилась к идолу, направляя свои слова во Внешнюю пустоту:

— Я оставляю старого царя; его час прошел; я отказываюсь от него; его верность иссякла, его силы истощились. Возьми его, о Шупниккурат!

Факелы слегка потускнели; под ногами ощущалась слабая дрожь. Мессалине показалось, что она заметила тусклое свечение под основанием статуи Кибелы, где был спрятан зловещий звездный камень.

— Соберись с силами, о Благая Богиня! — завопила Вибидия. – Протяни руку из Хараг-Колата, заключи старого царя в свои смертоносные объятия! Возьми его, близко он или далеко, стоит ли он на земле или на корабле в море. Возьми его своим всесокрушающим ударом! Возьми его, даже если все армии земли, все демоны Ада, все колдовство, измышленное человеком, преградят тебе путь! Возьми его!

Глава ХХII

Император Клавдий остановился на остийской вилле, в одном из многих домов, принадлежащих имперской державе. Когда группа Симона приблизилась к конюшням, навстречу им выступил отряд дворцовой стражи.

— Я императорский секретарь, — небрежно объяснил Нарцисс, чьё лицо было хорошо знакомо охраннику. — Эти две госпожи и я должны немедленно попасть к императору!

— Еще очень рано, — слабо запротестовал офицер. – Император приказал, чтобы его не беспокоили; теленок, которого он принес в жертву вчера, был полон червей.

«Да, — размышлял Нарцисс, — это было ужасное предзнаменование, достаточное, чтобы робкий человек вместо сна маялся дурными предчувствиями». Вслух же он спросил:

— Разве когда-нибудь подобный приказ распространялся на его советников?

— Нет, но... кто этот человек с вами?

— Этот человек, — сказал Нарцисс, указывая на Симона, — это... э-э-э... мой вольноотпущенник Эвод, прорицатель, которого я привел, чтобы он мог отвратить дурные знамения от императора. Вы окажете ему всю необходимую помощь. Он повернулся к женщинам. — Кальпурния, Клеопатра, пойдемте со мной.

Вольноотпущенник без посторонней помощи выбрался из экипажа, а затем помог спуститься женщинам. Симон, последовав за ним, позвал солдата, чтобы тот помог ему снять с багажной полки экипажа большой сундук с вещами.

Пока Нарцисс торопил своих свидетелей войти в дом, Симон, который с помощью гвардейца нес сундук, с тревогой поглядывал на горизонт; предвещающее рассвет зарево уже разгоралось вовсю. До первых лучей восходящего солнца оставалось всего несколько минут.

Симон поставил сундук на ступеньку перед крыльцом и открыл его, чтобы достать большую пятиугольную пластину из черного агата – ценного камня, которому египетские мудрецы приписывали непревзойденную силу защиты от демонического зла. Встав перед дверью и вытянув руку вверх, подняв её повыше, он положил агат на перекладину.

— Если вы прикоснётесь к этому камню, то будете преданы смерти, — предупредил Симон стражников, стоявших поблизости. — Он охраняет жизнь императора!

После этого он обошел здание изнутри, расставляя другие агаты у каждого окна и наружных дверей. Симон оставалось надеяться, что Нарцисс делает то же самое в непосредственной близости от Клавдия, как ему было приказано. Затем, закрыв все возможные отверстия, он внес в главный атриум статуэтку высотой в полтора фута — базальтовое изображение уродливого карликового льва. Нарцисс позволил Симону взять этого идола из храма Исиды в Риме, поскольку это был образ Беса, защитника от злых духов. Симон поспешно расставил остальные свои принадлежности по периметру кумира.

Наконец, когда первый желтый луч солнца упал на далекие холмы Рима, он начал читать египетское заклинание — и когда он заговорил на древнем языке, внезапная тень зла, казалось, превратила виллу в ледяную гробницу.

Нападение! Враг приближался!

— Пусть боги противостоят всем словам силы, звучащим против государя, — решительно произнес Симон. — Пусть все сонмы богов объединятся, чтобы противостоять им! Узрите, быстрее света сбираю я слова силы, откуда бы они ни происходили, кому бы ни принадлежали. Крокодилу, идущему, дабы утащить царя, я говорю: «Вернись обратно, вернись! Не должно тебе приближаться к нему, ибо я оградил его словами силы, кои пребывают со мной!»

Солнечные лучи в этот момент полностью залили Остию. В это мгновение Симон задохнулся, потому что давление демонической силы обрушилось на его душу сокрушительной массой...

Как только слуга впустил ее, Кальпурния поспешила в опочивальню Клавдия и бросилась к его ногам. Клеопатра быстро вошла следом за ней, с полными руками пятиугольных агатов. Пока Клавдий озадаченно наблюдал за происходящим, Клеопатра положила камни на дверь и подоконник единственного окна в комнате.

— Цезарь, — воскликнула Кальпурния, — Мессалина выходит замуж за Гая Силия!

Клавдий, моргая, посмотрел на нее сверху вниз.

— Что такое? Мне кажется, я неправильно тебя расслышал. Он приподнял склоненную голову Кальпурнии и посмотрел ей прямо в глаза. — Зачем ты приехала в Остию и ч-что ты сказала о Мессалине? Говори помедленнее, дитя.

— Ты теперь в разводе, о цезарь! — воскликнула наложница. – Я видела приготовления к свадьбе твоей жены и Силия; они поженятся сегодня утром в доме Асиниев, который императрица самолично приобрела для Силия.

— Ты, должно быть, сошла с ума, Кальпурния! Мессалина не может ни за кого выйти замуж. Она все еще замужем за мной!

— Нет, Цезарь! — вмешалась Клеопатра. — Мессалина и ее сообщники-заговорщики планируют убить тебя и сделать Силия правителем Рима!

— Не могу в это поверить, — пробормотал озадаченный Клавдий. — Я разговаривал с Мессалиной перед отъездом из Рима... Она ни словом не обмолвилась о том, что...

Клеопатра зарыдала:

— Нарцисс ждет снаружи, Цезарь. Он может подтвердить тебе, что все это правда!

Озадаченный и напуганный, император приказал привратнику впустить императорского секретаря. Когда появился стройный седеющий мужчина, Клавдий протянул руку, подзывая его.

— Нарцисс! Меня о-о-окружают сумасшедшие женщины! Они называют Мессалину прелюбодейкой и предательницей!

— Она именно такова и даже больше, император, — заверил его грек твердым тоном. — Если вы не начнете действовать быстро, эта женщина и ее презренный любовник станут правителями Рима, а вы будете убиты! На свадьбе присутствуют видные граждане и члены сената. Офицеры дворцовой стражи и Ночного дозора поддерживают их. Некоторые из ваших собственных преторианцев предали вас!

В этот момент свет факелов, казалось, слегка померк. Цвет лица императора изменился, и он в изнеможении откинулся на спинку кровати.

— Т-трудно д-дышать! — выдохнул Клавдий.

Трое его спутников тоже почувствовали гнетущую атмосферу, и Нарцисс понял, что она олицетворяет смыкающиеся щупальца зла. Было ли уже слишком поздно что-либо предпринимать? Неужели этот чародей-самаритянин, на которого они полагались, оказался слишком слаб, чтобы противостоять титаническим силам, которые Материнство направляло против жизни императора?

Это не предвещало ничего хорошего; Симон чувствовал, как неумолимо нарастает волна смертоносного колдовства. Собрав всю свою волю, он спроецировал его через идола Беса, продолжая петь на египетском:

— Как небеса властны над временами года, так и слова силы властны над всем миром. Мои уста будут повелевать словами силы! Я защищен твоими волшебными словами, о Бес, которые управляют небесами вверху и землей внизу. Возвращайся, Хатхор, и уходи, пока не прозвучали слова! Да обратятся в ничто похоть и могущество развращенной Хатхор, да будут уничтожены чары служителей Хатхор! Отступи, о Хатхор, ибо ты повержена!

Нет, не повержена — но Симон почувствовал, что в балансе сил наступило некое мёртвое положение. С этого момента это была магическая битва воль, состязание между ним — с помощью нумена*, мистической мощи, которую он черпал из божественной силы, олицетворяемой как Бес, — и кем-то из Материнства, руководившим сверхъестественным жертвоприношением Клавдия. Он сделал ставку на то, что атака будет не такой мощной, что его тайные действия со свинцовой шкатулкой смогут сбить заклятье с цели. Неужели он просчитался?

* Безличная божественная сила, могущая вмешиваться в человеческие дела.

Позади него послышался топот сапог.

— Что ты делаешь?! – грубо крикнул ему мужчина.

Симон оглянулся через плечо и увидел стоявшего там Фульвия Антистия, хмурого, с покрасневшими глазами. Теперь Симон многое понял. Это была доверенная пешка императрицы, человек, посланный наблюдать за Клавдием. Казалось, он снова стал таким же агрессивным, как прежде, хотя на правой руке, где гладиатор ампутировал ему палец, у него все еще была повязка.

— Трибун, — произнёс один из солдат, наблюдавший за церемонией с явными опасениями, — этот волхв пытается рассеять зловещее предзнаменование вчерашнего жертвоприношения. Советник императора Нарцисс приказал нам сотрудничать с ним.

Фульвий, ожидавший, что его разбудят известием о смерти императора, теперь понял, почему долгожданное известие так и не пришло. В воздухе витали магические помехи, но этот чужак вмешивался в дела императрицы.

— Сотрудничать с ним? — вскричал он. — Глупцы, это же Симон из Гитты! Арестуйте его!

Симон отскочил в угол, размахивая ножом Азиатика. Однако он чувствовал себя не таким грозным, каким выглядел; солдат было много, и, измученный испытаниями, он понимал, что не сможет продержаться долго в сражении с ними всеми.

— Трибун, — произнёс один из охранников, — волхв положил эти черные камни на двери и окна. Он говорит, что они защищают императора.

— Он лжет! Уберите их, — приказал Фульвий. — Немедленно выбросьте их, как можно дальше!

Симона передёрнуло. Эти камни были решающим барьером; если они окажутся отброшены, хаотические энергии снаружи не встретят никаких препятствий..

— Что препятствует тебе, о Шупниккурат? – вопила Вибидия. – Смети их, ибо никакая сила на земле не может превзойти твое могущество. Настал твой час; прими свою жертву — брошенного царя!

Но она чувствовала, как что-то все еще мешает заклинанию. Старая весталка удвоила усилия, чтобы вобрать в себя темный нумен Богини. Она позволила силе звездного камня наполнить ее, в то время пока сама направляла его потенциал против ментального образа Клавдия. Мессалина, которая теперь держала в руках талисман, с помощью которого она так часто управляла императором, присоединила свою волю к воле Вибидии.

И тут, наконец, они почувствовали магический прилив.

Сопротивления больше не было. Вибидия уставилась в чашу для гадания; кристально чистая вода стала непрозрачной, приобретя зеленовато-серый оттенок. Это был знак.

— Император Клавдий мертв! — провозгласила старуха. — Жертва принесена!

Ее заявление было встречено одобрительными возгласами собравшихся жрецов и жриц. «Йа! Йа! Великая Мать!» — кричали они в восторге.

В глазах Мессалины блестели слёзы радости.

— Старый царь мертв! — воскликнула она. — Его тело гниет, а душа корчится в аду Хараг-Колата!

Главная весталка взмахнула руками над своей седой головой и призвала свою недисциплинированную паству к вниманию:

— Старый царь умер, пусть молодой царь сочетается браком! Настало время свадебной церемонии. Когда семя молодого царя соединится с царицей Земли в зените Солнца, настанет время финального жертвоприношения. Тогда Великая насытится телами и душами мира! Тогда наступит ее владычество, царствование, которое не прервётся в течение тысячи поколений, и, начиная с этого дня, Великая Ночь опустится на землю, как это происходило в былые дни!

Распевая гимны под звуки флейт, поклоняющиеся вышли из храма Кибелы. Мессалина подозвала к себе слуг и поспешила обратно во дворец, горя желанием сообщить радостную весть Силию.

Она подтвердит ему, что они оба должны поспешить в дом Асиния, куда в этот момент направлялось большинство членов культа. И там она со своим возлюбленным завершит ритуал магии плодородия, который ознаменует наступление нового дня — новой эры — нового рассвета.

— Где Руфус Гиберник? — спросила Рацилия у Лукреции.

— Откуда мне знать? — усмехнулась дева, скривив губы.

— Ты знаешь все, что творится в этом культе, — с вызовом произнес Сириско. — Мы знаем, что Руфус отправился туда шпионить...

Они уже начали думать, что она никогда не заговорит, но никто из них не ожидал, что девушка без предупреждения набросится на Рацилию, прижмет ее спиной к стене и примется выдирать у неё волосы, как сумасшедшая. Сириско подскочил, схватил весталку и швырнул ее на пол.

— С тобой все в порядке? — спросил он, схватив Рацилию за руку.

Рабыня кивнула, ее глаза покраснели, и она погладила больное место на голове. Вольноотпущенник снова уставился на Лукрецию, думая, что дошел до той точки, когда способен избить ее, добывая правду.

— Хорошо, — ответила пленница, встретив сердитый взгляд молодого человека с новым презрительным выражением. — Тебе уже слишком поздно что-либо предпринимать. Гиберника схватили в подвалах «Патриция»; его убили бы на месте, но Коринна Серена решила, что будет забавно принести его в жертву Богине после свадьбы Мессалины и Силия! Сейчас он будет на свадьбе, как пленник в доме Асиниев.

— Сириско! — воскликнула Рацилия. — Неужели нет никакого способа помочь ему?

Сириско в отчаянии покачал головой.

— В Риме нам не к кому обратиться, некому доверять.

Но он знал, что не может сдаться, что должен сражаться, несмотря ни на что. Какое-то время он боролся со своей совестью, взвешивая риски, связанные с попыткой спасения, и надеждой выжить, чтобы разделить новую жизнь с Рацилией. Мир и любовь были заманчивы, но разве может принести хоть что-то хорошее такое трусливое оставление друга в беде? Не начнут ли они оба вскоре презирать совместную жизнь, купленную ценой такого позора?

— Рацилия, я должен пойти и посмотреть, смогу ли что-нибудь сделать, — сказал он наконец. — У меня нет выбора. Заставишь ли ты меня поступить иначе?

Рацилия выглядела ошеломленной, как игрок, который видит, что сбережения всей его жизни поставлены на кон и зависят от результата одного-единственного броска. И все же она выдавила слабую улыбку.

— Сейчас ты говоришь не как ищущий лишь свою выгоду соглядатай.

— Возможно, я не таков, — ответил он.

Она с трудом сглотнула и кивнула в знак согласия.

— Мы отправим эту дьяволицу обратно к остальным, — сказал он, — и ты должна пообещать мне, что не откроешь дверь, что бы ни случилось.

— Ни за что! — поклялась Рацилия, вцепившись в его руку так сильно, что он скривился когда ногти впились ему в кожу.

После того как Лукрецию снова заперли в камере, германка, к своему удивлению, чуть ли не вытолкала своего возлюбленного из квартиры.

— Уходи скорее, — сказала она, — потому что еще мгновение, и я вообще не смогу тебя отпустить!

Сириско поцеловал ее и неохотно отступил.

— Я вернусь с Гиберником, — поклялся он, выходя за дверь.

Рацилия всхлипнула, но не от сказанных им вслух слов, а от тех, что он не произнес, но которые, несомненно, были у него в мыслях:

«Я вернусь вместе с Гиберником — или не вернусь вообще».

Как только Лукреция услышала, что Сириско закрыл за собой дверь, она раскрыла ладонь и погладила пряди, которые вырвала из волос германки. Весталка рискнула еще раз подвергнуться избиению, чтобы зполучить их, но достигла своей цели без особой боли. Более того, доверчивый вольноотпущенник попался на ее удочку и отправился спасать Гиберника. Теперь между ней и свободой стояла только рабыня.

Весталка услышала, как в темноте зашевелилась еще одна женщина. Это была Агриппина, которая намеренно не спала всю ночь, опасаясь ее. Они яростно сражались в темноте; в какой-то мере Лукреция отплатила пожилой женщине за порку, но боль, которую она причинила Агриппине, всё ещё казалась для неё недостаточной. Лукреция была полна решимости отомстить покрепче, но сначала нужно было разобраться с Рацилией.

Ведьма-девственница скрутила светлые волосы в жгут и намотала его на палец, как кольцо. Она медленно поглаживала его, сосредоточивая на нем силу своего разума, подключаясь к энергиям Богини и ее племени неописуемо могущественных хтоний, которыми Шупниккурат правила как королева.

— Рацилия... — прошептала она, — ты моя рабыня... ты должна подчиняться... моя воля — это твоя воля...

— Что ты творишь? — настороженно прошипела Агриппина. — Тебе не удастся околдовать меня — я знаю этот колдовской трюк! Мой разум слишком силен...

— Заткнись! — отмахнулась Лукреция. — Я пытаюсь вытащить нас отсюда! Или ты предпочтёшь подождать, пока нас найдут солдаты императрицы?

Агриппина осталась начеку, но позволила колдунье продолжать. Тянулись долгие минуты, пока девушка произносила свои тайные заклинания…

За пределами комнаты Рацилию, казалось, охватило странное оцепенение; она то задремывала, то резко просыпалась, а затем снова засыпала. Наконец, едва ли осознавая, что делает, она доплелась до кровати, опустилась на нее и быстро погрузилаь в глубокий транс. Казалось, чей-то голос властно шептал ей на ухо: «Твой разум спит, Рацилия, но твое тело повинуется моим командам. Встань... встань... отодвинь засов... освободи меня... освободи меня...»

Как сомнамбула, тевтонская служанка поднялась с кровати, медленно подошла к двери камеры, сняла скобу и отодвинула засов. В тот же миг дверь распахнулась. Рацилия стояла с пустыми глазами. Лукреция схватила ее за горло и прошипела:

— Повинуйся мне!

Когда две другие женщины вышли, они увидели Лукрецию, стоящую позади Рацилии, и полный ненависти взгляд весталки дал понять Агриппине, что их недолгому перемирию пришел конец.

— Я проклинаю тебя! — Лукреция плюнула в римскую принцессу, показав ей клок темных волос, вырванный из головы Агриппины в ходе их ссоры прошлой ночью. – Твой род прекратит свое существование! Они погибнут до последнего члена свое семьи, убитые родственниками и своими собственными руками! Клавдианов и Юлианов постигнет общая участь — их имена станут презирать, они будут опозорены на все времена! Твоя собственная смерть станет воплощением твоего самого мрачного кошмара!

Лицо аристократки вспыхнуло от ярости.

— Ведьма! — закричала она, бросаясь на Лукрецию, но тут вмешалась Рацилия, защитищая весталку. Агриппина пронзительно ругалась, била и пинала противниц, но не могла справиться с обеими женщинами сразу.

Произнеся проклятие, Лукреция завернулась в плащ и выбежала из квартиры с криком:

— Не дай ей пройти, Рацилия!

Агриппина попыталась увернуться от околдованной германки, но Рацилия схватила ее за платье и прижала к стене. Пока они боролись, Агриппина слышала, как Лукреция удаляется по коридору и спускается по лестнице в его конце.

Ярость придала ей сил, и аристократка наконец вырвалась из хватки Рацилии. Зарычав, она бросилась в погоню за Лукрецией, но, выскочив на людную улицу, не смогла разглядеть свою жертву. Только тогда она задумалась о проклятии, произнесенном Лукрецией.

«Слова, — усмехнулась Агриппина. — Всего лишь слова! Мне все равно, если погибнет мой дом или даже я сама — но сначала Луций станет императором!

Тут она осознала свою недальновидность. «Агриппина, дура, если весталка тебя обвинит перед всеми, тебя разорвут на части»

Она тут же оставила погоню и направилась к своему далекому дому. Агриппина знала, что там можно найти помощь, в которой она нуждалась, чтобы спасти все, что получится, катастрофе этого ужасного дня...

Руфус Гиберник, прикованный цепью к столбу в саду, услышал, как его окликнули по имени. Он повернулся к арке и увидел красивое, но встревоженное лицо своей рабыни Холли — или это была Ферн?

— Холли?! Как ты сюда попала? Что с тобой случилось?

— Я... я Ферн, — запинаясь, пролепетала девушка, опускаясь на колени. Насколько Гиберник мог судить, она выглядела невредимой — ухоженной и одетой в свежую вифинскую тунику.

— Встань, девочка, хватит об этом! Я рад, что ты не пострадала. Что с тобой случилось? С твоей дорогой сестрой все в порядке?

— Мы обе целы и невредимы, хозяин. До этого момента мы думали, что ты был убит!

Он покачал головой.

— Я попал в переделку, и меня заперли с самыми молчаливыми тюремщиками, с которыми я когда-либо сталкивался. Потом они накачали меня дурманом, и я оказался здесь. Кстати, где это мы вообще?

— Это дом, где царица должна выйти замуж за вождя Силия, — неуверенно объяснила Ферн, которая была слабо знакома с языком и институтами Рима. — Наша госпожа, Коринна Серена, привела нас сюда сегодня утром.

— Так вот где мы оказались! Эта сумасшедшая плохо с тобой обращалась?

Ферн опустила взгляд, и ее голос дрогнул.

— Это было так унизительно, хозяин... Холли и я... Она использовала нас почти как мужчина.

Девушка разразилась рыданиями. Руфус зарычал от злости и принялся яростно вырываться из своих пут. Он много раз видел изнасилования в школе гладиаторов и сомневался, что сапфический аналог был красивее.

— Итак, — сказала Коринна Серена, входя в комнату, — похоже, ты действительно притягиваешь женщин. — Она подошла к Гибернику двигаясь с пластикой гимнастки и оттолкнула Ферн носком сапога. — Помоги своей сестре с едой. Тебе не следовало приходить сюда.

Ферн не поняла латыни, но пренебрежительный тон был ясен. Она встала и поспешила прочь.

Коринна, подбоченясь, смотрела на пленника. Она снова была одета в костюм женщины-гладиатора, но без оружия и тяжелых доспехов. Несмотря на то, что Руфус был зол, он не мог не оценить подтянутую мускулистую фигуру девушки. На всём ее теле было меньше жира, чем застревало у него в зубах после хорошего куска баранины. Но её мускулы были ненамного крепче, чем у развитого юноши — по правде говоря, немногие женщины были способны развить мускулатуру, как у мужчины, несмотря на любые тренировки в мужском стиле. Ее старания лишь помогли подчеркнуть здоровье и энергию цветущей женственности.

— Если б не я, тебя бы убили в «Патриции», — объяснила она. — Я предложила принести тебя в жертву после свадьбы Мессалины и Силия.

— Извини, что перебиваю, но неужели эта дурацкая свадьба действительно состоится? А как же император?

Она небрежно пожала плечами.

— Клавдий был убит колдовством этим утром. В империи не осталось никакой власти, кроме Мессалины. Тебе повезло, что я ее подруга. В своем триумфе она может проявить великодушие.

— Я правильно расслышал? Что ты предлагаешь, девочка?

— Даже когда я впервые предложила принести жертву, у меня были другие намерения. Я давно восхищалась твоими формами...

— Моими формами? Он понимающе ухмыльнулся. — Ты не представляешь, как это мне льстит, девочка!

Она нахмурилась и продолжила:

— На арене! Я имею в виду, что из тебя получился бы полезный раб и тренер. Если ты согласишься отдать мне волосы, ногти и кровь — разумеется, чтобы ты не ударил меня в спину! — то думаю, тебе будет позволено жить.

— А как же твоя жертва?

— Есть много других людей, которые могут умереть вместо тебя. Природа жертвы не имеет большого значения. Думаю, тебе следует серьёзно обдумать мое предложение.

— Я благодарен, не сомневайся. Но вот этот способ с волосами, ногтями и кровью, он что, единственный, с помощью которого ваши гарпии из Материнства могут вольготно чувствовать себя рядом с мужчиной?

— Не зли меня, — предупредила Коринна.

Он улыбнулся, раздевая ее взглядом.

— Я понимаю, что ты устала от рабынь. Если это так, моя красавица...

Руфус издал резкий стон, когда Коринна ударила его коленом в пах.

Глава XXIII

Хриплая музыка свирелей, цимбал и барабанов смешивалась с пьяным смехом и непристойными песнями. Мессалина, ввцпившись в руку Силия, когда они пробирались сквозь толпу празднующих, ликовала, едва веря, что время действительно пришло. Здесь, в этом освященном саду, праздновался величайший из всех праздников — вознесение Великой Матери в мир людей. Около четырехсот мужчин и женщин — почти все посвященные в Материнство италийцы — собрались в одном месте и в одно время, чтобы стать свидетелями бракосочетания своего царя и царицы.

Старейшины — сенаторы, всадники и чиновники, большинство из которых были с женами, а также матроны, как овдовевшие, так и разведенные — собрались в хоры, исполняющие гимны. Юные — а их кумир всегда был божеством мужской и женской зрелости — резвились, как, согласно легендам, это делали почитатели Благой Богини до того, как герои «Арго» разграбили последний великий центр поклонения богине.

Легконогие юноши были одеты в пастушьи туники, сшитые из тонкой кожи или из дорогих восточных шелков и хлопка; женщины щеголяли в костюмах менад — лифах и набедренных повязках из шкур животных, как хищных, так и травоядных. В тот день Аурелия Сильвана была пятнистым леопардом; она весело гонялась вокруг бочки с вином за своей подругой Люциной Дидией, которая была одета в пятнистую шкуру олененка.

Возбужденные танцоры кружили вокруг счастливой пары. Силия был в одеянии Бахуса, а Мессалина, царица Земли, изображала Плодородие, одетая в короткую белоснежную тунику, покрой которой оставлял грудь открытой. Она уже немало выпила, и ее одежда была испачкана пролитым вином.

— Да начнется церемония обручения! — воскликнула императрица, размахивая бутылью с вином.

Цезонин выступил вперед. Он был римлянином, принесшим жертву Аттису, после чего несколько недель пролежавший при смерти после нанесённых себе увечий. Теперь, переодетый женщиной и посвященный в сан жреца Богини, он произносил брачное заклинание:

Слава тебе, о Великая Мать!

Сему месту святому во славе сиять.

Вместе свершим плодородья обряд

Вскоре с Царицею Царь встанет в ряд

О стихии воздушные, мощные, вы

Встаньте пред нами, когда совершим

Жизни нового мира святой ритуал.

О стихии земли, камень, прах и металл,

Пусть придёт тот великий владыка миров,

Дабы править отныне во веки веков

Наконец, он произнес связующие слова:

— Теперь как Богиню и Бога, при наблюдающих за вами Великими Древними, я объявляю вас Царицей и Консортом!

— Теперь, как Богиня и Бог, при свидетелях Великих Древних, я провозглашаю вас Царем и Консортом!

Хор и танцоры разразились радостными криками. Силий заключил Мессалину в объятия и побежал с ней между рядами празднующих, разбрасывающих ленты сусального золота и осыпающих счастливую пару лепестками цветов. Когда они подошли к порогу дома, Силий опустил свою невесту на землю и помог ей стащить тунику через голову. Это одеяние было брошено в толпу свадебных гостей, а затем пара скрылась внутри.

— А теперь, любовь моя, — задыхаясь, сказала Мессалина своему супругу, — мы должны скрепить этот брак, ибо близится полдень, и Вибидия ждет в другой части города, чтобы начать призыв, который изменит естественный порядок вещей во Вселенной!

— Какое же ты странное создание, — ошеломленно пробормотал Силий. — Возможно, я никогда до конца не пойму всего этого, но всегда буду любить тебя и повиноваться тебе.

Они поспешили в свою приготовленную для ритуала спальню, а снаружи все громче и безумнее звучали флейты. Вскоре веселье перешло в хаос любовных утех, когда пастухи хватали на руки менад и тащили их в зеленые беседки, или даже швыряли своих жен-на-час в траву у всех на глазах. Цезонин также нашел себе желающего пастуха. И все это время барабаны и сиринксы исполняли свой бешеный ритм.

В этот момент Вибидия, одна из немногих, не присутствовавших на празднестве, стояла перед алтарем Кибелы. Время приближалось. Уже правил новый молодой царь, и он, несомненно, усердно трудился, засевая Землю, которую символизировала богиня-жрица.

Старая весталка положила свинцовый медальон к подножию статуи — медальон с наиболее священным изображением Богини, которым обладал культ. К этому изображению она обратилась с самым важным призывом:

— Услышь меня, о Шупниккурат — я призываю тебя многими твоими именами: Кибела, Хатхор, Ашторет, Артемида, Нинхурсаг! Открой Врата в свой мир, Великая Мать! Выйди из Хараг-Колата, своего пещерного города, и стань свидетелем сего обряда во славу твою! Жертвы принесены, Старый Царь Мира отдан тебе, Молодой Жеребец покоряется Царице Земли. О Богиня всего, что плодится и размножается, мы отдаем в твои руки весь мир! О Великая Мать, приди, явись нам, прими жертвы по своему выбору. Смотри, весь Рим лежит перед тобой, как праздничный стол! Выйди из теней забытых миров, из черных солнц, с неутолимым аппетитом пожирающих звезды! На забытых языках древности, тех, на коих некогда возносили хвалу тебе мириады тех, что древнее человечества, в былые дни, когда правили Старые боги, я взываю к тебе: Багаби лаца бахабе, Ламак кахи ачабати, Каррелиос!

Слабый раскат грома, казалось, прошел дрожью через каменные плиты на полу храма.

— Ламак ламак Бахальяс, Кабахаги сабалиос, Ассаттур!

Она снова услышала приглушенный раскат грома, на этот раз с безоблачного неба.

— Лагоз атха кабиолас, самахак и другие родственники, Шупниккурат.

Вновь послышался отдаленный грохот, и небо слегка потемнело, как будто на мгновение по нему пронеслась тень чего-то чудовищного.

***

— Смотрите! Смотрите! Туманы! Туманы!

Тиций Прокул, лучший друг Силия, бежал среди праздующих, указывая на небесное явление. Над Римом поднимались темные туманы, начиная смещаться на юго-запад, в сторону Остии. Возбужденные гости оставляли наполненные до краёв чаны с вином и выбегали из-под илексовых деревьев, чтобы посмотреть, влюбленные на траве тоже почувствовав волнение, расцепились, поднялись и последовали за остальными на поляну.

Из дома Силия вышла сама Мессалина с рыжевато-бронзовыми волосами, плавно двигаясь, с вакхическим жезлом в руке. За ней поспешил Силий, теперь увенчанный плющом и в одних котурнах. Когда они появились, хор старейшин разразился приветственными криками.

Сотни культистов собрались перед густой рощей, которая закрывала им вид на западный горизонт. Мессалина подошла к толпе сзади, выкрикивая имя одного из них, который выглядел менее пьяным, чем большинство прочих.

— Веттий Валент! Заберись на то высокое дерево и расскажи нам, что происходит в небесах!

Молодой человек немедленно повиновался, ловко вскарабкавшись на самые высокие ветви. Затем, прикрыв глаза от солнца, пристально помотрел на юго-запад.

— Что ты видишь? — крикнул Декрий Кальпурниан.

— Над Остией страшная темная туча! — воскликнул Валент. – Самая большая грозовая туча, которую я когда-либо видел!

Присутствующие зааплодировали. Это было знамение, вызванное, как они знали, заклинанием главной весталки Вибидии. Вновь заиграла музыка, мужчины и женщины бросились к чанам и в безумном восторге принялись поднимать тосты друг за друга. Силий, наконец, поддался действию неразбавленного вина, которое он выпил в большом количестве, пьяно повалился на траву и лежал, откинув голову, под дикие трели свирелей. Мессалина пронеслась между мужчинами, одаривая каждого священным поцелуем Царицы Земли.

— Мессалина! — внезапно закричала какая-то женщина.

Как ни была пьяна императрица, она узнала голос. Лукреция подбежала к ней в сопровождении двух преторианских гвардейцев.

— Ты! — воскликнула Мессалина. — Я думала... В смысле, мои люди повсюду искали тебя!

— Эти двое стражников... узнали меня, — задыхаясь, произнесла юная весталка. Мессалина в замешательстве оглядела одежду своей подруги. На ней были сандалии и простая туника, а не облачение, соответствующее ее положению. — Мессалина! — воскликнула Лукреция. — Кровь, ногти и волосы Клавдия были украдены из Храма, когда маг Симон похитил меня!

— Это невозможно! — пробормотала императрица, пытаясь рассуждать здраво, несмотря на свое опьянение. — Жертвоприношение прошло успешно. Мать грядет. — Она посмотрела на дерево. — Эй!.. Валент! Что ты теперь видишь?

— Что-то не так! — крикнул тот в ответ. – Гроза не усиливается. Мне кажется, я вижу свет сквозь тучи!

— Клавдий мертв! — настаивала Мессалина.

— Антистий прислал подтверждение? — с тревогой спросила Лукреция.

— Нет… нет, не прислал. Но воды жертвоприношения потемнели!

В этот момент к ним подбежал взъерошенный офицер.

— Императрица! — закричал он, бросаясь на колени. — Я только что прибыл из Остии! Я загнал свою лошадь насмерть...

Она узнала этого человека — одного из самых преданных офицеров Антистия.

— Матий, какие новости? Император убит?

Силий и еще несколько человек к этому времени подошли поближе. Матий ответил им и императрице:

— Утреннее жертвоприношение провалилось! Император еще жив и отдал приказ, чтобы все участники вашей свадебной церемонии предстали перед судом как предатели. Его солдаты уже в пути! Нарцисс сменил Гету на посту префекта претория; он поклялся уничтожить всё Материнство! Я отправился с ними, но сумел ускользнуть и прибыть первым У нас мало времени, моя богиня!

Мессалина потеряла дар речи. Как такое могло случиться? Этого не могло быть!

Те, кто слышал рассказ Матия, разбежались, чтобы сообщить новость другим участникам торжества. Шумные песнопения и звуки флейт уже начали сменяться криками ужаса.

Силий, пошатываясь, стоял перед своей женой, оказавшейся ею всего лишь на час.

— Я отправлюсь на Остийскую дорогу и подожду Клавдия, — сказал он, — чтобы поразить его своей собственной рукой. Лучше бы мы доверились римской стали, чем этим капризным магическим заклинаниям!

— Нет, Гай! — воскликнула Мессалина, схватив его за смуглую руку. — Его слишком хорошо охраняют. Я найду Вибидию — она знает, что делать!

— Она подвела нас! — заявил Силий. — Сможет ли она защитить тебя от мечей императора?

— Да! От мечей и не только. Гай, протрезвей и отправляйся на Форум. Веди дела, как обычно. Я снова подчиню своей воле Клавдия; после того, как я поговорю с ним, он поверит, что ничего этого не было. Иди, быстро! Я ухожу в храм Кибелы.

Собравшихся уже охватила настоящая паника, некоторые пирующие с трудом натягивали уличную одежду, многие другие выходили из ворот, все еще одетые в обрывки плюща и скудные одеяния участников вакханалии. Матий тоже бросился прочь, возможно, надеясь присоединиться к приближающимся всадникам, чтобы о его предательстве никогда не узнали.

Лукреция схватила Мессалину за обнаженное плечо.

— Валерия, что ты хочешь, чтобы я сделала?

— Свиток в безопасности? — спросила императрица.

— Был, когда я видела его в последний раз. Я спрятала его в своих покоях.

— Защити его любой ценой! Я должна отправиться к Вибидии, пока мы все не оказались обречены из-за нашего бездействия!

Когда Силий, Мессалина, Лукреция и остальные разошлись в разные стороны, Сириско, который несколькими минутами ранее осторожно проник в сад Асиниев, увидел свой шанс. Никто не обращал на него внимания, и, таким образом, юный осведомитель беспрепятственно проник в особняк.

Внутри он увидел толпу слуг, снующих туда-сюда. Схватив какого-то человека за тунику, он закричал:

— Где Руфус Гиберник?!

— Прочь, безумец! – воскликнул раб. – Нам всем конец, если солдаты нас найдут! — Он неуклюже зашагал прочь и выскочил на улицу.

— Добрый господин! — взмолилась какая-то женщина, дергая Сириско за рукав. — Ты понимаешь меня?

Он обернулся и увидел красивую темноволосую девушку в короткой тунике рабыни. Она говорила на британском диалекте, но этот говор был очень похож на галльский, который он выучил, сидя на коленях у матери.

— Чего ты хочешь? – спросил он.

— Ты произнес имя Руфуса Гиберника. Ты его друг?

— Да! Ты можешь отвести меня к нему?

Вместо ответа она схватила его за руку и повела в перистиль, где к колонне был прикован рыжеволосый эринец.

— Сириско, глазам своим не верю! — выпалил Руфус. – Что происходит? Весь дом воет, как логово баньши!

— Я думаю, император догадался об их измене, — ответил юноша. — Они боятся, что придут солдаты.

— Они сказали мне, что Клавдий мертв!

— Этого я не знаю... — сказал Сириско, поспешно ища какой-нибудь инструмент, который помог бы освободить пленника. — В Риме творятся безумные вещи. Я оставил Рацилию одну охранять трех опасных женщин; я должен вернуться к ней как можно скорее.

В соседней комнате он нашел гладиус, брошенный каким-то сбежавшим охранником, а также пику, пригодную для взлома замков. С ними он вернулся к Гибернику и применил свое умение к его узам. Мгновение спустя цепи упали, и он передал меч гладиатору.

— Я в долгу перед тобой, Сириско, друг мой, — сказал Руфус. — И перед тобой тоже, Холли или Ферн, кем бы ты ни была…

Руфус внезапно оборвал свои излияния, увидев Коринну Серену, стремительно входящую в сад. Очевидно, она готовилась к жертвенной схватке, когда началась паника, потому что на ней были доспехи и оружие. Удивившись, увидев его свободным от цепей, но замешкавшись всего на мгновение фехтовальщица произнесла слова:

— Йа Ашторет! Аплухрашу-пулбатум тишубхати! Йа Тиамат! Ануммаки-гхолмет маре талгибоа!

Но Руфус отвел взгляд от нее быстрее, чем она заговорила. В отличие от Сириско, который замер под колдовским действием зеленого талисмана. Эринец передал своего ошеломленного друга в руки Холли, чтобы она о нем позаботилась.

— Убери его с дороги! — прорычал он, посл чего двинулся к Коринне, подняв левую руку, чтобы загородиться от неё. Достаточно было лишь взглянуть на кулон, укрепленный между стальными пластинами нагрудника женщины, и он оказался бы таким же беспомощным, каким был в катакомбах под «Патрицием».

— Глупец! — усмехнулась Коринна, выхватив свой гладиус, и двинулась на него, как пантера на быка. — Ты не можешь драться со мной, не глядя!

— Ты что, решила убить меня, Коринна, дорогая? — спросил Гиберник с жесткой усмешкой. — Я уже начал думать, что нравлюсь тебе!

— Нравлюсь? — прорычала она и толкнула его. Руфус, державший руку так, чтобы видеть ее движения лишь краем глаза, заметил блеск лезвия и отбил его в сторону с силой, настолько превосходящей ее, что это предупредило гладиаторшу, что она должна уважать его, даже полуослепшего.

— Да, Коринна, я нравлюсь тебе, и не в очень благоприятном для твоих клятв девственности смысле – судя по тому, как ты говорила и вела себя в последнее время.

Взбешенная оскорблением, Коринна снова прыгнула, нанося удары — высоко, низко и по центру. Руфус отступил перед яростной атакой, но его отточенные рефлексы удержали ее на расстоянии.

Однако она подошла ближе, чем ему хотелось. К счастью, его насмешки мешали ей сосредоточиться, и он знал, что должен продолжать в том же духе.

— Брось это, девочка, из тебя никогда не получится фехтовальщица. Я могу представить, как ты танцуешь в вифинской тунике, но мне доводилось видеть, как фермерские мальчишки управляются с навозными вилами лучше, чем ты с гладиусом!

Коринна снова атаковала; лязг их мечей эхом разнесся по пустынным залам особняка Силия. Руфусу требовалось все его мастерство, чтобы предугадывать ее удары по движениям и положению ног, по случайным взглядам на мелькающие перед ним плечи. Дважды это было почти что так, и только то, что он несколько раз наблюдал за ее боями на арене, изменило ситуацию. Она была довольно хороша для девушки-гладиатора, но он превосходил ее мужской силой и скоростью, прошел обучение в гладиаторской школе и более пятнадцати лет фехтовал на мечах.

— Я немного подумал, девочка, и понял, что все эти твои игры в гладиатора — просто способ разозлить мужчину настолько, чтобы он отнял у тебя меч и отшлепал тебя им по заднице. Знаешь, что бы сделали твои противники, если бы смогли прижать тебя к песку? Конечно, ты это знаешь. Я думаю, именно это заставляет тебя улыбаться во сне по ночам!

С диким воплем девушка нанесла удар во внезапно открывшийся просвет в защите, перенеся весь свой вес на острие. Увы, это была позиционная ловушка. Руфус увернулся в сторону, схватил ее за окованный металлом нагрудник и сорвал его с нее вместе с зеленым талисманом. Затем, не глядя, отшвырнул проклятую штуковину далеко за спину.

Коринна отшатнулась, инстинктивно прикрывая одной рукой свою внезапную наготу. Только сейчас в ее глазах появился настоящий страх.

Теперь Гиберник знал, что она будет принадлежать ему в любое время, когда он решит заполучить её. Когда он шагнул вперед, Коринна выставила свой меч, и Руфус нанес по нему удар. Сила его вызвала острую боль от её запястья до плеча. В отчаянии девушка схватила свой гладиус обеими руками и ударила изо всех сил, но Руфус только улыбнулся, отражая каждый ее удар твердым, как скала, парированием.

Этот этап поединка дал гладиатору возможность изучить реальные способности Коринны. Выступая против мужчин, одурманенных колдовством, она не развила свой потенциал в полной мере. Руфус полагал, что при должной тренировке она могла бы показать представление, уровнем гораздо выше среднего. Но она была красивой девушкой с лицом нимфы, ногами танцовщицы и чувственными бедрами. Она была из тех женщин, которые больше подходят для зарождения жизни, чем для ее завершения. И хотя Руфус знал, что может убить ее по своему желанию, его инстинкты шли вразрез с тем, чтобы отдать эту хвалу женственности червям. «Когда-нибудь, — подумал он со вздохом, — моя слабость к хорошеньким девушкам погубит меня».

— Давай покончим с этим, девочка, пока ты не поранилась!

Резкий удар выбил лезвие из руки Коринны, и она отшатнулась, держась за ноющее запястье, ее лицо и руки были мокрыми от пота. Побледнев, она посмотрела ему в лицо, и ей показалось, что это зеркало ее собственной смерти. С ошеломленным, умоляющим взглядом она прислонилась к стене, покрытой фресками, и прижала к ней ладони в знак капитуляции.

— Я пришла сюда не для того, чтобы убивать тебя, — заикаясь, пробормотала она. — Пожалуйста, не надо... не делай этого...

Руфус, сдерживая себя, состроил задумчивую гримасу. Коринна убила многих людей самым трусливым и презренным образом из всех возможных. И все же ему не нравилось видеть страх в глазах женщины, во всяком случае, такой страх.

По правде говоря, ему хотелось бы поверить в то, что она сказала, и поэтому он решил спросить ее, что, черт возьми, было у нее на уме, когда она пришла за ним с мечом на бедре...

Внезапное прибытие преторианцев помешало дальнейшему разговору.

— Опусти меч, предатель!

— Во имя кого? — потребовал гладиатор, бросая вызов всем семерым солдатам.

— Во имя императора Клавдия!

Он опустил острие своего оружия.

— С удовольствием сделаю это, — с усмешкой ответил эринец. – Но позвольте мне рассказать об этой истории с предательством...

Глава XXIV

Симон проснулся от прикосновения пальцев, щупавших пульс под его челюстью. Вздрогнув, он открыл глаза и увидел чуть размытое по краям лицо. Клеопатра.

Самаритянин встревоженно сел и обнаружил, что лежит в мягкой постели под пуховым одеялом.

Теперь в поле зрения появилась Кальпурния.

— Успокойся, Симон, — прошептала наложница-италийка, — все хорошо.

— Хорошо? Император? Он жив?

— Благодаря тебе никто не умер... кроме Фульвия Антистия.

— Фульвий? — пробормотал Симон, пытаясь вспомнить.

— Мы услышали ужасный шум в атриуме, — сказала Клеопатра. – Мы прибежали на звук и нашли тебя без сознания, как и большинство стражников, которые были с тобой. Некоторые из них уже пришли в себя, но Фульвий... — Девушка побледнела.

Кальпурния продолжила рассказ вместо нее.

— Несомненно, он был убит с помощью колдовства! Его тело разлагалось, киша червями, скорпионами и всевозможными ползучими тварями...

Симон откинулся на подушку. Да, он слишком хорошо понимал, что произошло. Когда он украл части тела Клавдия из храма Весты, он намеренно заменил их отрубленным пальцем Фульвия Антистия, рассчитывая, что все злые силы, направленные против императора, обратятся на предателя. Так и случилось. Правда, Клавдий был в большой опасности — ментальная атака была направлена непосредственно на него, и, что еще хуже, Фульвий находился в том же доме, что скорее притягивало, чем отводило атаку. К счастью, когда Фульвий приказал разрушить барьер из агатов, он сам оказался в большем резонансе с заклинанием, чем Клавдий, — император был в значительной степени защищен мистическими камнями, которые Нарцисс приказал поместить вокруг его персоны.

— Это было отвратительно, — выдохнула Клеопатра, побледнев, – что такое колдовство вообще возможно! Как такое может быть?

Симон вздрогнул и закрыл глаза от резкого света.

— Они открыли маленькие… врата… внутри его тела, — объяснил он, — и несколько роящихся приспешников богини, призываемой Мессалиной, проникли в него изнутри и стали пожирать…

— Это должно было стать судьбой Клавдия, и может оказаться судьбой всего мира, если мы не примем срочных мер! — Он снова сел и спустил ноги на пол. — Где сейчас император?

— Нарцисс убедил его в измене Мессалины, — ответила Кальпурния. — Они на пути в Рим с отрядом преторианцев и двумя другими свидетелями, которых нашел Нарцисс.

— Свидетелями?

— Высокопоставленные люди, которые случайно оказались в тотт момент в Остии. Они признали, что были осведомлены о некоторых преступлениях Мессалины, и согласились дать показания, чтобы избежать обвинений в том, что не сообщили об этом раньше. Клавдий выдал распоряжение на арест императрицы и всех, кто значился в списке Нарцисса.

Симон вскочил на ноги, воскликнув:

— Я должен вернуться в Рим! Позови слугу. Пусть он приведет мне... лошадь. — Внезапно он почувствовал слабость.

— Мой господин! — воскликнула одна из девушек, увидев, что он пошатнулся.

— Это... это пустяки. Я долгое время ничего не ел.

Самаритянин почувствовал досаду из-за того, что поддался такой банальной потребности в самый разгар кризиса. Девушки немедленно потребовали подать ему ему по порции всего, что было на кухне, и с нетерпением ждали, когда принесут еду.

К тому времени, как Мессалина добралась до храма Кибелы, большинство спутников покинули ее, беспокоясь о собственной безопасности. Она нашла Вибидию в храме Кибелы в сопровождении нескольких жрецов.

— Прибыла Лукреция! — воскликнула императрица. — Она сказала, что чародей Симон что-то сделал со свинцовой шкатулкой. Мы потерпели неудачу!

На мгновение Вибидия остолбенела, но эта новость многое объясняла. Она поспешила к алтарю и открыла шкатулку, но, к своему ужасу, обнаружила, что реликвии исчезли, а вместо них там лежал отрезанный палец другого человека. Значит, воды в чаше для предсказаний потемнели из-за смерти неизвестного донора, а не императора. И теперь солдаты Клавдия бушевали по всему городу, стремясь отомстить!

Пожилая весталка быстро просчитала варианты.

— Нам нужно подобраться к Клавдию достаточно близко, чтобы взять волос с его головы, нитку с его одежды — все, что недавно было заряжено его аурой! С помощью этого мы сможем изменить его мысли, как и прежде, и повернуть эту интригу против Нарцисса и его трижды проклятого наемного колдуна!

— Меня арестуют на месте! — запротестовала Мессалина.

— Под моим покровительством никто не посмеет нас задержать, — заверила ее весталка. — Но ты должна послать сообщение опекунам своих детей, чтобы они привели их сюда — мы можем использовать их для смягчения Клавдия, если другие средства не помогут. Император очень любит их и, возможно, они смогут приблизиться к нему, даже если нам это не удастся.

— Да... — прошептала Мессалина, взвешивая ситуацию. Ее дети, Британик и Октавия, были, конечно, результатом супружеской измены, но Клавдий наивно полагал, что они его собственные. Кроме того, их можно было легко заколдовать, чтобы они действовали как орудия в ее руках. — Да, это может сработать.

Она отправила одного из жрецов передать послание тем, кто присматривал за детьми, а затем колдуньи покинули храм, направляясь к Викус Тускус, дороге на Остию. Поскольку Вибидия была уже измотана и слишком слаба, чтобы проделать долгий путь пешком, они остановили единственное транспортное средство, оказавшееся поблизости, — общественную повозку для вывоза мусора. У женщин не было особого выбора в выборе способа передвижения, поскольку в это время суток движение большинства других транспортных средств на улицах города было запрещено. Просьбы священной девы было достаточно, чтобы убедить возницу довезти именитых путешественниц на попутной повозке до места назначения.

Они встречали по пути отряды солдат. Некоторые из них не узнавали молодую женщину, одетую более скудно, чем большинство блудниц, если не считать старого крестьянского плаща, того самого, который Лукреция поспешно набросила на плечи своей подруги в садах Асиниев. Другие гвардейцы знали, кем была Мессалина, но, тем не менее, по приказу главной весталки отходили в сторону с их пути. Наконец повозка выехала на Остийскую дорогу немного севернее Аппиева акведука и повернула на запад.

Заговорщицы проехали совсем немного, когда заметили приближающуюся карету императора.

— А теперь, Мессалина, — посоветовала Вибидия, — используй своё умение растапливать сердца, которым ты так хорошо владеешь!

Императрица спрыгнула с задка повозки. Возница резко остановил упряжку, когда она со слезами на глазах бросилась перед его лошадями, крича:

— Клавдий, муж мой, ты должен выслушать меня, мать Британика и Октавии...

— Отойди, женщина! — сердито приказал Нарцисс, выходя из кареты. Он с презрением отметил, что прелюбодейка оказалась почти не одетой, но был рад тому, что это придало бы убедительности его обвинениям. — Ты смеешь просить императора о помиловании, только что встав со своего прелюбодейского ложа? — Он нервно оглянулся на Клавдия, опасаясь, что призывы Мессалины все же тронут этого человека, несмотря на то, что он видел это воочию. Император, потрясенный предательством, всю дорогу из Остии то клялся отомстить, то горько рыдал. Советник, слишком хорошо знавший своего господина, опасался, что тот совершит что-нибудь неразумное в самый неподходящий момент.

Мессалина прижалась ближе; Нарцисс оттолкнул ее, без всякой нежности, опасаясь ее, как ночной ламии. Никто не мог сказать, какую магию она может сотворить, и сможет ли император простить ее в порыве раскаяния, если увидит полные слез глаза.

— Клавдий, послушай меня! — причитала женщина.

— Нет! — крикнул в ответ Нарцисс. — Зачем ему это? Вот список с более чем сотней твоих любовников! — Он сунул пергамент под нос Клавдию, надеясь отвлечь его и расположить к себе. Он знал, что должен каким-то образом держать эту ужасную, опасную женщину на расстоянии.

Увы, он не мог применить такую тактику против Вибидии, которая все еще оставалась священной особой до тех пор, пока не удастся убедить коллегию понтификов осудить ее. Ведьма приблизилась, с трудом направляясь к карете.

«Она выглядит больной», — подумал Нарцисс, страстно желая, чтобы у нее тут же отказало сердце и они могли бы избавиться от нее.

— Великий понтифик, услышь меня! — громко обратилась весталка к Клавдию. — Этот низкий греческий раб лжет вам, пытаясь заставить вас осудить мать ваших детей!

— Вовсе нет, — поспешно заверил императора Нарцисс. — Прошу, о император, пусть прелюбодейку осудят в свое время. — Он расположился так, чтобы весталка не могла стоять слишком близко к Клавдию; по законам культа ей не дозволялось прикасаться ни к одному из мужчин, но он не хотел рисковать. — Поехали! — приказал он вознице, заходя внутрь.

— Никто никуда не поедет, пока я не услышу от императора, что он не получу заверений императора в том, что он выслушает свою жену по справедливости!

Клавдий, охваченный эмоциями, не смог выдержать ее сурового взгляда.

— У нее будет шанс оправдаться, — сказал Нарцисс и повернулся к нему. — А теперь, госпожа, пожалуйста, вернитесь к своим религиозным обязанностям и предоставьте государственные дела тем, кто лучше разбирается в них. Возница!

На этот раз карета тронулась с места, набрала скорость и оставила позади двух женщин и их телегу с мусором.

В полумиле от Палатина на пути кареты встретились дети, Британик и Октавия, ехавшие в паланкинах, но Нарцисс, относившийся ко всему с подозрением, приказал их опекунам держаться подальше и вернуться во дворец вместе с наследниками императора.

Весталка и императрица к этому времени уже слишком далеко отстали на своей повозке и лишь беспомощно наблюдали, как карета стремительно мчится вперед.

— Вибидия! — умоляюще простонала императрица. — Что же нам теперь делать?

— Отправляйся в сады Лукулла, — велела старуха, — и приступай к подготовительным ритуалам.

— Что этого даст?

— Напиши Клавдию, постарайся получить ответ, написанный его собственной рукой. Это письмо послужит символом, который можно будет использовать в ритуале, чтобы снова подчинить его. После того, как он прикажет казнить наших врагов, ты должна убить его самолично, завершив тем самым жертвоприношение Старого Царя. Это будет не такая большая жертва, как та, которую мы планировали и все-таки она тоже подойдет.

— А... если у меня ничего не получится?..

Вибидия мрачно нахмурилась.

— Тогда ты должна совершить Обряд Мерзости, который является нашей последней надеждой.

Мессалина вздрогнула.

— Обряд?! Ты... ты говорила, что в этом нет необходимости...

— За исключением непредвиденных обстоятельств, с которыми мы сейчас сталкиваемся. Слишком многое пошло не так. Если Старый Царь не умрет сегодня, мы должны использовать... альтернативу. Послушай, ты должна подготовить второе письмо, на этот раз своей матери Лепиде, умолив ее встретиться с тобой до наступления сумерек.

— Но... неужели мне придется собственноручно?..

— Увы, да. Но это последнее средство, и, возможно, нам не придется прибегать к нему. И все же, если до этого дойдет, ты не должна отступать от своей судьбы.

При этих словах императрица успокоилась, и ее лицо стало суровым.

— Я не дрогну, — заявила она. — В любом случае, между нами никогда не было большой любви. Но ты уверена, что она придет? Я почти не видела свою мать много лет, и когда мы виделись в последний раз, она наговорила много горьких слов...

Пожилая женщина казалась уверенной в себе.

— Она придет. Мольба осужденной дочери о помощи растрогает ее. Я уверена, ни одна мать не смогла бы устоять перед таким. Да, да, Лепида придет к тебе. И тогда, если нам не повезет с Клавдием, мы — то есть ты — сможем совершить последний обряд.

— Тебя со мной не будет?

— Я возвращаюсь в Дом весталок, — медленно ответила Вибидия, чувствуя, как к ней возвращается усталость. — Там я воспользуюсь своим искусством, чтобы попытаться вернуть благосклонность богини. Возница! Отвези нас обратно в Дом Весты!

Не обращая внимания на дальнейшие вопросы Мессалины, она откинулась на подстилку в повозке, чтобы отдохнуть в задумчивом молчании.

Два часа спустя Симон из Гитты гнал свою усталую лошадь галопом по той же местности. Начинающиеся предместья и утомлённая лошадь заставили его сбавить ход до рыси. На улицах ему встречалось мало людей, так как население опасалось, что рвение преторианцев может перерасти во всеобщую резню. Он расспрашивал проходивших мимо солдат о местонахождении императора и в конце концов нашел осведомленного человека, достаточно вежливого, чтобы дать ответ. Клавдий отправился в казармы преторианской гвардии, которые, как знал Симон, находились в северо-восточной части города за Виминальским холмом. Он ударил пятками в бока своей лошади и повернул её морду на северо-восток.

Поскольку дом, в котором он оставил Сириско и Рацилию, находился на его пути, самаритянин направился к нему. Когда он наконец добрался туда, то обнаружил, что там была одна Рацилия.

Девушка в отчаянии бросилась в его объятия.

— Что случилось? — спросил он в недоумении.

— Сириско исчез! — зарыдала Рацилия. — Он отправился спасать гладиатора Данлейна — Гиберника. И эти ужасные женщины сбежали.

— Успокойся. Расскажи мне все.

Рацилия рассказала историю в нескольких словах.

— Значит, Гиберник все-таки выжил, — прокомментировал Симон, когда все было сказано. Его тон стал настойчивым: — Рацилия, оставаться здесь дольше небезопасно, потому что любая из этих женщин способна отправить сюда вооруженных людей, чтобы отомстить. У меня на улице лошадь, я отвезу тебя к императору.

— Император? Но разве он не?..

— Он ничего о тебе не знает, а императрица в данный момент занята тем, что пытается спасти свою шкуру. Пойдем.

Он вывел ее на улицу, взобрался верхом на усталую лошадь и помог сесть позади него. Затем они направились в Кастра Преторию, где находился императорский со своим двором.

В лагере преторианцев самаритянин при посредстве Нарцисса добился права войти и был допущен в большой зал собраний, где Клавдий вот уже два часа вершил правосудие.

Большинство мужчин и женщин, присутствовавших на свадьбе, были задержаны, когда они в пьяном виде возвращались домой. Первыми перед Клавдием предстали мужчины, и разбирательство в отношении этих негодяев уже шло полным ходом.

Беглый осмотр показал Симону, что более сотни из них признали свою вину — свою славу, как называли это самые смелые из них. Присутствовавшие на суде говорили, что виновные, по большей части, казалось, были готовы отправиться к палачу, тем самым бросая дерзкий вызов всем. Силий фактически потребовал от императора высшей меры. После того как с главным прелюбодеем было покончено, Клавдий осудил Тиция Прокула, командира стражи Декрия Кальпурниана и многих других.

Отвратительного Цезонина он пощадил, поскольку стало ясно, что священник играл женскую роль в извращенных оргиях, и император посчитал подобающим, чтобы столь глупый человек продолжил жить евнухом, страдая от самооскопления.

Единственным делом, которое заняло много времени, было разбирательство с актёром Мнестером. Он яростно настаивал на своей невиновности, сорвав с себя рубашку, чтобы показать следы от ударов плетью. Он утверждал, что получил их, когда Мессалина заставила его действовать против его воли. Он так хорошо играл свою роль, что Клавдий почти простил его, но Нарцисс вновь заявил о неопровержимых доказательствах и напомнил императору, что помилование танцора приведёт к скандалу, в то время как столько знатных людей уже погибло за то же преступление.

Когда Мнестера вели к палачу, четверо преторианцев притащили рыжеволосого великана. Симон напрягся, узнав Данлейна Максамтайнна.

Клавдий застонал и покачал головой.

— И т-ты тоже, Гиберник? Неужели все мои друзья — предатели? Мне с-сообщили, что ты похитил родственницу моей жены, Домицию, и что тебя схватили со многими другими кутилами в доме Силия. Меня удивляет, что Мессалина пригласила тебя после т-того, как ты дурно обошёлся с её тёткой!

— Император, – начал ирландец, чьё чувство юмора, очевидно, проявлялось через силу, – я находился на свадьбе лишь для того, чтобы меня потом разрезали на десерт, – а что касается похищения Домиции, что ж, это правда, но всё, что я сделал, было совершено для помощи вам.

Клавдий повернулся к Нарциссу и вопросительно поднял бровь. Нарцисс подошёл ближе и сказал:

— Я совсем немного осведомлён о той похвальной роли, которую сыграл этот храбрый человек, но мне хотелось бы призвать в свидетели того, перед кем империя в неоплатном долгу. — Он взглянул назад на Симона. — Эвод, выйди вперёд!

Исполненный решимости помочь своему другу, Симон протиснулся между гвардейцами, пока не достиг открытого пространства перед императором. Клавдий внимательно посмотрел на неизвестного свидетеля, но, очевидно, не узнал Симона под его фальшивой бородой.

— Цезарь, – уговаривал Нарцисс, – вы, должно быть, измучены. Давайте отложим эти разбирательства на день. Остались только женщины и несколько человек из низших сословий, которых нужно судить. Вопросы, которые мы должны обсудить с... моим клиентом Эводом, лучше всего решить наедине.

— Подождите! – воскликнула Рацилия, бросившись к Симону. — У вас в плену должен быть, и Сириско. Отпустите его, прежде чем вы отложите заседание!

— Кто эта девушка? – раздражённо спросил Нарцисс.

— Моя подруга, – быстро объяснил Симон, – и друг цезаря. Она говорит о человеке, которого вы, возможно, удерживаете – человеке, который сослужил вам достойную службу в этих последних событиях – Сириско, вольноотпущеннике племянницы императора, Агриппины.

Клавдий вежливо позвал центуриона и расспросил его об этом имени. Тот сверился со своим списком и обнаружил, что такой заключённый действительно числится в нём.

— Тогда приведите его, – приказал Клавдий, – и о-отправьте в мои покои. Остальные, идите со мной. Приведите и девушку. Я хочу знать всё!

Последовавшее рассмотрение событий убедило Клавдия в невиновности Руфуса и Сириско. Он пообещал вознаградить их обоих, а также всех, кто поддержал его в трудную минуту. Император был поражён, узнав истинную личность Симона, и, казалось, был рад, что чародей всё-таки не погиб.

Солнце уже село, и император решил провести ночь в покоях командира стражи, приказав кухне Кастры приготовить ужин. В этот момент прибыл гонец от Мессалины, и, несмотря на возражения Нарцисса, Клавдий настоял на том, чтобы прочесть послание немедленно.

Дорогой супруг, – начиналось оно, – как ты мог игнорировать меня так холодно и бессердечно? Я была неосторожна, но меня оклеветали и опорочили корыстолюбивые рабы. Ты унижаешь себя, доверяя им. Позволь мне поговорить с тобой, и я чётко докажу свою невиновность и свою любовь. Ради наших детей не поддавайся гневу, который может повлечь трагические последствия для счастья и чести нашей семьи. Если ты когда-либо любил меня, напиши несколько добрых слов и пусть мой гонец быстро доставит их мне, чтобы у твоей истинной и любящей жены была надежда.

Пергамент был испачкан многими слезами. Перечитав послание, Клавдий почувствовал себя скорее раздражённым, чем успокоенным.

— Принесите мне папирус и перо! – приказал он.

В своём ответе он выразил печаль, уязвлённую гордость и гневные упрёки. Нарцисс, читая через плечо своего господина, не увидел в послании ничего компрометирующего и поэтому не возражал против его отправки.

К тому времени, как Клавдий, Нарцисс и несколько их друзей приступили к ужину с приглашённым на него Симоном из Гитты, уже стемнело. Симон с удовольствием отведал жареных сонь в меду, язычки жаворонков, запечённых в тонких вафлях, ломтики копчёной миноги в сладком желе и жареную курицу, фаршированную паштетом.

Император, насытившись, разговорился:

— Какой же ты хороший мастер перевоплощения, С-Симон из Гитты! Ты меня совершенно одурачил – я действительно п-полагал, что ты один из вольноотпущенников Нарцисса. Я должен десятикратно вознаградить Руфуса Гиберника за помощь в спасении жизни такого и-искусного чародея...

Внезапно речь Клавдия оборвались, и его взгляд стал отсутствующим.

— Цезарь? – спросил Нарцисс. — Вы нездоровы?

Клавдий моргнул, но продолжал смотреть в пространство.

— Нет... Я в порядке. — Некоторое время он сидел тихо, пока его спутники оценивали ситуацию; затем пробормотал: — Я думал о Мессалине, этой бедной женщине. Я д-должен увидеть её... дать ей возможность защитить себя. — Внезапно его охватила волна гнева. –Клянусь громами любви, если я обнаружу, что её оклеветали, головы покатятся!

Принцепс продолжал бормотать в том же духе, но постепенно речь его потерял связность. Нарцисс, встревоженный, увёл Симона под предлогом отдыха.

— Если он так и дальше будет себя вести, то скоро простит эту ведьму! – прошептал вольноотпущенник хриплым голосом. — Что с ним происходит? Перемена в его поведении – она была такой внезапной! По правде говоря, я уже и раньше много раз видел, как он вёл себя подобным же образом, когда находился под влиянием своей жены.

Симон был менее знаком с привычками Клавдия, но опасался худшего.

— Неужели он снова подпадает под её власть?

— Это ты мне скажи, ты же у нас волхв.

– Кто-нибудь из друзей императрицы приближался к нему сегодня?

– Ни её друзья, ни даже его собственные; я бы этого не допустил. Она действительно посылала к нему гонца, но этот человек не подходил к императору ближе чем на три шага.

– Клавдий отправил ответ своей жене?

– Да, незадолго до захода солнца. Это важно?

– Мы должны действовать быстро! – произнёс Симон, выходя из комнаты. – Дайте Клавдию снотворное, если сможете. Я должен добраться до садов Лукулла, пока не стало слишком поздно.

– Я пошлю за тобой солдат, – сказал Нарцисс.

– Сделай это, – крикнул маг в ответ, – хотя от них будет мало толку, если я опоздаю!

Глава XXV

Агриппине понадобился целый день, чтобы собрать полдюжины слуг, которым она могла доверять, планируя вторжение в Дом весталок. Ей даже пришлось включить в их число Даоса, раба, которого она с нетерпением ожидала увидеть медленно выпотрошенным за то, что он не сумел удержать в заключении Симона из Гитты.

Было почти полночь; злополучный последний день октября практически закончился. Ходили слухи, что весталок Лукрецию и Вибидию скоро ждёт смерть за их участие в Материнстве. Агриппина полагала, что империя, вероятно, предпочла бы избежать такого скандала и не станет задавать много вопросов, если две женщины умрут от рук неизвестных безымянных плебеев. А они умрут, если кто-нибудь из них встанет у неё на пути к тому чтобы заполучить свиток Полибия. Это был смертельный риск, даже с чётом того, что в Риме царил хаос, но если она добьётся успеха, её ожидала божественность.

Заняв место на портике храма Кастора, знатная женщина наблюдала, как крошечные тёмные фигуры её слуг крадутся в лунном свете в Дом весталок, святилище, запретное для мужчин после захода солнца.

Дверь, через которую вошёл Даос и его товарищи, оказалась незапертой; благочестие уже давно препятствовало взломам и ограблениям дома Весты, поэтому охрана была слабой. Когда шестеро мужчин в масках ворвались внутрь, они не встретили ничего более устрашающего, чем вопли служанок, которые либо разбегались сами, либо их отталкивали в сторону.

– За мной! – приказал Даос. Его банда мародёров охотно последовала за ним, отчаянно желая золота и свободы, которые им были обещаны, – все до единого нечестивые негодяи, набранные с ферм, конюшен и верфей, принадлежащих Агриппине. Они устремились по маршруту, который Даос составил по планам, подготовленным его хозяйкой. Они направились прямо в комнату Лукреции, игнорируя испуганных женщин, которые подняли шумную тревогу по всему особняку.

Разбойники знали, что если этот набег не будет прерван неистовыми криками соседей, он должен быть завершён быстро.

Даос подвёл своих людей к двери наверху и крикнул:

– Это здесь!

Лукреция, находишаяся за дверью, слышала звуки взлома и крики своих служанок. Догадавшись, что происходит, и в самом деле успев подготовиться к прибытию бунтовщиков или солдат, она тут же вскочила со своего ложа и опустилась на колени перед висящим медальоном, изображавшим Великую Мать, который висел на шее статуи Весты. Идол уже был окружён меловым кругом, рядом с ним дымилась кадильница. Юная ведьма совершила ритуальные поклоны, а затем начала своё заклинание:

– О, Великая Матерь, – произнесла Лукреция, – пир приготовлен для тебя, жертва уже ждёт у врат. – Она вытащила маленький нож из-под пояса и распахнула своё платье. Затем нанесла себе пять уколов в туловище, в форме Козлиного Лика, выкрикивая при этом пять величайших имён Богини:

– Кибела! Астарта! Хатор! Нинхурсаг! Шупниккурат!

Свет лампы, казалось, погас, и воздух наполнился колючей статикой. Сердце Лукреции подпрыгнуло; жизнь, которая была отнята во имя Богини в тот день, всё ещё позволяла открыть Путь молитвой одной жрицы. В этот момент дверь позади неё содрогнулась от тяжёлых ударов незваных гостей.

– Открой Врата! – вдруг закричала она. – Ада куа! Уратур уйиб! Айаба фхэку уага-нагль фатагн!

Капля крови скатилась по основанию статуи. Было ли это знаком того, что Врата открываются?

Прогремел гром, зазвенела посуда. Перед полным надежды взглядом весталки под медальоном возникло небольшое серое свечение. В это мгновение дверь с треском распахнулась. Лукреция вскочила, отступила назад и указала пальцем на злоумышленников в масках.

– Убейте их! – пронзительно закричала она.

Они услышали как по плитам пола пронёсся шорох, когда рой крошечных существ хлынул сквозь расширяющееся серое свечение и опустился к ногам изображения. Гадюки. Их были сотни, шипящих, извиваяющихся...

Люди в ужасе остановились, когда ковёр змей проскользнул мимо Лукреции, не причинив ей вреда, многие даже проползли по её ногам в сандалиях. Прежде чем хоть кто-то из них успел оправиться от шока и убежать, гадюки уже обвили их лодыжки. Даос вскрикнул, когда дюжина огненных игл вонзилась в его голени; отпрыгнув назад, он столкнулся со своими сообщниками, которые уже заблокировали дверной проём в паническом бегстве, и упал на пол.

Вопли умирающих заглушили шипение орды, которая их убивала.

Через несколько мгновений всё было кончено. Шесть искажённых трупов, вздувшихся от яда, растянулись на плитах комнаты и залы за ней. На их грубых лицах застыл ужас. Гадючье кубло расползалось, рассеиваясь по залам дома Весты, и наконец змеи выбрались наружу через различные выходы, чтобы затеряться в тёмных улицах Рима.

В залитом лунным светом сердце садов Лукулла Мессалина неустанно трудилась над тем, чтобы распространить свою волю на весь город. Позади неё, как и в ночь Первого жертвоприношения, возвышался чёрный идол Шупниккурат, окружённый новым кругом из толчёного мела. Перед его козлиной мордой синие струйки благовоний взвивались вверх из бронзовой курильницы, а из-под его основания сочилось бледное неземное свечение – свет магически активированного звёздного камня, который был перенесён на это место из храма Кибелы последними верными жрецами, всё ещё находящимися на свободе.

От сосредоточенности у Мессалины на напряжённом лице выступили капли пота. Пытаясь дотянуться до Клавдия, чтобы взять под контроль его разум, она почувствовала, как его воля подчиняется ей, несмотря на расстояние. Письмо, которое он послал, изливая своё горе и ярость, стало влажным в её крепко сжатом кулаке. Оно дало ей шанс, но прогресс был медленным, слишком медленным!

Теперь она сожалела, что не уделяла больше времени учёбе, предпочитая потакать своим страстям. Верные гонцы принесли известия о смерти Силия и большинства её сообщников и друзей – даже Декрия Кальпурниана, который был так могущественен в городе ещё в полдень.

Но больше всего подпитывала её ненависть мысль об убийстве Силия, и ярость, вызванная этой ненавистью, придавала силу её заклинаниям. Её разум стал обнажённым клинком, направленным на рушащуюся волю человека, уничтожившего её любимого фаворита, человека, стремившегося лишить её бессмертия и власти, человека, заставившего её подвести Богиню, которой служила.

— Люби меня, Клавдий! — шептала она. — Люби меня и ненавидь тех, кто мне противостоит! Отдавай приказы! Предай смерти Нарцисса! Уничтожь всех, кто осуждает меня! Ты не станешь их слушать, мои враги — твои враги!..

Внезапно Мессалина почувствовала, как нараставшая мощь иссякает; колдовская энергия, которую она с таким трудом накопила, внезапно исчезла, словно пламя задутой свечи.

— Нет! — прошептала она. — Нет! Не сйчас, когда я так близка к успеху...

Она мгновенно поняла причину происходящего: солнце, которое было в зените во время её бракосочетания с Силием, теперь находилось в надире.

В садах Лукулла была полночь.

По телу молодой женщины пробежала дрожь. Неудача означала, что у неё оставалось время лишь до рассвета, чтобы осуществить единственный оставшийся у неё вариант. Она должна совершить Обряд Мерзости.

Её мать, госпожа Лепида, пришла на закате в ответ на её письмо. Дочь встретилась с благородной матроной лишь на мгновение, достаточное, чтобы наложить на неё заклинание, которое погрузило её в зачарованный сон в особняке Лукулла, до тех пор, пока она не понадобится. Императрица сделала всё, что ей велела Вибидия. Всё было подготовлено к этому ужасному повороту событий, и однако же...

Отбросив все сомнения, Мессалина потрогала талисман на шее; в нём была прядь волос её матери.

— Приди, мама, — прохрипела она. — Приди ко мне...

Ночной ветер стонал; чёрные ветви раскачивались на фоне полной луны. Мессалина снова дрогнула. Сможет ли она это сделать — пожертвовать собственной матерью, отдать её в лапы бесконечного ужаса, возложить на алтарь Великой Матери всего сущего?..

— Боги преисподней, — пробормотала она, — укрепите меня в моём намерении!"

Она напомнила себе о том, что потеряет всё, если не сделает этого — жизнь, любовь, власть над всем миром. Что такое детская привязанность к родителям по сравнению со всем этим? Да, она должна это сделать; это было её космическим предначертанием. Она старалась не вспоминать былые моменты нежности, заставляла вместо этого вызывать в памяти ссоры, обвинения, годы отчуждения...

Она услышала слабые шаги со стороны особняка. Мессалина улыбнулась. Это, должно быть, добрая госпожа Лепида прибыла в ответ на её сверхъестественный призыв. Медленно императрица подняла изогнутый нож, острое лезвие которого ярко сверкнуло в серебристом лунном свете.

— Приди, мать моя, — тихо прошипела она. — Ты могла бы разделить мой триумф, но вместо этого предпочла упрекать меня и бросить. Скоро ты встретишься с моей истинной Матерью, и узнаешь, каково это — заслужить мою ненависть!

— Уже полночь, — объявила Вибидия, изучая гадальные кубики на столе перед собой, — а Старый Царь ещё жив.

— Э-это значит... — тихо прошептала Лукреция.

— Да! Всё кончено. – Лицо Вибидии исказила гримаса. — Теперь у Мессалины остался только один вариант — совершить Обряд Мерзости, который погрузит весь мир во тьму. Никто, кроме неё, не может этого сделать, и она должна выполнить его одна.

Лукреция, уже не в первый раз, посмотрела на старуху встревоженными глазами.

— Тьма для наших врагов, — предположила она с надеждой, — но вечный свет для нас?.. Стоило отметить, что молодая весталка инстинктивно закончила своё утверждение вопросом.

Вибидия подняла голову.

— Я чувствую сомнение в твоём голосе, дитя моё. Что ж, этого следовало ожидать. Ты слишком умна, чтобы полностью поддаться обману, как другие. Нет, ты права; это не обновлённая жизнь, а Вечная Ночь, которая опустится на эту сферу и плотно укроет её, как младенца, удушающим чёрным плащом.

— Так мне всегда казалось во время моих штудий, — прошептала Лукреция. — Кроме того, я удивлялась, почему ты предпочла умереть, а не разделить триумф, которого с таким трудом добивалась.

— Ты удивлялась, но никогда не спрашивала?

Лукреция сглотнула.

— Я думала, возможно, что ты мудрее меня и лучше всё понимаешь. И ещё я думаю, что боялась.

— Меня, дитя моё?

Девушка покачала головой.

— Нет, не тебя. Я боялась, что узнаю, что ты лгала мне и всем остальным. Ты работала только ради всеобщей смерти! Почему?

— Потому что эта человеческий порядок должен погибнуть, — прохрипела Вибидия, — потому что все люди заслуживают смерти! Все!

Заметив, как задрожали губы Лукреции, старуха смягчила тон.

— О, дитя моё, ты словно дочь, которой у меня никогда не было! Если бы я могла пощадить тебя — но это невозможно. Чудовищная жестокость человечества должна закончиться.

— Н-но разве зло Древних не намного больше, чем зло человека, госпожа моя?

По щекам Вибидии потекли слёзы.

— О, ты всё ещё не видишь! Вот почему я не могла никого посвятить в свои планы, даже тебя. Когда я была в твоём возрасте, во мне тоже была надежда. Но, в конце концов, со страданиями исчезли и все сомнения, оставив только ненависть — и скорбь.

— Скорбь?

Старуха кивнула.

— Скорбь о том, что мужчина и женщина представляют собой самые несовершенные творения Создания!

— Ты ненавидишь человечество только потому, что оно несовершенно? — недоверчиво спросила Лукреция.

— Да! Его несовершенство уничтожает всякую надежду и делает жизнь бессмысленной. Даже зло может быть величественным, если оно не мелочно. В злодеяниях Древних есть величие, но посмотри на Ливию, Тиберия и Калигулу. При всей их жестокости и кровожадности их мечты были мелкими и презренными...

Голос старой Девы оборвался. Её молодая спутница отступила. Они никогда раньше не видела, чтобы её наставница так открыто проявляла эмоциии.

— Чума на эту слабость! — воскликнула Вибидия, вытирая глаза рукавом. — Вот почему я не хотела видеть, как свершится моя месть! Возможно, я даже почувствую сожаление о том, что сделала, или жалость к умирающим. Я отказываюсь это делать. Я не дам человечеству даже такого триумфа надо мной, пока оно будет гибнуть!

— Я пытаюсь понять, матушка...

Вибидия вздохнула.

— Жить — значит поддаться соблазну зла. Именно ради того, чтобы освободить нас от этого смертельного искушения, я трудилась всю свою жизнь. О, дочь моя, я совершила много зла, чтобы достичь своих целей. Ты подозревала, что я тайно убила последнюю главную весталку, Юнию Торквату, чтобы заполучить ее могущество? — Старая женщина увидела правду в выражении лица Лукреции. — Да, твое лицо говорит мне, что ты подозревала. — Она снова вздохнула, и на этот раз звук был похож на предсмертный хрип. – Что ж, настал мой день, — прохрипела Вибидия. – Великие Древние снизойдут, подобно очищающему пламени на гноящуюся рану. Они правили этим планом эоны назад, и только случай позволил Человеку узурпировать их законное владычество. Когда Мессалина завершит ритуал, я произнесу последнее заклинание. Тогда все закончится... наконец...

Лукреция снова задрожала. Вибидия подняла голову, в её глазах читался неотложный вопрос, тревожная просьба. Лукреция внезапно поняла, что старейшина просит ее о решении – выразив либо одобрение, либо осуждение. Этот взгляд также выдавал уверенность в том, что Вибидия не станет защищать свою жизнь, если ее любимая ученица решит, что она должна ее оборвать.

Затаив дыхание, Лукреция Верулана отступила, полностью осознав грандиозность роли, которую уготовило ей предопределение. В ее руки была вложена судьба вселенной.

Что ей делать? Убить Вибидию и предотвратить возвращение Великих Древних? Нет! Невозможно. Но если она не способна поднять руку на свою наставницу, то не может ли она хотя бы поспешить в Сады Лукулла и остановить роковую церемонию своей подруги? Что тогда? Должны ли они все погибнуть с позором от возмездия ничтожного, недостойного мира?

Нет, действовать было бессмысленно. Лукреция до сих пор верила и доверяла Вибидии, и теперь было слишком поздно терять веру. Старуха могла быть права, но могла и глубоко ошибаться. Лукреция не знала, что именно является верным, и могла только молиться, что ее почитаемая старейшина была осведомлена лучше – игнорируя то, что девушке подсказывал страх и инстинкты.

Девушка успокаивающе коснулась щеки старой женщины.

— Ты мудрее меня. Я буду ждать здесь, рядом с тобой.

Лукреция сдерживала жгучие слезы, ее примирение с возможной смертью не принесло ей покоя. Вместо этого ее сердце было разбито единственным неизбежным суждением, которое она осмелилась вынести — что та, которая учила и направляла ее, поддерживала и утешала, та, кто была ей матерью практически во всем, была безумной женщиной, которую она никогда по-настоящему не знала...

Глава XXVI

На свежей лошади из преторианской конюшни Симон быстро проехал по пустынным улицам города. Вскоре он добрался до главных ворот Садов Лукулла и спешился. Он не ожидал, что на этот раз его остановят охранники, так как Нарцисс приказал убрать охрану от всех владений Мессалины, полагая, что любой, кто слишком долго находился у нее на службе, автоматически попадат под подозрение.

Оказалось, что ушедшие солдаты даже не потрудились запереть парадные ворота. Симон нашел мощеную дорожку, ведущую к центру садов, и последовал по ней в направлении поляны, где он видел идола-козла. Лабиринт, казалось, все еще полнился тысячами наблюдающих глаз, но он знал, что императрица, должна была быть полностью покинута всеми, а ее последователи скрывались, были убиты или закованы в цепи. И всё же, до чего быстро ее неудача могла обернуться ужасающим триумфом, если бы он дрогнул...

Маг услышал легкий перестук женских туфель по освещенной лунным светом дорожке. Осторожно выглянув из-за живой изгороди, он заметил хорошо одетую даму, крадущуюся по плитам, словно она была совершенно незнакома с Садами. Хотя самаритянин никогда не видел императрицу вблизи, если не считать официальных статуй, его острый глаз подсказал ему, что это не она. Женщина перед ним была темноволосая, постарше, и чем-то напоминала тетку императрицы Домицию, хотя выглядела стройнее и привлекательнее.

Он пропустил матрону вперед, а затем последовал за ней, полагая, что она может привести его к Мессалине.

Мать Мессалины, Лепида, слишком погруженная в свои мысли, чтобы заметить преследователя, вспоминала трогательное и умоляющее письмо, которое она получила от дочери днем. Матрона редко встречалась с девушкой с тех пор, как Мессалина пыталась соблазнить ее второго мужа, Аппия Силана. Когда этот достойный человек решительно отверг ее, она организовала его обвинение в заговоре с целью убийства императора и добилась его казни. С тех пор мать и дочь не общались по-хорошему, сначала из-за испорченных отношений, а впоследствии потому что Лепида все больше отчуждалась от интриг Мессалины в интересах Материнства.

Женщина посмотрела на звезды; было уже довольно поздно. Как странно, что сразу после приема у Мессалины её охватила такая усталость, что она прилегла отдохнуть. Лишь несколько минут назад она проснулась, подумав, что слышит зов Мессалины. Какой-то внутренний голос подсказал Лепиде, что дочь ждет ее где-то в этих обширных, освещенных лунным светом садах, в этих странных садах, которые Материнство отвело для своих самых тайных ритуалов.

Лепида вспомнила, как она с Домицией приобщились к Материнству, когда были совсем молоды. К счастью, в отличие от безрассудной Домиции, она спокойно отвергла культ, прежде чем запутаться в нем. Но Мессалина уже в подростковом возрасте с непоколебимой страстью погрузилась в его непристойные ритуалы. Девушка, своенравная с младенчества, бросала вызов каждой попытке Лепиды изменить выбранный ею путь.

Теперь, как говорили люди, культ был почти уничтожен в Риме, и враги Мессалины требовали ее крови. Отчаянная мольба ее дочери преодолела годы отчуждения, заставив Лепиду поспешить в Сады Лукулла, чтобы утешить дочь, возможно, в последний раз. Она молча корила себя за то, что проспала так много драгоценных часов. Как это не похоже на нее!

Сама не зная почему, матрона сошла с дорожки и безошибочно, словно ведомая чужой рукой, принялась пробираться сквозь безымянные рощи. Наконец она остановилась перед проходом в живой изгороди, откуда, как ей показалось, до неё донёсся распевающий что-то знакомый голос, и тихо позвала:

— Валерия, это ты? С тобой всё в порядке?

— Прииди, Мать! – хрипло произнесла Мессалина, ее бархатистый голос огрубел от лихорадочного возбуждения, пульсировавшего в груди. – Прииди ныне во славе! Икута мей, Шупниккурат, Ика-рабу, Рабатот инкон ку вокомис.

«Глупая девчонка! — подумала Лепида. — Что она бормочет? Очередные бесполезные молитвы на чужом языке? Неужели она так испугалась, что не понимает, насколько это бесполезно? В любую минуту за ней могут прийти солдаты; времени на прощание осталось так мало». Она хотела еще раз прижать дочь к груди, подержать ее как можно дольше, прежде чем она исчезнет навсегда...

Симон, шедший в некотором отдалении за Лепидой, ахнул. Императрица читала заклинание из чудовищной «Книги Тота», зачинающее ужасный Обряд Мерзости — ритуал, который в данном случае мог означать не что иное как последнюю попытку императрицы открыть Врата для самой отвратительной Богини! Несомненно, Мессалина привела свою мать к алтарю для жертвоприношения! Этого нельзя допустить!

Он рванулся вперед, крича:

— Отойдите, госпожа!

Лепида вздрогнула и обернулась; он схватил ее за плечи и отбросил в сторону.

— Здесь большая опасность! — предупредил он.

Приняв бородатого незнакомца за посланного императором палача, женщина бросилась на него, схватила его за плащ и закричала:

— Мессалина! Они пришли!

Симон снова оттолкнул матрону, на этот раз так грубо, что она упала на лужайку, затем бросился к Мессалине. Но, завернув за угол, он не обнаружил медитирующую жрицу, а столкнулся с горящими глазами чудовища с женским лицом и львиным телом! Сфинкс!

И оно двигалось быстрее мысли! В прыжке тварь ударила прямо ему в грудь, отбросив назад на подстриженную траву. Он протянул руку, чтобы схватить её за горло, защититься от зубов по которым тека слюна, но зловонное дыхание существа ошеломило все чувства, заполонив его разум безумными иллюзиями. В мгновение ока он увидел насмешливое лицо безумного Калигулы, произносящего приговор, кровожадность в глазах Понтия Пилата, демона-колдуна Продикоса и отвратительный лик Пана, который он носил, черную фигуру Мегрота, увенчанную самнитским шлемом, ужасного дракона Британии. Все эти образы и многие другие промелькнули в его мозгу, последним из которых были искаженные черты Гифейона на фоне пылающего ада, который Останес называл Хали...

— Нет! — взревел Симон, пытаясь отбросить иллюзию. — Мерзкая ведьма! Убийца детей! У тебя нет власти надо мной! Фравашис акауфака! Парасагада вауна такабара...

В его ушах прозвучал пронзительный визг, и фантазм исчез; вместо него он увидел Мессалину, сидящую на нем верхом и держащую изогнутый нож. То, что он принял за горло монстра, было всего лишь ее запястьем; зубами оказалось смертоносное лезвие, которое она сжимала. Он вырвал оружие из ее рук, схватил его с земли и бросил в куст колючей иглицы.

Шипя, как кошка, Мессалина рванула его за волосы, а затем отскочила, оставив в кулаке чародея лишь свой старый плащ.

Симон вскочил на ноги и бросился за ней.

— Алаккас алаккса! — закричала она.

Симон тут же почувствовал, как его мышцы окоченели и, не в силах удержать равновесие, тяжело упал на бок. Он словно превратился в камень. Это не было похоже на заклинание иллюзии, которое он только что развеял, но выглядело ужасающе реально. Как ни старался, он не мог пошевелить даже пальцем.

Императрица медленно, томно приблизилась, торжествующе подняв руку. Темная полоска обвивала ее средний палец, и, несмотря на тени, он догадался, что это были волосы, которые она вырвала у него мгновение назад.

— Итак, Симон из Гитты, я все-таки сильнее. — Женщина безумно, мелодично рассмеялась. — Похоже, я похитила у тебя силу с помощью твоих волос, как Далила из твоих собственных легенд.

У самаритянина не было даже сил выругаться в ответ. Несмотря ни на что, он никак не мог поверить, что магия колдуньи может быть такой могущественной. Должен был быть внешний источник, из которого она черпала силу. Краем глаза он заметил то, что, должно быть, являлось источником ее силы — слабое свечение, исходившее от основания идола. С ужасом он понял, что это такое: Аджар-алазват, один из тех звездных камней, давным-давно посланных на землю Великими Древними, чтобы наделить человеческих культистов достаточной силой для служения их делу.

В этот момент на поляну, пошатываясь, вышла Лепида. Ведьма посмотрела в лицо матери и коснулась амулета на ее груди.

— Подойди ко мне, матушка, — сказала она. — Подойди ко мне.

Благородная женщина подчинилась, приблизившись, чтобы поцеловать дочь в щеку.

— Бедное дитя, — пробормотала она сонно, — неужели жизнь для тебя действительно окончена?

Мессалина стиснула зубы.

— Нет, не для меня, мама. Если ты действительно любишь меня, есть только один способ это показать. Подойди же и преклони колени перед Великой Матерью.

Лепида подчинилась, подняв лицо к рогатому изваянию. В ее поведении чувстовалась вялость, выражение лица было сомнамбулическим. Симон знал, что она тоже поддалась чарам.

Сияние, отразившееся на лице Мессалины, выдавало её триумф, и это сияние внезапно усилилось. Колдунья вернулась к Симону, очевидно, желая позлорадствовать. Однако когда блеск ножа на его поясе привлек ее внимание, она наклонилась и вытащила его, чтобы рассмотреть. Она повертела его в руках, наслаждаясь его искусным украшением и тем, как он сверкал в сверхъестественном свете.

— Прекрасный клинок. Очевидно, это твой собственный магический нож. Раз уж ты выбросил мой кинжал, Симон из Гитты, мне придётся использовать твой. Как иронично! Должна ли я убить тебя им сейчас? — Она наклонилась к магу и легко приложила его острие к его горлу, затем, казалось, передумала. — Нет, нет, — сказала она наконец, — я закончу ритуал, и когда приспешники Великой Матери пройдут через Врата, чтобы унести душу моей матери в Хараг-Колат, я отдам им и твою, в качестве дополнительного подношения. Душа могущественного чернокнижника должна понравиться Темным Богам почти так же, как душа убитой родительницы. Она фанатично ухмыльнулась, словно полностью отдавшись злу, исходящему от алтаря. — Да, ты и моя милая любящая мать сможете присоединиться к тому греческому мальчику, страдающему в Аду. И у вас там будет гораздо больше компании, прежде чем эта ночь закончится. Да, по всему миру начнётся такаая жатва душ, какой Гадес не знал с рассвета Творения!

С пронзительным смехом императрица повернулась к идолу.

— Услышь меня, о Великая Мать! – пронзительно вскричала Мессалина, высоко занеся нож Симона над головой. — Этим жертвоприношением я взываю к тебе, и пятью древнейшими и священнейшими Именами призываю тебя...

Ведьма низко поклонилась, опустилась на колени, затем уселась на пятки. Крепко сжимая нож в правой руке и придерживая лезвие пальцами левой, она уколола себя в грудь острым кончиком.

Серое свечение разрослось до огромных размеров, и в его бесконечной глубине Симон увидел странную угловатую архитектуру, заставившую его содрогнуться. С ужасающей уверенностью он понял, что видит чудовищный сокрытый город Хараг-Колат, обитель Матери. Хуже того, ему показалось, что он увидел кое-что ещё — нечто движущееся, пульсирующее, как гигантская черная гора с тысячью огненных глаз, нечто невообразимое, живое!

Мессалина, должно быть, тоже заметила это, потому что ее голос странно дрогнул, но она сумела продолжить заклинание:

— Я произношу имена, которыми Человек и те, кто был до Человека, знали и поклонялись тебе: Кибела, Астарта, Хатхор; Нинхурсаг, Шупникуррат!

Внезапно императрица перестала петь, словно невидимая рука сдавила ей горло. Симон почувствовал новый прилив страха, потому что прямо перед Мессалиной, между ней и открывающимися Вратами, возникла странная фигура, которая, должно быть, материализовалась из пустого воздуха. Это был высокий человек, с суровым лицом и в блестящих доспехах под алым офицерским плащом — Азиатик!

— Наконец-то, убийца, ты пришла ко мне!

Симону показалось, что голос исходит не от призрака, а из глубин его собственного разума. Мессалина смотрела на лицо человека в шлеме, руки её застыли, нож, который они держали, все еще дрожал над ее гладким белым животом.

— Прими мою месть! — взревел голос, и в следующее мгновение самаритянин увидел, как рука Азиатика взметнулась, словно молот, и услышал крик Мессалины, когда нож глубоко погрузился в ее внутренности.

Заклинание, удерживающее Симона, разорвалось, и все его тело дернулось. Лепида тоже закричала, освободишись. Чародей вскочил на ноги и бросился вперед, ведомый ужасающим намерением. Он обнаружил, что выкрикивает слова из книги Останеса, которые, казалось, струились кристально чистым потоком самых глубин его подсознания:

— Колема илометос турея Гифейон!

Лепида уже прижимала к себе свою раненую дочь, но предсмертный взгляд Мессалины был устремлен на Симона, ее губы были искривлены в последней гримасе ужаса и ненависти, прежде чем ее тело обмякло.

Только тогда самаритянин осмелился повернуться и встретиться взглядом с призраком, но когда он это сделал, Симон увидел лишь пустой воздух. Затем чародей посмотрел на алтарь, но, несмотря на его худшие опасения, серое свечение у его основания угасало. Мгновение спустя единственным оставшимся светом был тот, что исходил от тлеющих углей в жаровне, над которыми слабо поднимались голубоватые струйки благовоний, теряясь под светлеющими звездами.

Измученный Симон лишь смутно слышал рыдания Лепиды:

— Дочь моя, дочь моя! Почему это случилось?

Симон устало вздохнул и посмотрел на бледный круг луны, на холодные, мерцающие пятнышки за ним. Действительно, почему? — подумал он.

— Симон.

Изнутри его снова окликнул голос — но на этот раз не Азиатика. Он больше походил на голос маленького мальчика, и на долю секунды ему показалось, что он увидел на фоне непрозрачной массы верхушек деревьев улыбающегося ребенка. Еще до того, как мистик успел увериться в том, что он это видит, фигура, если она вообще была, растаяла в звездном свете.

Достаточно ли было заклинания Останеса, чтобы отправить душу ведьмы в преисподнюю Хараг-Колата в обмен на освобождение Гифейона? Симон надеялся на это, но мог ли он когда-нибудь узнать наверняка?

В этот миг с другой стороны живой изгороди раздался крик:

— Сюда, сюда, люди! Я нашел императрицу!

Симон взглянул на преторианского офицера, стоящего в проеме живой изгороди. «Интересно, много ли он успел увидеть?» — подумал самаритянин? В следующее мгновение послышался тяжелый топот бегущих солдат. Преторианцы.

Их трибун вошел на поляну, чтобы посмотреть на императрицу, все еще лежащую на руках матери, и удовлетворенно кивнул, когда узнал ее бескровное лицо. Затем он обратился к Симону:

— У нас был приказы о ее казни — Эвод, верно? — но, похоже, ты избавил нас от хлопот. Или это было самоубийство?

— Это был ни я и ни она, — ответил Симон, узнав в командире одного из офицеров, сопровождавших Клавдия в Кастра Преторию.

— Не ты? — спросил тот, с недоумением оглядываясь по сторонам. — Тогда это был тот римский офицер, которого я видел стоящим рядом с императрицей?

Симон кивнул.

— Да, это был он. У него была личная обида на императрицу, и он был рад отомстить.

Преторианец улыбнулся.

— Я бы поздравил этого парня, но куда он делся?

— Полагаю, он отправился отдохнуть. Он шел очень долго. Но не бойтесь, за наградой он не придет. Можете взять всю славу себе, если хотите. Все, что я могу сказать, это то, что Мессалина нажила слишком много врагов за свою недолгую карьеру, и один из них наконец отомстил по справедливости.

Трибун понимающе кивнул.

— Я вижу, ты по какой-то причине скрываешь личность этого человека. Что ж, в наши дни происходит слишком много интриг, чтобы уследить за ними всеми, и безопаснее не знать слишком многого. — Он повернулся к своим солдатам и произнёс: — Давайте, вы двое, отнесите это тело в особняк и прикройте его как подобает; я же позабочусь о госпоже Лепиде. Взглянув на Симона, он сказал: — Эвод, иди и сообщи императору, что наша задача выполнена и императорский трон в безопасности.

Симон поклонился, как послушный вольноотпущенник, которым ему хотелось выглядеть в глазах других.

— Все кончено, — прохрипела Вибидия. — Мессалина потерпела неудачу! Я надеялась покинуть эту жизнь с триумфом; а вместо этого придётся оставить ее с поражением».

— Что ты имеешь в виду? — спросила Лукреция, встревоженная выражением смерти на лице старой весталки. – Не хочешь же ты сказать...

— Я не приняла свой эликсир долголетия, — прошептала старшая. — Я чувствовала, как оковы смерти сжимаются вокруг меня с полудня.

— Нет! Ты не должна умирать! — воскликнула ее приемная дочь. — Выпей снадобье. У меня есть секрет — тот, который Полибий обнаружил перед смертью! — Она быстро рассказала историю. — Тебя можно омолодить, почитаемая наставница; мы можем начать все сначала!»

Вибидия покачала головой.

— Это невозможно; час Богини прошел. Пройдут десятилетия, прежде чем звезды сойдутся вновь, и у меня нет сил ждать. В грядущие годы на Рим обрушатся куда более худшие боги. Возможно, слишком старая, слишком коррумпированная и более того, умирающая империя падет. Если так, то Вечная Ночь действительно опустится на мир, позже и мягче, чем мне бы хотелось, но, думаю, столь же неизбежно. Уничтожь свиток Полибия, дитя; могущество без цели, жизнь без смысла станут проклятием для тебя.

Внезапно старуху охватили судороги, она начала задыхаться.

— Госпожа! — воскликнула Лукреция, быстро расстегивая одежду старухи. Но в тот же миг Вибидия упала лицом на стол, ее дыхание остановилось...

Лукреция беспомощно смотрела на нее, но через мгновение поняла, что ничем не может помочь верховной весталке, кроме как закрыть ей глаза и опустить вуаль на мертвенно-бледное лицо.

Озлобленная, почти не раздумывая, колдунья бросилась обратно в свои покои. Они были пусты; весь дом сторонился ее, даже собственные служанки. Все они ожидали, что ее приговорят к ужасной смерти — живому погребению. Но Лукреция увидела перед собой проблеск другой судьбы.

Из тайника в стенной нише Лукреция достала свиток Полибия. Она положила его в дорожный футляр, затем принялась рыться в стопках пергаментов и свитков в своем шкафу — трактатах самой могущественной магии — выбирая те, которые больше всего заинтересовали ее при прежнем изучении, а также все остальные, которые сумела кое-как уместить в свой маленький сундучок.

«Я буду жить», — безмолвно поклялась Лукреция Верулана. Вибидия ошибалась. Она использует формулу, и ее жизнь обретет цель — месть тем, кто уничтожил ее наставницу, месть миру, который мог обречь такую душу, как Вибидия, на жизнь, полную ненависти и разрушения. Она поклялась в этом Великой Матерью, Икрибу и Ассатуром, Дагоном и Ре'ба'Тотом, и всеми другими чудовищными Древними Богами, которым когда-либо поклонялся Человек и те, кто были до Человека — всеми теми, кто останется на земле, когда человечество исчезнет с нее!

Римлянка сняла одежды весталки, одеяния, которые, как она знала, ей больше никогда не будет дозволено носить, надев обычное платье и теплый плащ для маскировки, которая, вместе с ее искусством, позволит ей безопасно проскользнуть через городские кордоны...

Эпилог

На следующий день Клавдий проводил суд в старом дворце. Любопытно, что он не проявлял ни ненависти, ни удовлетворения, ни печали по поводу событий ночи – лишь серьезность и сдержанное достоинство.

Симон внимательно слушал, как представители Сената предлагали удалить имя и статуи Мессалины из всех мест, общественных и частных. «Как это характерно для них, — презрительно подумал он, — вонзить копье в тело волка, которого убил кто-то другой». Он прекрасно знал, что если бы Мессалине удалось создать тот фантастический мир, о котором она мечтала, то те же самые люди предложили бы стереть имя Клавдия со страниц истории.

Уже утром император вынес приговор женщинам Материнства, многие из которых все еще были одеты в обличающие их одеяния менад. В качестве одолжения Нарциссу его своенравной племяннице Мирринне было даровано помилование, хотя она стояла перед судом в лохмотьях тигровой шкуры. Домиция также получила помилование, поскольку и Симон, и Нарцисс советовали так сделать. Более того, пожиоая матрона с энтузиазмом свидетельствовала против своих бывших сообщниц. Ее сведения доказали невиновность нескольких человек, которые были освобождены, но показания против остальных были изобличающими.

Главные жрицы Материнства, включая Коринну Серену, были приговорены к смерти от меча. После них судили женщин рангом пониже. Масштабы проституции, убийств мужей и детей, хищений наследства, богохульства, прелюбодеяний и колдовства среди членов Материнства поразили даже циников. Многие из осужденных были приговорены к смерти через повешение.

Однако после того как неприятное дело суда над виновными было завершено, осталось несколько человек, заслуживших награду. Первой из них была госпожа Агриппина.

— Мой министр Паллас сообщил м-мне о твоих похвальных действиях, — произнёс сияющий Клавдий.

Благородная женщина склонилась в формальном поклоне, ответив:

— Я сделала лишь то, что любой преданный подданный и родич сделал бы для своего императора и римского государства.

— О, если бы все смотрели на это так, как ты! Зайди ко мне наедине позже, племянница, и я явлю тебе всю г-глубину моей признательности. И захвати с собой крепкого парня.

Агриппина мягко улыбнулась.

— Любое ваше желание – приказ для меня.

Следующими были вызваны Сириско и Рацилия.

— Мне рассказали о вашей роли в этом деле, и я благодарен вам, — сказал император. – Как я понимаю, Рацилия, ты императорская рабыня.

— Это правда, — ответила девушка, опустив глаза.

— Отныне это не так! — воскликнул Клавдий, его поведение внезапно стало веселым. — С этого момента ты свободна. И каждому из вас будет выдано денежное вознаграждение, чтобы вы могли начать новую жизнь. В-вы останетесь в Риме?

— Цезарь, — тактично ответил Сириско, — мы чувствуем, что этот город слишком беспокойный, и подумываем о переезде в провинцию — возможно, в Испанию.

— Как жаль! Риму нужны такие мужчины и женщины, как вы. Н-но когда вы примете решение, сообщите Нарциссу; он организует безопасную доставку к м-месту назначения, которое вы выберете.

Молодая пара обняла друг друга и радостно поблагодарила императора.

Когда пара вернулась на свои места, были вызваны Кальпурния и Клеопатра.

— Мне удивительно, — произнёс Клавдий, — как две девушки, которых люди называют блудницами, сумели п-проявить такую верность и честь, в то время как столь много куда более обоасканных судьбой женщин предали свое доверие. Само собой разумеется, что вы обе получите свободу и полные права римского гражданства.

— Благодарим вас, Цезарь, — сказала Кальпурния с обеспокоенным видом.

— Я думал, вы будете счастливее, — озадаченно ответил император.

— Мы счастливы, за исключением того, что у нас нет достойных средств к существованию, кроме ваших щедрот.

Клеопатра кивнула в знак согласия.

— Ах, но они у вас будут! — заверил их Клавдий с широкой улыбкой. — Вы станете имперскими служащими. Существует п-публичный дом под названием «Патриций», который теперь перешёл в собственность государства. Вы будете управлять им и брать себе десятую часть доходов. Под твоим управлением, Кальпурния, он сможет приносить хорошую прибыль, а Клеопатра сможет обучать девушек египетским искусствам. У меня есть список имперских рабынь, которых вы м-можете набрать для работы.

Он протянул пергамент Кальпурнии, чье лицо исказилось от замешательства, когда она прочитала имена.

— Император, это же некоторые из осужденных женщин!

Клавдий кивнул.

— По древнему римскому закону свободная женщина, которая унижает себя так, как сделали они, вступая в связь даже с рабами, сама низводится до рабского статуса. Эти женщины — те, чьи преступления б-были менее тяжкими, чем у прочих. Теперь им предоставлен выбор: быстрая смерть с той честью, которую они могут извлечь из такой участи, или жизнь в том стиле, который они, кажется, сочли подходящим длля себя, служа своей богине. Любая из них, кто примет ваше предложение, будет зарегистрирована у эдилов как рабыня и публичная проститутка. С такими благородными именами, выгравированными над их кабинками, ваше заведение будет процветать.

Они поблагодарили Клавдия и вернулись на свое место, читая список. Многие из перечисленных в нем женщин, такие как Аурелия Сильвана и Люцина Дидия, были им уже знакомы по посещениям дворца. Они могли вспомнить, как некоторые из них относились к ним с пренебрежением или оскорбляли — или напротив, иногда проявляли великодушие и щедрость. Кальпурния вздохнула; люди были сложными созданиями, и жизнь, несмотря на устрашающие препятствия и самые лучшие и худшие планы, иногда складывалась странно...

Затем распорядитель вывел вперёд Руфуса Гиберника

— Руфус, — сказал Клавдий, — полагаю, ты сам скажешь мне, какая награда больше всего устроит тебя за твои выдающиеся заслуги перед принципатом. Я знаю, что ты не скромный и не застенчивый.

— Цезарь, — ответил эринец со всей ожидаемой от него дерзостью, — я только что освободил двух своих рабынь, девушек Холли и Ферн, за хорошую службу, которую они мне сослужили. Я хочу отправить их домой в своё племя с приданым, поэтому прошу вас предоставить им безопасный проезд. В Британии нынче такой беспорядок…

— Это будет сделано, — кивнул император. — Более того, какое бы приданое ты ни счел справедливым, я о-оплачу его сам. Они будут путешествовать как римские гражданки.

— Теперь я должен сказать о моей третьей рабыне, — продолжил Руфус. — Она ввязалась в эту историю с Материнством и осуждена. Я прошу, чтобы ее пощадили и передали под мою опеку. Заверяю императора, что она будет усердно трудиться, как подобает ее статусу, и у нее больше не будет возможности нарушать мир в империи.

— Ч-что это за рабыня? — спросил Клавдий.

— Ее называли госпожой Коринной Сереной.

— Гладиаторша? Ты называешь ее своей рабыней? — нахмурил широкий лоб Клавдий. — Я не понимаю.

— В соответствии с древним законом, о котором вы говорили, — пояснил Гиберник. — Она вступила в связь с двумя моими рабынями — так что теперь я обязан признать ее своей собственностью и предоставить ей защиту под моей властью.

— Император, — прервал Паллас, полагая, что Агриппина хотела бы видеть всех лидеров Материнства мертвыми, — закон явно подразумевает, что это касается рабов мужского пола.

— Покажи мне, где написано «рабы мужского пола», — вызывающе произнёс Руфус, подбоченясь. В этот момент даже Паллас предпочел не настаивать на своём, когда воин пользовался такой высокой благосклонностью.

— Немедленно приведите Коринну Серену, — приказал император.

— Справедливости ради, цезарь, — продолжил Руфус, — стоит сказать, что она спасла мою жизнь и жизни Холли и Ферн. Я думаю, она будет в порядке, если я смогу оградить ее от дурного влияния. Кроме того, мужчине надоедают девушки, которые не знают разницы между димахерами и андабатами* на арене. Но в основном я говорю о ее собственных чувствах. Эта девица безумно влюблена в меня!

* Редкие типы гладиаторов. Димахеры (двоесабельники) сражались в шлеме с решёткой и с короткими полями, коротких поножах и кольчуге (лорика хамата). Вооружение составляли два кривых меча-махайры или сики. Андабаты сражались в шлеме без прорезей для глаз или с единственным проёмом, т. е. вслепую и, возможно, в той же кольчуге, что и димахеры. Вооружение их составляли короткие кинжалы.

Растрепанную девушку привели к Клавдию как раз вовремя, чтобы она услышала последнее замечание Руфуса.

— Ты животное! — закричала она и бросилась на него, пытаясь выколоть ему глаза. Руфус легко сбил её с ног, схватил за пояс и поднял, так что теперь она висела, пинаясь и ругаясь, над полом. — Я ненавижу тебя! — кричала она. — Ты воплощение всего, что я презираю!

— Кажется, она, не совсем довольна той у-участью, которую ты ей предлагаешь, — заметил Клавдий. — Хорошо! Я признаю твои притязания. О-отныне она рабыня. Более того, я дарую тебе ее имущество, денежные вклады и слуг в качестве достойной платы за твою службу мне. Но одно предупреждение: я знаю, что ты милосердный человек, Руфус, и не х-хочу, чтобы эта женщина была отпущена на волю, как ты отпустил Холли и Ферн. В тот момент, когда Коринна будет освобождена из-под твоей власти, как только с неё бужет снят рабский статус, её смертный приговор будет приведен в исполнение.

Коринна перестала брыкаться, когда услышала это, и тупо уставилась на Клавдия. Руфус, полностью удовлетворенный, низко поклонился и, все еще держа Коринну как багаж, вернулся на свое место в толпе.

— Пусть выйдет вперед Симон из Гитты! — воскликнул Клавдий.

Симон глубоко вздохнул и вышел на площадку для выступлений. Он чувствовал себя неловко, когда на него смотрело столько глаз римлян. Рим всегда был для него непримиримым врагом.

— Я обязан тебе всем, Симон из Гитты — жизнью, империей, всем, — сказал Клавдий. — Я готов предложить тебе гражданство, золото и почетное место при моем дворе. Примешь ли ты м-мое рукопожатие?

Он протянул руку самаритянину.

— Цезарь, — медленно ответил Симон, — я сделал то, что сделал, не из любви к империи или к твоей династии. Я действовал, ибо знал, что план Мессалины превратил бы этот мир в еще более худшее место, чем он есть сейчас.

— Я понимаю твои мотивы и уважаю их, — серьезно сказал император, — но послушай меня. Если моя династия исчезнет, на смену ей придёт другая; империя стара, как П-Пунические войны, и будет существовать дальше. Единственный вопрос — будет ли она управляться хорошо или плохо. Думаю, мы разделяем желание сделать это сообщество наций лучше, как для себя, так и для наших детей. Это м-моя миссия и мое желание. Но для этого мне нужны мудрые люди с добрыми убеждениями, которые будут рядом со мной. Поэтому я прошу тебя, не переставай говорить мне о зле Рима, Симон из Гиты, дабы я мог лучше понять, что следует и-изменить и реформировать.

Он все еще протягивал руку.

«Да чтоб тебя!» — подумал Симон. Вот римский император, который действительно мог ему понравиться. Что ж, если добрые люди вроде Сириско и Рацилии, Холли и Ферн, Кальпурнии и Клеопатры могли с удовольствием принять римское гражданство то может, и ему оно тоже окажется полезным, и уж точно не совсем отврательным. По крайней мере, этот статус гарантировал бы ему справедливый суд в следующий раз, когда он столкнется с римским законом. Может быть, Клавдий даже прислушается к некоторым его идеям, хотя нужно быть полным дураком, чтобы ожидать от него слишком многого.

И все же, может быть, именно так, он сможет лучше бороться с несправедливостью империи, изнутри ее судов и залов. Конечно, Клавдий нуждался в любом хорошем совете, который мог бы получить, чтобы противостоять интригам Агриппины и оппортунистических советников...

Он пожал руку Клавдия.

— Ты получишь все, что я обещал, — сказал император, — и вдобавок хороший дом в Риме. Более того, поскольку ты показал себя в-величайшим чародеем, когда-либо служившим римскому государству, я награждаю тебя наследственным дополнительным именем римского гражданина, которое ты и твои потомки сможете с гордостью носить. Отныне тебя будут звать Симон Маг — Симон Волхв!

Другие рассказы цикла

Роберт Прайс Предисловие. Меч Аватара

1. Ричард Тирни Меч Спартака — лето 27 года н. э.

2. Ричард Тирни Пламя Мазды — осень 27 года

3. Ричард Тирни Семя Звёздного бога — осень 31 года

4. Ричард Тирни Клинок Убийцы (ранняя версия с Каином-Кейном К. Э. Вагнера) — январь 32 года

4. 1 Ричард Тирни Клинок Убийцы (переработанная версия с Нимродом) — январь 32 года

5. Ричард Тирни, Роберт Прайс. Трон Ахамота — осень 32 года

6. Ричард Тирни Барабаны Хаоса (роман) — весна 33 года. Части 1, 2,

6.1. Ричард Тирни В поисках мести (стихотворение) — весна 33 года.

7. Роберт Прайс Изумрудная скрижаль

8. Роберт Прайс Гробница титана

9. Ричард Тирни Душа Кефри — весна 34 года

10. Ричард Тирни Кольцо Сета — март 37 года

11. Ричард Тирни Червь с Ураху, части 1, 2, 3, 4 — осень 37 года

12. Ричард Тирни. Проклятие крокодила — февраль 38 года

13. Ричард Тирни Сокровище Хорэмху — март 38 года ч. 1, 2, 3

14. Роберт Прайс Секрет Нефрен-Ка — 39 год

15. Ричард Тирни Свиток Тота — январь 41 года

16. Ричард Тирни Драконы Монс Фрактус — осень 41 года

17. Гленн Рахман, Ричард Тирни Свадьба Шейлы-на-гог — день летнего солнцестояния 42 года

18. Гленн Рахман Пёс херусков — весна-осень 47 года

19. Ричард Л. Тирни, Гленн Рахман Сады Лукулла (роман) — осень 48 года. Части 1. 2. 3. 4.

20. Роберт Прайс Культ кастраторов

21. Ричард Л. Тирни Столпы Мелькарта — осень 48 года

Перевод В. Спринский, Е. Миронова